— Мне, — сказал стрелявший и показал на профессора, — так сказали, и я понял, что лишняя дырка в чужом теле не очень-то обеспокоит министра.

— И вы, и тот, кто вам так сказал — идиоты. Я вам совсем не это говорил. Теперь бегите и во что бы то ни стало постарайтесь разыскать изобретателя и привести его живым. Помните, что сразу дадим ему два миллиона, как только он начнет на нас работать. Джиованна, проводите!

И Борис совсем близко от себя увидел потные руки, час назад стрелявшие в аэростат и Журавлева.

— Я не понимаю, господин Бандиера, — сказал профессор после того, как их собеседник вышел, — почему, собственно, вы так цените моего ученика, — тон профессора был льстивым, но недовольным. — Ну хорошо, допустим, что в своей узкоприкладной области он изобрел некоторые новые изоляторы, ну, предположим, вы сможете благодаря этому проще и безопаснее передавать электрический ток на различные расстояния, но два миллиона, — тут профессор поднял палец, — два миллиона!..

— Хоть двадцать два, господин профессор, — твердо ответил министр. — Если бы сегодня ваш ученик, которым вы можете гордиться, пришел к директорам любого нашего концерна и показал им, что он придумал, каждый из них охотно отдал бы ему половину своего состояния. Боюсь только, что эти прожорливые акулы уже пронюхали и о перелете, и о стрельбе, и кто-нибудь из них уже купил вашего ученика на пятьдесят лет вперед. Тогда изобретение погибнет для нашего правительства. Они держатся за свои промышленные тайны, как репей за бороду.

— Но в чем дело? — промычал профессор.

— О, вы не знаете, в чем дело. Если бы вы знали, то не сидели бы, простите меня, как индюк на навозе. О-о, — и здесь, увлекшись, Бандиера встал и заговорил, расхаживая по комнате и жестикулируя, — меня это поразило и восхитило, я ощутил почти религиозное чувство, чего у меня не бывало с детства. Представьте себе, что каким-то еще неизвестным нам способом ваш Журавлев, очевидно, направляет электрический удар в атом. Этот удар так силен и стремителен, что пробивает слои вращающихся электронов и попадает в ядро. И тогда из ядра как бы вырывается ответная электрическая искра, ответный заряд, который покидает атом. При этом происходит примечательное явление.

— Ну? — произнес не то спрашивая, не то подгоняя профессор, которого импровизированная лекция отнюдь не интересовала.

Молодой человек с военной выправкой поднял голову и спросил:

— Что же, собственно, происходит?

— Как вы знаете, — продолжал, расхаживая, министр, — электроны, подобно планетам, вращающимся вокруг своего солнца, вращаются вокруг ядра. Ядро, заряженное положительным электричеством, притягивает к себе электроны, но те из-за скорости своего вращения не падают на него. Теперь представьте себе, что из ядра вылетает заряд. Сила притяжения уменьшается, и вот какие-то из этих вертящихся электронов перестают притягиваться, становятся свободными и молниеносно срываются со своих орбит, оставляя атом вместе с зарядом из ядра. Итак, атом вещества становится легче и на один электрический заряд, и на соответствующие электроны. Гениальный земляк профессора, Менделеев, показал, что свойства элементов, из которых состоит всякое вещество, зависят от атомного веса. А атомный вес зависит от числа зарядов ядра. Что же получается, когда вылетает заряд и атом вещества становится легче?

— Вещество изменяется, — нетерпеливо прервал все еще мрачный профессор.

— Совершенно верно, меняется вещество. Ртуть имеет в ядре восемьдесят зарядов, золото — семьдесят девять, платина — семьдесят восемь, иридий — семьдесят семь… И когда аппарат Журавлева выбивает из ядра заряд, в этом ядре осуществляется мечта алхимиков — из ртути, живого серебра, получается золото, из золота платина, из платины иридий и так далее.

Но сила, с какой вылетает заряд, так значительна, что подобно тому, как один вывернутый кирпич вызывает падение второго, третьего, пятого… и наконец всей стены — один вылетевший заряд тянет за собой второй, третий. Атом меняется, атом медленно трансформируется, пока, наконец, не превратится в атом какого-нибудь газа и тогда либо улетучится, либо, если газ тяжелее воздуха, осядет на землю. Но и этого мало.

