Ну, шли мы и шли. Показался впереди огромный кекур под склоном крайней сопки у долины речки Энмываам, вытекающей из озера. Торчит этот кекур прямо из берегового обрыва, и в хороший шторм волны терзают его гранитные бока. Лёмульки принялся нюхать выступы, ниши, грани, а затем полез вверх, тычась носом в каждую трещину и возбужденно повизгивая. Видно, кекур был «клубом» зверей. В тундре встречаются места, куда постоянно приходят и ставят отметки самые разнообразные жители. Тут можно увидеть, если терпеливо понаблюдать, всю заполярную фауну. Даже птицы бывают: орланы, кречеты, вороны, совы. Чаще всего «клуб» помещается у таких вот останцов. Что-то вроде информационного пункта. Один зоотехник говорил мне, что такие пункты, весьма вероятно, находятся в узловых местах охотничьих территорий и по каким-то сложившимся условиям совпадают сразу для нескольких видов животных. Вполне возможно. Но мне кажется более правдоподобным объяснение, услышанное как-то от старика Вальгыргина:

— Землю кушают. Там такая земля — си-и-ильная. Сразу будешь эрмечин — богатырь. Я тоже пробовал и долго по горам ходил, совсем не уставал. Нашел убежавших оленей, пригнал в бригаду. Только потом живот болел немножко…

Я вспомнил этот рассказ и остановился у подножия кекура. Лёмульки оглянулся, решил, что я устроил привал, и полез вверх по осыпи.

Пробовать землю на вкус я не стал, но характерного налета, какой обычно бывает на солонцах, нигде не нашел. И решил, что в этих разрушающихся скалах скорее всего сконцентрированы какие-то вещества, стимулирующие активность животных.

И тут мои размышления были прерваны самым неожиданным образом. Раздался визг, и под ноги свалился белый шар, стукнул по коленкам, и я кувыркнулся через него. Когда я вскочил на ноги, Лёмульки тут же прижался задом к моим коленям и, видно, осмелев в присутствии человека, попытался зарычать. Но голос его сбился на жалкий визг, и дрожь собаки передалась моим ногам. Она пробежала по телу и словно толкнула в подбородок. Я глянул вверх. Там, за гребнем ступени-террасы, что-то двигалось. Горб какой-то. Спина зверя? Да!

Скрытый краем террасы, шел зверь, и я видел только часть спины ржавого цвета с рыжим отливом. Но удивил не цвет, а размеры. Горб — то есть только часть спины — был метров двух длиной! Это не олень и не бурый мишка…

Честно говоря, гадать я стал минутой позже того, как увидел «верхний кусок» неизвестного зверя. А он уже уходил, спина мелькнула несколько раз и исчезла. Замерев, я простоял еще долго, а собака так и дрожала под ногами. Это Лёмульки-то, здоровенный, с европейского водолаза, бесстрашный вожак, который — я сам видел однажды — таскал за «штаны» бурого медведя-трехлетку, крутившегося вокруг яранги Вальгыргина! Лёмульки даже не побежал нюхать следы, когда зверь исчез. Понемногу я пришел в себя и направился дальше. А вожак до конца маршрута, сунув хвост к брюху, все норовил залезть под ноги. Поведение пса убеждало, что это не бурый медведь.

Да, жутковато тогда пришлось…

Но рыбаки выслушали мой рассказ спокойно.

Только Пивранто, сын бригадира, пожал плечами:

— Умкы.

— А что белому делать посреди Чукотки? Может, Кадьяк?

— Большой он, Кадьяк?

— Говорят, на задние лапы встанет — выше яранги.

Рыбаки молча переглянулись.

Вот какая история приключилась у меня в 1966 году[1].

— А если это тоже был мамонт? — спросил сын.

— Ну уж ты… — отрезала жена. — Нету давно на земле мамонтов.

— Кто же тогда ходил по озеру, оставляя следы со сковородку?

Мы с женой переглянулись. Что тут ответишь? Действительно, кто-то ходил. И ведь не один втроем. Тут ни на какую сказку не спишешь.

— Будем наблюдать, — решил я.

Как-то раз весной на нашу перевалбазу высадился очередной вертолетный десант: врачи районной больницы. Медики каждую весну работают в отдаленных районах, обследуя оленеводов. Вертолет с базы облетал бригады, вывозил семьи пастухов на прием к врачам и после развозил по домам. Работа идет почти круглые сутки, но в этот раз задул северней ветер, поползли по речным долинам серые клубы холодных дождевых туманов. Это особые туманы. Они плывут и плывут метрах в ста над землей, как ножом срезая сопки, увалы, заполняя распадки.

