После долгой езды карета остановилась. Послышался крик кучера «Открывай!» и скрежещущий скрип железных ворот.

Карета вкатилась во двор тюрьмы. Дверцы распахнулись. В глаза арестованным ударил яркий свет прожекторов, направленных на них с вышки.

– Выходи по одному! Первый – пошел! Второй – пошел!

Надзиратели выгрузили людей и, ни слова не говоря, отвели в камеру. Камера представляла собой маленькое и абсолютно пустое помещение с одной тусклой лампочкой под потолком. Воняло мышами. На ядовито-зеленых стенах белели процарапанные нецензурные надписи, даты и имена. От длинного тюремного коридора камеру отделяла широкая решетка.

– Отбой! – прохрипел надзиратель, запирая за ними решетку. – Услышу хоть один звук – отправлю в карцер!

Напуганные и измученные дорогой люди молча расселись по углам.

– Но за что? – прошептал Бюргер.

– Я, кажется, предупреждал! – загремел в камере голос надзирателя. Звук шел из черной тарелки репродуктора, висящей на стене. И тут же звякнул засов, решетка отъехала в сторону, и появился сам обладатель этого голоса.

– Кто разговаривал? – спросил надзиратель, поигрывая дубинкой. В камере возникла напряженная тишина, нарушаемая всхлипываниями Милочки. – Не доводите до греха, у охраны тоже есть нервы, и они не железные. Опять спрашиваю: кто разговаривал?

– Клянусь, я больше не буду, – выдавил из себя Бюргер.

– Не будешь, – согласился надзиратель. – Никто не будет. – И обрушил несколько ударов дубинкой на стоящего поблизости Самсона. Самсон застонал и упал ничком на пол. – Это в качестве наглядного примера!

Страж вышел из камеры.

– Мерзавец! – крикнула ему вслед Мария. Из репродуктора раздался громкий презрительный хохот.

Мария присела рядом с Самсоном, положила его голову себе на колени.

Свет в камере погас. Самсон, скрючившись, лежал на коленях Марии и страдал не столько от боли, сколько от осознания собственной беспомощности. Мария легко покачивала его плечо. «Так делал отец», – вспомнил Самсон и незаметно погрузился в сон…

Внезапно ночную тьму разорвал громкий крик.

– Подъем!.. – орал репродуктор.

Самсон открыл глаза. Голова его по-прежнему покоилась на коленях Марии.

– Вы стонали, Самсон, – сказала Мария. – Ворочались и стонали.

– Плохие сны, – хрипло сказал Самсон и осмотрелся. Сокамерники, кто как умел, разминали затекшие из-за неудобного ночлега тела. За зарешеченным окошком брезжил мутный рассвет.

Утро арестованные провели тихо, задумчиво.

– Странно, что до сих пор не пришел дознаватель, – сказала Мария, когда куранты в репродукторе пробили полдень. – Меня много раз арестовывали за проституцию, и всегда дознание начиналось с утра.

– И завтрак не принесли, – заметил Колунов.

Эти невинные реплики взбудоражили всех. Как-то забылось тюремное требование тишины, вчерашнее избиение Самсона, и стало вскипать возмущение.

– Нет, не понимаю, – поднял голову Бюргер. – Я же только стрелял. Тир для того и поставлен, чтобы пассажиры могли культурно проводить время.

– Полное нарушение прав человека, – заявил Живчиков.

– Плевать на права! – воскликнул ассистент. – Но у нас сегодня три концерта! Придумайте что-нибудь, Маэстро, мы же теряем бабки!

– Не волнуйтесь, все образуется, – попытался успокоить сокамерников маг.

– Перед лицом несчастья мы должны объединиться, сплотить усилия и отстоять свои права, – прошептал Живчиков. – Это же произвол.

– Точно! Долой произвол! – громко воскликнул Бюргер.

Восклицание Бюргера обидело Живчикова, в конце концов, это он придумал слоган, он первым произнес его. И Живчиков, несмотря на холодок, возникший внизу живота, отчаянно закричал:

– Громче, граждане. Громче! И все вместе: долой произвол! Пусть от нашего гласа падут темницы! Бороться до конца!

– Только без голодовок, – потребовал Колунов.

Но на его требование никто не обратил внимания.

– В чем дело? – спросил возникший перед решеткой надзиратель. Не тот, что вчера избил Самсона, другой. И в руках держал не дубинку, розги. – Почему буяните?

– Мы не виновны, – заявил Живчиков, выступая вперед и гордясь собственной смелостью. – Существует презумпция невиновности.

– И невинности, – добавила Мария. – Хотя я слышала, что сейчас и то и другое восстанавливают за деньги.

