Пуфик весело бежал впереди, а мы шагали следом по крепкому, насту на скате сопки Желтой. Я в нескольких местах пытался пробить его прикладом карабина, но безуспешно. Поработали осенние пурги и туманы на совесть, и наст был в том состоянии, когда берут его только, топор да ножовка. Пожалуй, можно оставить лыжи, по такому снегу легче в валенках…

Неожиданно сын остановился:

— Смотрите, как Пуфик уши вытаращил!

Пес застыл в напряженной позе, поджав переднюю лапу и вытянувшись в сторону горной гряды справа. А его шелковые болоночьи уши стояли торчком! Только кончики чуть загибались. Это было невиданное зрелище!

— Вон, вон! — замахала жена рукой в сторону сопки, на которую нацелился Пуфик. Там, высоко, почти под самой верхушкой, по крутому склону бежали звери. Много, больше десятка.

— Олени-дикари? — подумал я вслух и машинально просчитал: — Восемь… двенадцать… пятнадцать.

— Они же все белые, — возразила жена. — Не олени, не олени!

— Бараны! Снежные бараны!

— Рога прямо колечками! — оторвавшись от бинокля, подтвердил сын. — В нашу сторону скачут. Людей, что ли, не видели?

Да, по склону бежало стадо снежных баранов. Впереди крупный вожак, за ним плотной цепочкой, насколько позволяла тропа, самки с детьми, а далеко сзади еще один большущий баран, еще крупнее вожака, только с опавшими боками, тощий, с какой-то раздерганной шерстью. Старик, кажется. Да, судя по огромным рогам — бывший вожак. Изгнан молодым, более сильным, однако держится у стада. Знает, что один погибнет сразу. Дикий мир жесток к одиночкам.

— Там кто-то еще, — сказал сын. — Во-он, у края осыпи.

Я перевел взгляд и увидел, что следом за баранами по тропе бегут два светло-серых зверя.

— Волки!

— Ой, что теперь будет? — заволновалась жена.

Левее нитка тропы вновь уходила за склон, как бусы на шее сопки. Там она наверняка опускается в ложбину и тянется на соседнюю сопку.

— Ничего страшного, уйдут, — успокоил я. — Снежного барана на родной тропе никто не догонит. Силенок у серых братцев маловато. Даже заднего, старого, не дос…

Я осекся. Впереди, там, где тропа, сделав петлю, вновь исчезала за скатом, на ней возникло четыре серые тени…

Сколько я наблюдал волков, они никогда не выходят откуда-то, из-за чего-то. Они возникают сразу, даже посреди совершенно голого места, далеко от всевозможных укрытий. Провел взглядом — пусто. Тут же возвращаешься — вот он! Как-то прорисовываются, наподобие фотографии в проявителе, только резко, враз.

И эти четыре перед нашими взорами и стадом явились неожиданно, сделали несколько прыжков навстречу и застыли, высоко подняв головы. Впереди один явно крупнее остальных.

— Засада, — объявил сын.

— Вот о чем они спевались ночью, — догадалась жена. — Не могу смотреть…

— Уйдут, уйдут, — говорил я, но сомнение уже закрадывалось в сердце. Умный маневр, ничего не скажешь. Теперь баранам надо бы только вверх, через макушку сопки. Должны все же уйти: бараны бегают хорошо.

Я перевел взгляд выше и увидел на одной из террас, прямо над стадом, еще два серо-белых силуэта. Эти звери явно не торопились, стояли спокойно на месте и наблюдали. Видно, видели, что дело сделано, и ждали сигнала к последней атаке. Да, теперь ясно: обложили по всем правилам. Стаду деться некуда.

Вожак стада, увидев врагов, перерезавших тропу впереди, рванулся вверх, к вершине, как я и предполагал. И тогда те двое на террасе подпрыгнули, как на пружинах, и напряглись: наступало их время. Однако вожак заметил мимолетное движение и обнаружил новую засаду. На четвертом прыжке он остановился. Замерло за его спиной стадо. Вожак был полон сил, но в такие передряги, видно, еще не попадал. Стадо оказалось в окружении. Теперь отступать можно было только вниз по склону, за тропу, где начиналась седловина на соседнюю сопку. Однако весенние и летние воды источили ее глубокими трещинами, и седловина напоминала гребешок с тупыми широкими зубьями, направленными вверх. Щели были разной ширины, но не менее трех метров. По краям их висели снежные наддувы. А дальняя, перед чистым склоном соседней сопки, вообще зияла провалом шириной метров в шесть-семь. Да еще противоположный край чуть не на метр выше. Вожак, видно, хорошо знал обстановку на нижней седловине и не думал туда соваться.

