Борис все еще стоял на неподвижном тротуаре, раздумывая, куда направиться, когда на лестницу, ведущую к черному дому, ступило с улицы новое лицо — невысокий человек в изысканном пальто, в котелке и с большим портфелем. Что-то в этом человеке, особенно рыжеватые волосы, выбивавшиеся из-под шляпы, показалось Борису знакомым, но рассуждать было некогда, и через секунду тротуар нес его к окраине.

От нетерпения Борису было трудно устоять на месте, и он обрадовался, увидев улицу, которая вела к аэродрому (он запомнил все повороты дороги). Перескочив на неподвижный тротуар, он побежал наконец к оставшемуся на аэродроме Журавлеву.

Вот и переулок с грязным небоскребом и блеклыми фонарями, вот крошечный скверик, вот небольшой мост через канаву с вонючими отбросами, вот и сырое поле аэродрома с красными и зелеными огоньками. Да, именно сюда час назад спустились путешественники из Советского Союза.

На заборе, как и раньше, косо висел листок с фотографией Павла Зарина. Вблизи, совсем низко над землей, покачивался на якорях аэростат. В гондоле над чем-то возилась, работала темная фигура человека. Борис радостно подбежал, разгоряченно шепнул:

— Дмитрий Феоктистович, скорее…

Но человек поднял чужое лицо, и Борис заметил, что аэростат и гондола также были незнакомыми. Он обежал весь аэродром. Сердце его сильно билось. Ни шара, ни Журавлева не было.

Густая мгла окутывала окрестности. Где-то поблизости слышались сварливые голоса и брань. Выла собака. Чужие люди изредка проходили по одному и парами, говорили на чужом языке и несли с собой свои заботы, свое горе, свою суетливую радость.

Борис сел на скамейку и закрыл лицо руками.

Человек, поднявшись на лестницу мраморного дома, поправил галстук и нажал кнопку звонка. В дверях показалось взволнованное лицо Джиованны. Она быстрым взглядом окинула улицу и только после этого, вежливо склонив голову, вопросительно посмотрела на гостя.

— Я хочу видеть господина Бандиеру, — сказал человек по-итальянски с немецким акцентом. — Вот моя визитная карточка.

На карточке значилось:

Д-р Беньямин ШНЕЙДЕР

Директор энергетической лаборатории Анилинового концерна

— Подождите здесь, — сказала Джиованна и, забрав все ключи, оставила гостя в наглухо запертой передней.

Гость оглянулся, подошел к зеркалу, сделал строгое лицо и вдруг подмигнул сам себе, от чего глаза его сразу приобрели необычайно хитрое выражение.

Прямо из зеркала, хитро улыбаясь, на него смотрело рыхлое розовое лицо с щетинистой верхней губой, упрямым опухшим лбом и двумя-тремя глубокими морщинами, придававшими ему сходство с сильно помятой розовой подушкой. Благодаря этим морщинам лицо человека особенно резко и удивительно меняло свое выражение. Вот он перестал улыбаться. Глубокие морщины пролегли от переносицы к уголкам рта, и вид д-ра Шнейдера сразу сделался скорбным и важным.

— Господин Бандиера ждет вас, — сказала, вернувшись, Джиованна и широко открыла дверь в комнату, где сидел министр.

— Позвольте, — сказал гость и, не дожидаясь ответа, привольно расположился в кресле.

— Вы из Анилинового концерна? — спросил министр. — Это самый неуступчивый из наших концернов. Мы ничего не знаем о его невероятных прибылях, нас — членов правительства Штатов — не пускают в лаборатории завода и пытаются кормить завтраками. Ваш концерн грозит промышленности раздором. Что вы хотите от меня?

— Я, — спросил Беньямин Шнейдер, — или Анилиновый концерн?

— Вы, Анилиновый концерн, те, кто вас послал сюда — не все ли равно?

— Совсем не все равно, господин министр, — ответил Беньямин Шнейдер, поудобнее устраиваясь в кресле, — совсем не все равно. Дело в том, что я ухожу из Анилинового концерна.

— Уходите из концерна? — министр поднялся. — Тогда… Тогда позвольте мне спросить у вас откровенно.