Нечто сродни эпидемии охватывает соседние атомы. Словно заразившись, они начинают молниеносно выпускать потоки электронов, изменяться, превращаться в другие и в конце концов становятся атомами газа. Так, когда на складе с боеприпасами взрывается лишь один патрон, все соседние, все огромное хранилище патронов взрывается вслед за ним. Это так называемое явление детонации.

Очевидно, такая эпидемия распада, эпидемия быстрого поэтапного перехода от одного элемента к другому, овладевает не только тем атомом, куда угодил выстрел из аппарата Журавлева, но и остальными атомами тела.

Это должно быть что-то грандиозное. Я еще не видел этого, но я представляю себе, как огромная железная гора, город или море, если угодно, в течение какой-то минуты изменяет свою сущность, вид и вес, меняет окраску, как хамелеон, переливаясь всеми цветами радуги и, наконец, тает — да, да! — тает у вас на глазах, становясь прозрачным, невидимым газом.

При этих словах профессор взволнованно вскочил, но министр будто не заметил его и продолжал чуть ли не вдохновенно:

— А энергия, энергия! Ее при этом должно высвободиться столько, что мы заставим танцевать Луну, мы за два дня овладеем миром. Но как уловить ее? Как заставить Журавлева потрясти своим гениальным мозгом, чтобы придумать это, создать новую эпоху? Как?

И красивое лицо Бандиеры беспокойно замерло. Он задумался. Пауза продолжалась одно мгновение. Бандиера быстро сел и, улыбаясь, обратился к профессору:

— Ну, что вы думаете теперь, господин профессор? Можно дать Журавлеву два миллиона?

— Два миллиона? — отозвался профессор, будто не слушая и продолжая думать о своем, — нет. За два миллиона Журавлев ничего не продаст.

— Сколько же, вы думаете, он запросит? — деловито спросил Бандиера.

— Нет, вы не поняли меня, — протянул профессор, — я хотел сказать, что Журавлев вообще не продаст свое изобретение.

— Не может быть, — отрывисто рассмеялся министр, — чтобы такой умный человек был таким глупцом. Не продаст за два миллиона, предложим ему больше.

— Беда в том, — заявил профессор, — что в нашей стране дела с этим обстоят скверно. Очень много людей ничего не продают и работают на государство. Как бы вам объяснить…

— Не утруждайте себя, — перебил министр. — Я этого не пойму и вам не поверю. За деньги можно купить абсолютно все, и мы купим Журавлева, как купили вас…

— Но я работаю ради идеи…

— Любая идея оплачивается звонким металлом, и пускай мы взлетим на воздух, если я не вытащу у Журавлева его секрет…

— Джиованна, — крикнул он в телефон, — приготовьте господину профессору помещение для отдыха!

Борис понял, что пора бежать. Когда женщина, та самая, что открыла дверь, вошла в комнату, чтобы пригласить профессора в ванную, и снова вышла, провожая гостя, Борис тихонько прошмыгнул в коридор, спрятавшись за ее спиной. Пригнувшись, он осторожно пошел за женщиной. Под темной клетчатой материей ее платья деловито и уверенно двигались лопатки. В темном месте коридора Борис слегка дернул ее за юбку. Женщина вздрогнула, обернулась и, увидев Бориса, вскрикнула от испуга.

— Что? — спросил профессор, останавливаясь.

— Господи боже мой, — пролепетала женщина, — ничего, ничего, господин профессор, это мышь, — и, сунув руку в бездонный карман, она вытащила оттуда ключ и булку и поспешно протянула их назад, стараясь топать как можно громче.

Борис схватил то и другое и благодарно прижался к стене. Как только передняя опустела, он тихонько открыл дверь и выбрался на улицу.

Был уже вечер. Видимо, часов девять. Лучшее время для зевак, бесцельно бродящих по городу. Но у черного мраморного здания народа было мало, и улица не отличалась столичным освещением. Возможно, что дом служил мало кому известным местом каких-то не совсем официальных встреч.