Проснулся он от того, что глаза защекотали острые лучики. Приоткрыв глаза, Борис увидел двух детей, которые маленьким осколком зеркала пускали зайчиков прямо ему в лицо. Еще ничего не понимая, Борис все же улыбнулся и, сладко зевнув, поднял голову и открыл глаза.
На него с любопытством смотрели две пары больших серьезных глазок — мальчик лет четырех и девочка лет девяти.
— Будьте готовы, детки, — сказал Борис, поднимаясь и потягиваясь.
Дети не испугались, но осторожно оглянулись и только после этого по-пионерски подняли ручки.
— Да, — вспомнил вдруг Борис, — тут же подполье, — и приключения вчерашнего вечера вспомнились ему, как захватывающий роман.
— Мы приготовили вам кофе, — вежливо сказала девочка.
— Ты выпьешь кофе? — спросил мальчик.
Борис кивнул головой, и через несколько минут уже сидел с детьми за столом в чьей-то немного просторной для него одежде.
Довольно быстро он многое узнал.
— Папа очень давно был на войне. Он, — и глаза девочки гордо блеснули, — он оттуда, где сейчас Советы. Из Польши.
— А ты видел, — спросил мальчик, — у него нет двух пальцев? Это ему немцы отрубили на войне. Но они в этом не виноваты, — так говорит папа. Мамы у нас нет. Ее убили «черные рубашки».
— Где сейчас папа?
— Он и Антонио на заводе.
— Антонио?
— Ну да, ты в его штанах. Это мой брат. На заводе делают из воздуха вот такие вещи, — и мальчик, бросившись под кровать, достал оттуда мешочек с надписью «селитра». Это было искусственное удобрение.
— Папа пропускает электричество по воздуху, — сказала девочка, — но мне трудно это объяснить. А Антонио пускает пар, который получают из воздуха, в воду. Это очень шипит. Если брызнет в глаза, человек ослепнет.
— Дядя Карло, — сказал мальчик, — слепой. Он делает нам игрушки и поет песни.
— Не мешай, — сказала девочка. — А если эту воду, которая шипит, высушить, тогда получается такой вот порошок, как в мешке. Его везут в деревни.
— Ты был в деревне? — спросил мальчик. — Я видел там курицу, но ее съели «черные рубашки».
— Не мешай, — сказала девочка. — Если этот порошок положить в землю, то пшеница растет значительно лучше.
— Я очень хочу в деревню, — продолжал мальчик. — Папа обещал мне показать осла. Говорит, он кричит, как автомобиль…
Они беседовали так до тех пор, пока над дверью не раздался тихий двойной звонок.
Борис вскочил. Девочка также вскочила с криком:
— Ох, я ничего не приготовила!
Мальчик со всех ног бросился к двери.
В комнату вошли Франц и молодой рабочий с серьезным бледным лицом.
— Антон Червицкий, — сказал он, протягивая Борису руку.
Франц устало откинулся на спинку стула и, посмотрев на Бориса воспаленными от бессонницы глазами, медленно произнес:
— Вот что, парень. Антонио покажет тебе, как надо присматривать за домом, где ты был вчера, и вы поделите между собой эту работу.
— Но позвольте! — воскликнул Борис. — Я должен найти своего товарища, я готов работать, но…
— Ты вчера пошел за мной, парень, — словно нехотя перебил его Франц, — ты поверил мне, ни о чем не расспрашивая, хотя это и было глупо с твоей стороны; ты показал себя, парень, упорным и должен мне верить еще дня два, должен слушать меня. Понимаешь?
Борис опустил глаза.
— Я тебя не обману, парень, я помогу тебе, — и голос Франца смягчился, — а если не веришь, можешь уходить… Хорошо?
— Нет, — вздохнул Борис, — я послушаю вас. Я рад работать с вами.
— Ну ладно, — и лицо мужчины стало таким же вежливо, каким было тогда, когда Борис увидел его впервые. Затем Франц немного помолчал и лукаво добавил: — А теперь, парень, я могу дать тебе доказательство, что нашел тебя по поручению одного советского коммуниста. Он вызвал меня и дал мне пароль для тебя. Этот пароль, — он снова помолчал, — «Тара-Тири»…
Борис восторженно вскочил и раскрыл рот. Но Франц строго заявил:
— Больше я ничего не скажу.
Вся семья села за простой обед.