— Амба, — сказал рентгенолог. — Вертолета не будет, отдыхаем, ребята. Где-то я там упаковывал удочки…

Врачи были наслышаны о наших метровых гольцах и налимах, поэтому рентгенолог и запасся лесками чуть не в палец толщиной, огромными крючками-тройками.

Вскоре рентгенолог отправился к заливу Гусиных Страстей, где однажды мы наблюдали грустную историю семьи гуменников и белоснежной чаровницы с острова Врангеля — Павы[2], а мы с сыном забрались на крышу бани, чтобы заделать дыру, проделанную в скате южаком.

Заделав дыру, я стал критически осматривать другие участки крыши. Рубероид был надорван еще, в двух местах, рейка, державшая крайнюю полоску, перекошена. Да-а, южачок дул приличный.

— Я пойду, а? — спросил сын. — Ведь выходной же…

— О-хо-хо! — вздохнул я. — Ладно, иди.

Я заколотил в рейку два гвоздя, принялся за третий, и тут услышал крик. По прогалинам в кустарнике мчался сын. Его оранжевую кухлянку было хорошо видно среди серебряных от весенних сережек зарослей ивняка. Собаки, вертевшиеся у крыльца, выскочили на сугроб. Пуфик встал на задние лапы, стараясь увидеть, что происходит. Сын бежал к дому метрах в пятидесяти от бани. Даже полуденный наст держал ребенка хорошо, поэтому мчался он легко и быстро. А сзади, проваливаясь по колено и глубже, тяжело ломился высокий и грузный рентгенолог.

Сын что-то крикнул и юркнул в сени. А рентгенолог выломился наконец из кустов, и я увидел, что в одной руке его — короткая зимняя удочка для ловли из лунки, а в другой — здоровенный налим. Глаза его были где-то под шапкой, сползшей на нос в таком поспешном бегстве. Как он ориентировался, мне до сих пор непонятно, но рентгенолог держал курс прямо на дом. Картина показалась курьезной, а вспыхнувшая поначалу тревога угасла: все ведь были целы. Смеясь, я крикнул:

— Доктор, вы мешок, что ли, под рыбу дома забыли?

— Медведь! — прохрипел доктор.

Он подскочил к дому и исчез. В сени за ним дружно рванули собаки, дверь захлопнулась. Я скатился по лесенке, подбежал к дому и дернул ручку. Звякнул крючок.

— А-а-вз-за-ва-ва! — заголосили внутри собаки.

— Х-х-хто-т-там? — пыхтя, спросил рентгенолог.

— Да я же!

— Один?

— Чего?

— Держись, папикан! — завопил сын… — Уй-йдите!

Звякнул откинутый крючок, и на улицу, зыркая горящими, глазами, с карабином в одной руке и обоймой в другой, выскочил сын. Следом, увидев оружие, бесстрашно сыпанули собаки.

— Где он?

— Да кто он?

— Медведь!

— Ты что, Мокву испугался?

— Это не Моква, это другой! Здоровый-здоровый! В сто раз больше Моквы: вот такой! — Сын вскинул руки и подпрыгнул.

Я перехватил карабин, в душе выразив восхищение его отчаянной попыткой придерживаться истины в рассказе. Ведь не сказал же, «как дом», например. Сумел обуздать фантазию. И вообще молодец: не забился в угол, а сделал единственно правильное — схватил оружие и на помощь. Обо мне думал…

— А медведь-то белый, — неуверенно сказал рентгенолог. — Вроде бы…

— Да вы что? — воззрился на него сын. Он весь такой… рыжий. Красный почти! Такой фиолетовый!

— Бело-рыже-красно-фиолетовый, — уточнил я. — Что-то новое в северной фауне. Пойдем смотреть.

— Не спешите, — посоветовал терапевт. — Пусть уйдет.

— А что потом смотреть?

— Ну… общую картину.

— Что смотреть — всегда найдется, — философски заключила детский врач. — Особенно по горячим следам событий. И неопасно.

Она подошла к рентгенологу, с усилием разжала его пальцы и забрала налима:

— Смотрите, какая прекрасная рыба! Вот уха будет!