Пожалуй, у него вообще не было толком времени на размышления. Он собрал вещи, получил расчёт и странное приглашение Торрингтона, взял в гараже машину (Бойл с согласия Ардена разрешил ему взять «роллс-ройс», чтобы не идти под проливным дождём, с условием оставить потом автомобиль в Госкинс-Энде возле станции), выехал за ворота, махнув на прощание рукой Хибберту, — и всё за два часа.

      На полпути от поместья до Лоули, Ред остановил машину. Ему нужно было подумать о том, что сказал сэр Найджел, но он не мог. Как не мог думать ни о том, правильно ли Бойл рассчитал ему жалованье, или на какой поезд ему сесть, или как одеться в дорогу. Что бы он ни делал, он думал только об одном: о том, как бросил на кровать Ардена, вжался в него и вошёл, как вбивался в него, как боялся, что их услышат, — и не боялся уже ничего, потому что совершал нечто настолько ненормальное, пугающее, ужасное, что остальное меркло перед этим потрясением. Он до сих пор не мог понять, как такое произошло. Пожалуй, было бы легче по-прежнему стыдливо вызывать в воображении разной степени откровенности картины… Это тоже было ненормально, но всё же грань не была перейдена, теперь же…

      Ред вцепился пальцами в руль и уронил голову.

      Что ему теперь делать? Он никогда, никогда, никогда не сможет забыть! С Арденом, кусающим его, извивающимся и кончающим под ним Арденом, он пережил что-то такое, чего не испытывал никогда в жизни. Переполнение чувствами, переполнение желанием, переполнение собой самим и желанием отдать это всё Ардену.

      Это было чуть больше двух часов назад, а теперь уже казалось бесконечно далёким. Невозвратимым, вот правильное слово.

      И он опять не мог понять, любит он чёртова манипулятора Ардена или ненавидит. Тот ведь наверняка ещё до того, как они занялись сексом, знал, чем всё закончится.

      А ты сегодня же уедешь.

      Он знал, но почему-то…

      Вот это проклятое «почему-то» не давало покоя. Арден только что узнал, что его якобы секретарь на самом деле журналист, что каждое слово может быть сейчас использовано против него, — и позволяет журналисту отыметь себя. На что он рассчитывал — на то, что свяжет его общим преступлением, общей «непристойностью»? Ред знал, что бесполезно ломать над этим голову. Ардена было невозможно понять.

      Если даже этот человек был безумен, Ред всё равно не мог перестать думать о нём и желать его; он был одержим его странностями, его погружённостью в прошлое и в мир книг, его сходством с Анселем Филдингом, его одиночеством и его странными откровениями.

      Наверное, если бы Ред видел хотя бы малейший шанс вернуться в Каверли, он бы не согласился на предложение сэра Найджела, но он знал, что изгнан навек. Арден его не примет. Он злился на него за это, за то, что тот проник в его комнату, за то, что выставил за дверь, и именно злость и обида стали тяжёлым довеском к болезненному, так и не утолённому любопытству и помогли наконец решиться на очередное предательство, окончательное и прощальное.

      Возможно то, что он узнает в комнате Изабеллы, освободит его, и он больше не будет мучиться Арденом и его неразрешимым прошлым.

      Когда Ред подошёл к дверям оранжереи, света фонаря уже не было видно.

      Дверь была открыта. Внутри оранжереи Ред чуть не оглох от грохота барабанящего по стёклам дождя, умноженного эхом.

      Ред сложил зонт и положил на резную каменную скамью при входе. Плащ он тоже бросил там.

      Дверь в сам дом была распахнута, и за ней, в отличие от стеклянной оранжереи, царила полная темнота.

      Эта часть дома была Реду плохо знакома, кроме, пожалуй, как раз того вестибюля, в котором он сейчас оказался. Он соединял главный дом, боковое крыло и оранжерею. Буквально вчера Ред по просьбе Бойла снимал со ступеней лестницы медные прутья, которые удерживали ковёр, когда тот расстилали. В понедельник ждали уборщиков из Дорчестера, которые за три дня должны были привести дом в порядок перед тем, как его двадцать третьего сентября, в день рождения леди Виктории, откроют для публики.

      Сэра Найджела по-прежнему нигде не было ни видно, ни слышно.

      Оказавшись на площадке второго этажа, Ред на пару секунд задержался. Одна из дверей оттуда вела в коридор главного здания. В паре десятков шагов отсюда была спальня Ардена. Совсем рядом.

      Даже если бы дверь с площадки была заперта, Ред мог бы открыть её: мастер-ключ, который он вытряхнул из шва формы, он сунул, не зная куда деть, в бумажник, в кармашек рядом с правами. Бумажник лежал сейчас в кармане брюк.

      Он мог её открыть, но зачем? Что он мог сказать?

      Ред начал подниматься дальше.

      В боковом крыле была всё та же пропахшая пылью и отсыревшей извёсткой темнота, только теперь тут не было той пугающей тишины, что встретила Реда в прошлый раз: шум дождя доносился сверху, с крыши, и долетал сквозь рассохшиеся двери из комнат, где барабанил в окна.

      Ред только сейчас сообразил: что бы ни собирался ему показать Торрингтон, он этого не увидит, у него нет с собой ни фонаря, ни хотя бы свечи. На улице же с каждой минутой темнело всё сильнее, и в той самой комнате он не увидит ничего.

      Задумавшись, он остановился. Куда подевался сэр Найджел с его фонарём? Если бы он был в комнате, свет проникал бы сквозь щели… Или же нет? Дверь, как Ред помнил, была подогнана к косяку на редкость плотно.

      А что, если сэр Найджел набросится на него в темноте? Ерунда. Если бы он хотел на него наброситься, он не позвал бы его обратно в дом. Он предложил бы встречу в безлюдном месте, на которую Ред не согласился бы.

      Ярко, с отчаянной надеждой просверкнула мысль: а вдруг там будет Арден? вдруг он послал Торрингтона? вдруг это часть его хитрой игры? вдруг они — любовники — действуют заодно?

      Нет, в это Ред не верил.

      Он почти на ощупь пошёл по коридору, зная, что даже в кромешной темноте не промахнётся — уткнётся в дверь в самом конце коридора.

      Он почти не видел саму дверь, только тусклые блики на ручке, на круглых шляпках клёпок и на длинных полосах металла. Наверное, их сделали специально, чтобы Изабелла не разбила дверь изнутри.

      Ред потянул за ручку.

      Он едва не отпрыгнул назад, когда в глаза ударил свет.

      Ред заморгал и остановился на пороге, давая глазам привыкнуть.

      Под высоким потолком висела старинная бронзовая люстра, и хотя большинство ламп в ней не горело, даже три оставшиеся давали столько света, что Ред зажмурился.

      Ещё из коридора Ред увидел, что едва ли не четверть небольшой комнаты занимала широкая кровать с витыми столбиками по углам. Возле неё стоял стол на колёсиках, вроде сервировочного, абсолютно пустой и покрытый слоем белой пыли. Два окна были занавешены тёмно-зелёными шторами. Пол был таким, какого ни в одной комнате этого дома Ред не видел: в комнатах прислуги был настелен линолеум, совсем новый, до сих пор пахнущий химией, в главном доме хозяева ходили исключительно по паркету, здесь же были положены широкие длинные доски, когда-то покрытые лаком, а теперь облупившиеся.