После обеда Антонио с Борисом пошли в город. Наступал вечер. Чем ближе к центру, тем более оживленными и людными становились широкие улицы, аллеи, движущиеся тротуары. Борис держал своего товарища за руку и считал ворон. «Вечный город», как назвали итальянцы Рим, не ошеломил и не удивил его. И эти широкие блестящие улицы, и торчащие тут и там, как одинокие часовые, небоскребы, и сплошной красочный поток автомобилей, и гудение аэропланов, и громкие крики радио — все это мало чем отличалось от того, что Борис уже видел в новых районах советских городов. Старинный Рим скромно прятался в тени самонадеянных сооружений современной техники и архитектуры. Эти сооружения блестели металлом и светлой поверхностью бетона. Подвижная, деловитая толпа мчалась взад и вперед, изредка останавливаясь и образуя как бы островки в своем бурном потоке. Неугомонное радио пронзительными голосами, яркими танцующими плакатами, целыми говорливыми и живыми картинами сообщало жителям Штатов политические, спортивные, биржевые, технические и прочие новости.
ПОГИБ, ПОГИБ ИЗВЕСТНЫЙ ТОРЕАДОР.
ВАШ НОС — ПРЯМОЙ, КАК СРЕДИЗЕМНОМОРСКИЙ ТОННЕЛЬ. ВЫПРЯМИТЕЛЬ НОСА. ВЫПРЯМИТЕЛЬ НОСА.
НОВЫЕ ТРЕЩИНЫ НА ВЕЗУВИИ.
ЧТО ДУМАЕТ НАШ БАНДИЕРА О ТЕХНИКЕ ЧЕРЕЗ ДВА МЕСЯЦА.
СОЛНЕЧНЫЕ ПАДАЮТ.
АФРИКАНСКИЕ РАСТУТ.
СТАЛЬНЫЕ ДОЛЖНЫ ПОДНЯТЬСЯ.
ВЧЕРА 10 — СЕГОДНЯ 40.
А-М-П.
ПОСЛЕЗАВТРА В ПОЛОВИНЕ ДЕВЯТОГО.
Такими, понятными и непонятными, простыми и загадочными криками были переполнены вечерние газеты в мягком воздухе Вечного города.
Внезапно сверху, с серебристо-синего неба, начал падать самолет, оставляя за собой огненную полосу. Борис, затаив дыхание, остановился. Но самолет, не долетев немного до крыши какого-то дома, вдруг резко выровнялся и понесся вверх. А за ним понеслась и расплавленная огненная лента, выводя на глубоком поле неба все увеличивающиеся буквы надписи:
КАЗНЬ
КАЗНЬ
КАЗНЬ
КАЗНЬ
КАЗНЬ
КАЗНЬ
Надпись занимала уже полнеба.
СЕГОДНЯ ВСЕ УВИДЯТ КАЗНЬ ПРЕДВОДИТЕЛЯ МАДАГАСКАРСКИХ НЕГРОВ-КОММУНИСТОВ — ЗОРЕ. СМОТРИТЕ СЮДА.
И на невидимый экран брызнул, как букет цветов, сноп разноцветного света. В громкоговорителях послышался шум толпы, шарканье шагов, дыхание, прибой шепота, гомон. Это — за десять тысяч верст от Рима — в Новой Зеландии — дышала, жила и сгорала от нетерпения толпа зрителей казни, переливаясь на экране яркими красками тропического дня.
Бориса сжали с двух сторон. Римские граждане так же жаждали кровавого зрелища, как и их новозеландские собратья. Толпа сжималась все теснее.
— Господи боже мой, — сказал совсем рядом чей-то наивный сочувственный голос и Борис, обернувшись, увидел пожилую женщину, которая стояла, сложив руки на животе и приоткрыв рот, и смотрела на картину, что разворачивалась перед ней.
Борис вспомнил: это Джиованна — скромная прислуга таинственного министерского дома.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, где громкоговоритель проговаривается
— ШАПКИ ДОЛОЙ!
Громкоговорители вдруг загремели. И толпа, в которой стоял Борис, как сотни и тысячи толп на всем капиталистическом континенте, сняла головные уборы. Сотни миллионов людей вынуждены были чествовать таким образом свое правительство, появившееся на экране. Борис не сразу поднял руку к кепке, и кто-то ткнул его в бок. Это оказался Антонио, который повел глазами на нескольких человек в наглухо застегнутых черных рубашках, стоявших рядом.
— ИДЕТ ПРАВИТЕЛЬСТВО ШТАТОВ! — сотнями глоток пропело радио, и кучка людей на экране быстро приблизилась к трибуне.