— Прошу.

— Сколько вы получали?

— Сто тысяч тантьемы[2].

— Почему вы уходите?

— Анилиновому концерну кажется, что энергетическая лаборатория ему не нужна. Я, господин министр, решил много важных задач. Наши заводы используют почти исключительно ту энергию, что выделяется при химических процессах на тех же заводах. Кроме того, вы знаете, что у нас лучшее в мире солнечное оборудование. Эти грандиозные зеркальные веера, состоящие из миллионов зеркальных чешуек, эти системы многочисленных паровых труб, нагревающихся отраженными от зеркал солнечными лучами, эти мощные резервуары, куда идет пар, чтобы, выполнив работу, снова превратиться в воду, текущую по трубам, как кровь по венам и артериям, — все это, господин министр, мое творение. И вот, — в голосе Беньямина Шнейдера зазвучала обида и его пухлые щеки задрожали, — и вот, когда я создал все, что требовалось, концерн решает, что энергетические опыты дали свои результаты и большего им еще лет пятьдесят не понадобится. Меня отстранили от производства, назначили на должность почетного бездельника и положили мне пятьдесят тысяч. Но я, господин министр, хочу работы по своей голове — и денег тоже.

— Да, — сказал министр, что-то записывая. — А сколько зарабатывает ваш концерн?

— Это знает только один человек на земле — председатель концерна. Впрочем, — и доктор переместил одну морщинку со щеки на лоб, — а впрочем, об этом, возможно, знает еще один человек. Я говорю о простом пайщике концерна, вашем близком знакомом, — председателе Совета министров То-Кихо.

— Что? — воскликнул Бандиера. — То-Кихо — пайщик Анилинового концерна?..

— Тссс, — перебил его Беньямин Шнейдер, — в вашем доме могут быть посторонние уши, но я могу вас уведомить, что при его непосредственном участии концерну удалось перекупить большинство акций Южно-Африканского алмазного треста, и сейчас господин То-Кихо изучает вопрос о том, как бы чувствительнее ущипнуть африканские владения романских стран, в которые, как мне известно, и вы, господин министр, вложили немало надежд и не один миллион золотых лир.

— Но, — медленно сказал министр, покручивая в руках тонкий серебряный карандаш, — Лига Наций, Парламент мира, договор о взаимном соглашении для борьбы с Советами…

— Все это, — прервал Беньямин Шнейдер, — зависит от… — как это говорят по-итальянски — от пословицы: «Выше своего кармана не прыгнешь». Вам она известна?

— Да, она мне известна, — еще глуше пробормотал министр и замолчал. Потом посмотрел доктору прямо в глаза.

— А ваши доказательства?

— А-а-а, — смеясь, ответил тот. — Доказательства, документы. Но вам, господин член правительства, должно быть известно, что если бы я преподнес вам библиотеку фотографических карточек и собственных подписей, вы с полным основанием могли бы спросить, в каком подвале они изготовлены. Разве дело в документах? Вы должны довериться мне, и я продам вам технические секреты Анилинового концерна, а тогда да, тогда они у нас запляшут. Но мне этого мало!

— Чего же вы хотите? — спросил министр.

— Я хочу помочь вам, я хочу продолжать свои работы, чтобы получить новые источники энергии. Короче говоря, — и все его морщины перекочевали с лица на лоб, от чего он приобрел совершенно таинственный вид, — короче говоря, я занят исследованиями внутриатомной энергии. Мне, господин министр, нужно поставить опыты на заводах, где производятся особо прочные изоляторы. Такие заводы есть в Новой Зеландии и находятся в распоряжении вашего министерства. Дайте мне там лабораторию, обеспечьте меня, и мы вместе с вами похороним всех наших конкурентов, и в том числе Анилиновый концерн, так что через пять лет об этих покойниках все забудут.

Доктор Беньямин Шнейдер замолчал, откинувшись в кресле. Морщины медленно переползли с его лба назад и в некотором порядке расположились на непроницаемом и застывшем лице. В комнате воцарилась тишина, полнейшая тишина. Сквозь портьеры и обитые пробкой стены снаружи не доносилось ни звука.