— Держи! — Я помог сыну управиться с упряжкой. Пуфик побежал вперед и исчез. Он выполнял обязанности парламентера. Мы пошли за ним на звуки собачьего хора. Минут через двадцать обрисовались зыбкие неясные тени, затем они приняли конические с заметным овалом в боках, очертания, и мы различили три яранги. У крайней стоял человек, на него наскакивал Пуфик и весело крутил хвостом, погавкивая:

— Ах-ха, ах! Вот мы и пришли!

— Тпру-у-у, ребята! — Сын воткнул у передка нарт палку.

— Еттык! — раздался женский голос. — Здравствуйте!

— Етти! — ответили мы хором и узнали Олю Кеунеут, нашу частую гостью, добрую и милую женщину.

В кэркэре — меховом комбинезоне — с непокрытой головой, она взмахнула руками:

— Заходите, заходите, вы мои гости, теперь вы мои гости! Коля, привяжи собачек вот тут, — она показала сыну на дугу тяжелых грузовых нарт, протянула жене тивыйгын; распиленный вдоль кривой кусок рога для выбивания снега из меховой одежды.

Только теперь я обратил внимание, что наши кухлянки покрыты густым слоем инея. Подморозило к вечеру, а мы в дороге и не заметили. Прекрасно держит тепло тела олений мех. Пока лучшей одежды для северной зимы не придумано.

Мы выбили кухлянки очень тщательно. Иначе в тепле они обмокнут, шкура покоробится, полезет ворс, и засочится под одежду вездесущий полярный холод. Сын привязал собачек, распаковал мешок;

— А где тут собачье месиво, а где тут собачье кушево? Вот оно, вот. Держите, ребята! — Он выложил три куска моржатины с горохом. Дуремар отвернулся. Огурец часто завертел языком по морде, нетерпеливо затопал передними лапами, заерзал по снегу задом, но еду не взял. А когда стало совсем невмоготу, прыгнул к Шушке и, глотая слюни, нетерпеливо и жалобно гавкнул: «Взз-зав!»

Шушка обнюхала «кушево», выбрала себе кусок и отодвинулась в сторонку. Дуремар словно увидел это затылком, повернул голову, подошел, тоже понюхал оставшиеся и выбрал себе. Последний торопливо, подхватил Огурец. Пуфик питался с нашего стола, поэтому в распределение собачьего корма не лез. По-видимому, он и считал себя не собакой, а представителем того самого биологического звена между звериным царством и хомо сапиенсом, которое давно ищут ученые.

Мы с женой вошли в ярангу. Посредине, перед пологом, в круглом очаге, выложенном валунами, весело прыгали красно-желтые стебли огня, над ними на цепи, привязанной к высокой треноге, пыхтел мохнатый от пара чайник.

— Раздевайтесь — и в полог, — сказала Кеунеут.

— А что пастухов не видно? — спросил я.

— Они… — Кеунеут отвернулась, подобрала что-то с земли. — Они в стаде. Меняться пошли. Утром будут.

Мы не стали ждать второго приглашения, скинули кухлянки, валенки и, приподняв оленью шкуру, скользнули в меховую комнатку. Мягкий многослойный пол, стены и потолок из двойных оленьих шкур — мехом внутрь и наружу — начисто исключали просачивание холода. В самодельном подсвечнике горели две свечи, и тепло их мы почувствовали сразу.

В ярангу вошел сын и деловито сказал:

— Собачек накормил. Что еще делать?

— Смотри, ты стал настоящий чавчыв, оленевод, — сказала Кеунеут. — Ты устал. Иди в полог, отдохни и согрейся чаем. Потом будешь кушать. Проголодался, наверное? Чем тебя угостить?

— Всем, — решительно сказал сын. — И еще хочу прэрэм.

— Како! — удивилась Кеунеут. — Ты запомнил?

— Ого! Мы только и помним. Очень вкусно!

Прэрэм — чукотский пеммикан. Толченое свежее мясо и жир с добавлением костного мозга и съедобных тундровых трав. Формуется колобком или лепешкой. Травы отбивают запах сырого жира, придают кушанью пряный острый аромат. В общем, даже сытый человек не откажется от этого блюда. А уж голодный!..

В прошлую зиму, когда Кеунеут часто навещала нас (бригада стояла близко) и учила жену кроить и шить чижи — меховые носки, оленьи рукавицы и малахаи, она всегда приносила лепешки прэрэма.