— Ух ты-ы! Волчок-то какой большо-о-ой, — протянул сын. — Это, наверное, тот, длиннолапый? Главный вождь?

Волк, бежавший справа, по следу баранов, действительно был огромен. Сухие длинные лапы, как стальные пружины, легко несли могучее тело. Да, только такому и быть вожаком. Чуть сзади волчица, тоже огромная. Слева от стада, в первой засаде, наверное, их дети, из летнего выводка. Вернее, трое из летнего, а четвертый, побольше — сеголеток. Руководит молодняком по заданию родителей. Вот так происходит натаска. Те двое, на террасе вверху, тоже довольно крупные. Скорее всего молодая семья, примкнувшая к стае этой ночью. Может, приглашена на облаву, может, на всю зиму…

Длиннолапый увидел, как стадо метнулось вверх и, натолкнувшись на вторую засаду, растерянно сбилось в кучу. Волк остановился, оценивая обстановку. На тропе оставался один крупный, бежавший сзади стада старый баран. Теперь он тоже остановился. Бока тяжело ходят, голова дергается. Длиннолапый весело задрал губы, обнажая клыки: «Э-э-э, да ты и вправду совсем старый и уже не в состоянии бегать с той скоростью, которая дает право на жизнь в горах Энымченкыльин. А все пытаешься угнаться за стадом. Ты совсем потерял гордость от старости и прыгаешь по следу молодых. А может быть, надеешься таким образом получить вторую молодость? Но так не бывает, Старик. Достигнув преклонных лет, надо смириться, гордо уйти в самые дикие и дальние дебри гор и там в одиночестве встретить неизбежное. А ты испугался конца жизни и потому сейчас выглядишь смешно и глупо, трясясь вслед за давно ушедшей молодостью. Ты обрекаешь себя на позор, но я помогу избежать такой участи. Как-никак ты был достойным противником отца. И потом, победитель должен быть великодушным. Коснусь твоего горла не сам: я сильный, а ты стал беспомощен… Это сделает мой младший сын».

Длиннолапый громко и коротко рыкнул. Сеголеток вздернул морду, взвыл и, пропустив вперед молодых волков, длинными прыжками понесся к старому барану. Теперь пришел час Длиннолапого. Надо рассыпать стадо. Оно уже в растерянности, уже не ощущает себя единым, сплоченным организмом. В нем почти убиты воля и целеустремленность, каждый видит себя одиночкой перед бедой, а из этого рождается чувство беззащитности, обреченности. Осталось посеять ужас, и обезумевшие животные совершенно забудут, что тоже сильны, хорошо вооружены и могут защищаться. Тогда клыки молодежи и его собственные довершат разгром стада, и торжествующие кличи наконец-то возвестят о великой долгожданной победе и великом пиршестве в глухих горах.

Длиннолапый издал торжествующий вопль, призывая сидевшую наверху семью к последнему бою со стадом, и рванулся вперед.

А Старик действительно устал. Давно ему не приходилось бегать так много. Волки вышли на след стада еще ночью, когда на небе ярко горели звезды, а рассвет лишь чуть угадывался мерцающей зеленой полоской. Уходя от стаи, молодой вожак делал все правильно и только в последний момент допустил ошибку: не надо было идти на эту сопку. Однажды, еще при жизни отца Старика, она уже сыграла роль капкана, и только отвага и решительность отца помогли стаду уйти от гибели. Тропа вокруг этой сопки похожа на кольцо — слишком близко сходятся бока ее дуги на той стороне, и только совсем глупый зверь не догадается в конце концов устроить на ней засаду. А Длиннолапый, сын мудрого старого врага Ины, тоже не глуп. Этой ночью он дважды выставлял засады на разветвлениях тропы, стараясь загнать стадо на этот склон. И вот добился успеха. Теперь у стада один путь — на зубья седловины. Что ж, дорога известна: именно там отец Старика много лет назад провел соплеменников и спас их.