– А еще и не кормят, – пожаловался фермер.

– Потерпите. В кризис кормить предателей запрещено, – заявил охранник. – На этот счет имеются четкие инструкции.

– Мы не предатели! – заявил Рыжаков.

– А кто?! У нас благоразумных граждан в тюрьму не сажают. И прошу больше не нарушать тишину изолятора. Вам все ясно, Самсон?

– А при чем тут я? – растерялся Самсон.

– Молчать! – рявкнул надзиратель, помахивая розгами. – Еще раз тебя услышу – пропишу полсотни ударов!

– Правильно, так и надо! – воскликнул ассистент. – Их племя настоящие предатели!

– Бить я умею, не сомневайтесь. И лицензию на право физических наказаний имею, – никак не мог успокоиться надзиратель.

Пока он наводил порядок, Бюргер отвернулся, достал бумажник, вложил в паспорт несколько банкнот и сквозь решетку протянул паспорт надзирателю.

– Это мой паспорт. Посмотрите, там внутри документ, удостоверяющий мое личное благоразумие.

Надзиратель открыл паспорт, взял деньги, проверил их подлинность на свет и на ощупь, и спрятал купюры в карман.

– Документ не фальшивый. Вполне возможно, что вас задержали ошибочно. – Он открыл двери камеры и стал на пороге. – Пройдемте со мной, разберемся.

Бюргер направился к выходу, но его поймала за рукав Милочка.

– А я?!.. – вскричала она. – Вы бросаете в беде девушку, которая целую неделю любила вас?!

– Любить умеет, правда, – отбиваясь от Милочки, объяснил надзирателю Бюргер. – Очень темпераментная дама.

– Да? – заинтересовался надзиратель.

– Вы можете сами убедиться в этом! – недвусмысленно пообещала Милочка.

– Проверим. – Надзиратель выпустил Милочку, игриво шлепнув ее по заду дубинкой, и запер камеру на засов.

– Когда выйдешь, сразу иди в бордель к мадам Розе, что на углу Конюшенной, – посоветовала Мария. – Тебя туда без протекции примут.

– Дура! – крикнула Милочка, торопясь за надзирателем. – Ради свободы можно пожертвовать всем, даже телом!

– Я так и не понял, получим мы пайку или нет? – спросил Колунов, когда они скрылись из виду. Но его вопрос остался без ответа.

Молчание нарушил Маэстро.

– Самсон, – сказал он. – Никогда не соглашайтесь изменить свою жизнь.

– Вы опять о своем видении? – воскликнула Мария. – Сколько можно пугать человека?!..

– Простите, – проговорил Маэстро. – Я не собираюсь его пугать, я хочу его предупредить. Неужели вы не видите, что над ним нависла беда?

– Да, я это тоже чувствую, – Самсону было страшно. – Со мной надзиратели не так, как со всеми! А почему? В чем я провинился?! В чем?! Маэстро, вы ясновидец, должны знать! – И он разрыдался, по-бабьи горько и бесстыдно. – В чем я провинился?..

– Это уже истерика! – с нескрываемым удовлетворением воскликнул Рыжаков. – Сейчас успокою! – Он вскочил и влепил Самсону крепкую пощечину. На щеке Самсона вспухло красное пятно. – Слизняк!..

Самсон затих. В камере вновь воцарилось молчание.

Прошли день, ночь и еще день. Губернатор сидел в большом зале у камина и листал газеты. В газете «Новь» петитом была напечатана заметка об аресте людей на вокзале. Журналист требовал навести порядок в правоохранительных органах и защитить невиновных. Заметка заканчивалась словами: «Губернатора почему-то не тревожит нарушение прав человека в Александровске».

Французов знал эту газетенку, постоянно порочащую власть, и заметка его не удивила. Но возникла опасность, что с целью увеличения тиража эту тему поднимут и другие газеты, даже здравомыслящие.

Вольдемар Викторович вспомнил времена, когда журналист за подобную заметку мог оказаться на Колыме, вспомнил отца, постоянно повторяющего: «Везде притворяйся глухонемым», и вздохнул. Да были времена, он их еще застал, – времена запретов, дешевой водки и праздников под гармонь. Но было и хорошее. Потому и восклицали интеллектуалы на телевизионных шоу: «Ах, политехнический!..» Перебор, конечно. Но в те времена телеведущая дива постыдилась бы сказать с экрана, что галерея Уффици находится в Уфе, а Прадо – это только марка фирмы, выпускающая женские сумочки. А нынешняя без смущения несет эту глупость, сам слышал. По этому случаю даже вызвал на ковер обоих братьев Ге. Их встреча зафиксирована стенограммой.