Значит, дорогой мой, нам надо каким-то образом выбить атом из равновесия. И здорово выбить, чтобы не дать ему опомниться, чтобы заставить его распасться.

А для того, чтобы вывести атом из равновесия, самое главное — это пробить броню вертящихся электронов, выстрелить зарядом по ядру и тем самым вырвать из ядра такое количество необходимой энергии, что заставит распасться остальные части атома.

Профессор хочет использовать для этого так называемое излучение Милликена, потоки энергии из неизвестных нам источников мирового пространства. Действительно, кое-какие лучи имеют такую грандиозную пробивную силу, что могут лупить через космическое пространство по нашей Земле. Но поймать эти лучи за хвост профессору до сих пор не посчастливилось, хотя он и прибег для этого к очень интересным фокусам, которые принесли ему славу и много хлопот. Я признаю за этими опытами большое научное значение, но сам иду другим путем.

— Каким? — перебил взмокший от усталости Борис.

— Не спеши, сынок, — медленно ответил Журавлев, — не лезь поперед батька в пекло… Знаешь ли ты, что такое промышленная физика? Что такое заводы-лаборатории, где процесс исследования — производство? Нет, дорогой, не знаешь. А это, уважаемый друг, путь, на котором и настоящие ученые не очень-то ищут, зато находить могут и лентяи средних способностей. Я работал на таком заводе над изоляторами для токов высшего напряжения, и тогда-то, брат, после долгих сомнений и опытов я решил, что мы не будем бомбить атом лучами с небес, а выставим против него электротехнику.

Будет время, я расскажу тебе, как я работал над снарядом, который должен пробить броню упрямейшего из моих знакомцев — треклятого атома. Сейчас я могу только сказать, что снарядик у меня получился, хотя работы я еще не закончил. И — трри тысячи чертей и один громкоговоритель! — сведения о моем снарядике неизвестными путями проникли за границу. Три дня назад мне прислали предупреждение — либо продай изобретение, либо сообщи свой адрес в московский крематорий, не забыв написать завещание в пользу троюродной бабушки.

Ну, мне ни то, ни это не нравится. Я предпочитаю твое общество и веселенькую возможность повоевать и с атомами, и с вислоухими иностранцами. А кроме того — и это главное — мне позарез нужно съездить, как говорили десять лет назад, в заграничную командировку. У этих капиталистических каналий в Новой Зеландии есть замечательные заводики, где изготавливают неимоверно стойкие изоляторы. И я во что бы то ни стало должен похитить секрет их изготовления. Не то проклятые буржуи (он сделал ударение на «и») могут опередить меня — чтобы им подавиться разбитой лампой! — на пороге успеха. Так я очутился на этом пароходике. Вот тебе, вкратце, и вся история.

— А эти трое граждан? — с гневом воскликнул Борис.

— А трое посетителей, навестивших меня, как выражается твоя мать, — спокойно улыбаясь, сказал Журавлев, — видимо, состоят в близких отношениях с уголовным кодексом. Меня только интересует: убийцы они или просто воры.

— Я думаю — убийцы, — задумчиво сказал Борис. — Один из них — ох, и плюгавый же вид имел. Морда красная, пухлая, глаза… Да что это я, Дмитрий Феоктистович, — вдруг заволновался он, — об этом потом, но как вы собираетесь поступить? Дело, знаете ли, серьезное.

Журавлев улыбнулся, положил руку Борису на плечо и сказал:

— Вот что, чудила. Как и что — видно будет. А сейчас — тебе придется бросить свою маму и этого короткохвостого какаду. Ты мне нужен. Нет, не спорь, дорогой, мы с тобой должны войти в историю человечества…

И Журавлев, еще ближе наклонившись к Борису, начал серьезным и деловым шепотом давать ему распоряжения.

После короткого совещания, в ходе которого Борис с восторгом запомнил ряд приказов Журавлева, оба вышли на палубу. Палуба была пуста. Легкий свежий ветер дул навстречу. Холмистый берег Крыма, сереющий волнистой чертой, разделял небо и море.

Журавлев оглянулся, набрал полную грудь воздуха и довольно рассмеялся.