В полог забрался сын, потер у свечей настуженные при кормежке собак руки, огляделся:

— Как тут здорово! Нам бы такой сделать.

Он впервые был в яранге.

— Держите! — Кеунеут подсунула в полог деревянный поднос. На нем стояли чашки, лежали галеты, лепешки, сахар. Потом она дала чайник. Мы действительно намерзлись, но почувствовали это только сейчас, в благодатном тепле полога. Быстро выпили по чашке чая, а потом началось пиршество. Вначале Кеунеут подала рыбную и мясную долбанину — это когда мороженое мясо и рыба не строгаются, а крупно крошатся, пестом в тазу, сшитом специально для этой цели из шкуры лахтака. К ней в деревянном туеске нерпичий жир. Затем свежий костный мозг, лежавший, как в корытцах, в расколотых вдоль костях; лепешки прэрэма, вяленый голец, истекающий жиром.

Затем последовало горячее: печенный на углях хариус, вкуснейшее блюдо тундры.

— Мэчынкы! — попыталась перекрыть этот рог изобилия жена. — Довольно, Оля! Иди сама покушай!

— А вот уже иду, — Кеунеут появилась в облаке горячего пара с новым подносом. На нем исходили немыслимыми ароматами крупные куски оленины, стояла кастрюлька с раскаленным бульоном.

— О-го-гой! — в восторженном ужасе простонал сын.

Женщины Чукотки обладают особым умением варить оленину. При их способе варки в мясе ничего не разрушается. Чувствуешь присутствие соли и тонкий аромат каких-то необычных диковинных специй, хотя в кастрюле нет ничего, кроме воды и мяса. Конечно, оленина получает ароматические вещества из определенных трав тундры, да еще обогащается ароматами ольховых и ивняковых веток, горящих в очаге.

В завершение пиршества мы снова пили чай, теперь уже не торопясь. Сын достал конфеты и принес баночку домашнего варенья из голубики. Конфеты и варенье он преподнес Кеунеут, а та выставила на стол.

— Оля, расскажи, как получается такое вкусное мясо? — попросила жена.

Кеунеут стала объяснять, а я подумал, что ужин наш имеет одну странность — никто не пришел из других яранг. Обычно к гостям сходятся все послушать привезенные новости. Если даже пастухи ушли в стадо, тут должны оставаться женщины и дети. Почему же никто не заглянет в полог Кеунеут? Или она обманула, и в бригаде что-то случилось? Но обман у этого народа — одна из самых тяжелых провинностей. А раньше вообще не существовало такого понятия…

Женщины закончили с рецептами и перешли на новости, полученные разными путями с центральной усадьбы и из соседних бригад. Сын, раскинувшись у задней стенки полога, уже засыпал. Я выбрался наружу. Собаки лежали клубками, прикрыв носы кончиками хвостов. Пуфик устроился на Дуремаре, они часто так проводили ночи, особенно морозные. Увидев меня, Пуфик вопросительно поднял голову. Я огляделся. В лунных лучах серебрились белые ретемы соседних яранг. Они казались холодными и какими-то неживыми. Где же народ? Мне еще не доводилось бывать в стойбище, где присутствует только один житель. Что стряслось? Кеунеут явно не пожелала говорить, но можно посмотреть самому.

— Идем, Пуфик. — Я пошел в сторону от яранги, в тундру, а метров через пятьдесят повернул вокруг стойбища: для начала необходимо обрезать след. Пуфик бежал впереди. Скоро за дальней, третьей, ярангой возникла полоска исковерканных глыб наста. Сделав полукруг, мы вышли туда. Пуфик заворчал. Я подошел. Наст изломал трактор. Ясно. Всего несколько часов назад в бригаде были гости. Приехали на тракторе с балком и на двух «Буранах». Это их огни мы видели в отрогах сопки Нирвыкин. В бригаду пришли с верховьев Реки, из мест, где лежит Нутэнут…

Тревожно защемило сердце. Надо срочно узнать, что за люди. Если геологи — полбеды. У них зимой в тундре хватает работы. А если горняки или старатели — тут причина одна: поиски новых рыбных и охотничьих угодий. Вокруг приисков все выбито, вот и лезут дальше в горы, благо под рукой могучая государственная техника, контроль за использованием которой на приисках практически отсутствует, а если кое-где и «налаживается», то только по бумажным отчетам, для отвода глаз районному и окружному начальству…