— Хорошо, — сказал он с нажимом. — Как по нотам. Люблю такую обстановку, перец мне в бороду! Ну, Борис, тащи свою подушку. Сейчас мы с тобой сыграем первое действие кровавой драмы «Заговор на корабле».

Склонившись над чемоданчиком, Журавлев отвязал от него одеяло и, быстро порывшись внутри, вынул большой твердый шар с пробкой. Отстегнув подкладку одеяла, которая была соткана из плотной и хрустевшей, будто ломавшейся, материи, он расстелил ее на палубе, поставил сверху чемоданчик, лег и велел Борису:

— Ложись и ты тоже, мы поразмышляем.

В это время волна приподняла пароход, пылинка с палубы влетела Журавлеву в ноздрю, и он громко чихнул. Одеяло без подкладки, которое он держал в руках, надулось от чиха, и стало заметно, что оно сшито из множества тонких слоев накладной материи.

— Привяжись к петелькам подкладки этим поясом, — быстро сказал Журавлев Борису, — и прикрепи цепочки к краям одеяла и подкладки.

Затем он аккуратно положил извлеченный шарик во внутренние складки одеяла, выкрутил пробку и быстро убрал руку. Из шарика вылетел твердый гелий, превращаясь в легчайший после водорода газ.

Одеяло разворачивалось, как живое, принимало форму огромного лоскута материи, наполнялось газом.

— Держись! — крикнул Борису Журавлев. — Мы сейчас снимемся. Есть!

И действительно, огромная колбаса взвилась в воздух, увлекая за собой привязанную тонкими цепочками подкладку, которая согнулась под тяжестью двух людей, как продолговатая гондола.

— Летим! — воскликнул Журавлев и, бросившись на дно гондолы, начал доставать что-то из чемоданчика, весело напевая любимое «тара-тара-тири».

Но вдруг гондола накренилась, снизу послышался голос: «Помогите!»

Борис с Журавлевым подобрались к краю гондолы и увидели, что внизу висит, вцепившись в небольшую веревочную лестницу и по-лягушачьи болтая ногами, профессор.

— Эх ты! — только и сказал Журавлев и неловким голосом приказал Борису:

— Ну что же, тащи сюда…

После трехчасового заседания Кабинет мирового шпионажа и обороны сделал перерыв. Члены Кабинета полулежали в креслах и, переговариваясь с закрытыми глазами, слушали тихую, прозрачную, далекую музыку.

К стеклянным окнам плотно прижалась южная тропическая ночь, мерцавшая в глубине далеким светом человеческого муравейника. Это главный город Новой Зеландии — Веллингтон — смотрел множеством фонарей вверх, на недосягаемое правительство.

Недаром Новая Зеландия была когда-то центром реформизма и соглашательства! Недаром сытое рабство прочно въелось здесь в жизнь и быт большинства населения! Именно поэтому правительство мирового капитала смогло создать себе в Новой Зеландии крепость и столицу. Здесь оно чувствовало себя почти в безопасности.

Однако, когда мелодичный долгий звонок вдруг тихо прервал сонные разговоры членов Кабинета, председатель вздрогнул и быстро нажал кнопку на кресле.

На стене вспыхнул блестящий экран. На экране показались трое одетых в глухое дорожное платье людей, ожидающих на нижней площадке горы (в пяти километрах от кабинета), перед воротами.

Привратник, мужчина лет пятидесяти, который был окружен целой системой рычагов, кнопок и выключателей, вопросительно посмотрел с экрана на главу кабинета и спросил голосом, переданным по одной из многочисленных трубок экрана:

— Из Москвы. 739.739. Документы розовые.

Председатель живо ответил:

— Впустить. Через дезинфекцию.

И, вскочив с кресла, обратился к присутствующим:

— Господа члены Кабинета, заседание продолжается. Сейчас мы будем присутствовать при очень интересном докладе.

Разговоры прервались. Члены Кабинета, семеро самых разных людей, считая председателя, кто потягиваясь, кто оживленно поднялись с кресел и заняли места вокруг овального стола с откидными пюпитрами.

Председатель, невысокий, худощавый японец, профессор То-Кихо, злобно оскалив блестевшие золотом редкие зубы, сказал: