Министр подпер обеими ладонями усталое лицо и глубоко задумался.

Визит директора энергетической лаборатории, его сообщения и предложение удивительно совпадали с мыслями, что в последнее время овладели министром. Страна, которую он любил, несмотря на презрение ко всему, что называлось чувствами, его Италия, родина новой религии капиталистов — фашизма, эта цветущая, сияющая и певучая Италия стояла на пороге промышленного банкротства. Она построила почти всю свою промышленность на богатейшем источнике энергии, на неисчерпаемых запасах внутреннего тепла нашей планеты. Старик Везувий был использован как насос, извлекавший это тепло из земли. Целая система тепловых установок питалась силой пара, нагретого в грандиозной подземной печи — Везувий толкал шпинделя паровых машин, вращал паровые турбины, грел, светил, двигал.

И все это совершенно бесплатно. Но всего с год назад, несмотря на ряд предосторожностей, на все отдушины, трещины и щели, которыми пестрел этот котел — Везувий, не желая взорваться, все же не выдержал. С такой же легкостью, как несколько тысяч лет назад, когда погибли Геркуланум и Помпея, он смахнул с себя весь мусор жалких человеческих построек и показал людям, что в природе осталось еще много необузданных сил.

С тех пор мысль всех патриотов итальянского капитализма билась над тем, как помешать медленному охлаждению итальянской промышленности, постепенному и неуклонному превращению ее в колонию остальных частей внешне единого государства буржуазии.

А тут еще эта желтая лиса — То-Кихо, пользуясь своим огромным авторитетом, посягает в союзе с химической промышленностью на богатые южноафриканские владения Италии, доставшиеся ей при умиротворении племен Внутренней Африки. Недаром он в последнее время так скрытен.

«Нет, — Бандиера поднял голову, — возможность упускать не стоит. Надо использовать этого пухлого человека и его поиски внутриатомной энергии. Может, он разгадает тайну аппарата Журавлева. Необходимо свести его с Журавлевым, нужно непременно и как можно быстрее найти этого неуловимого гения.

Но нет ли здесь обмана? Впрочем, какая из капиталистических фирм осмелится вырвать секрет у правительства Штатов? Это невозможно».

Бандиера посмотрел на доктора, живые глаза которого выглядывали мышатами из-под пушистых рыжеватых бровей. В этих глазках чувствовалась сдержанная заинтересованность. Министр отвернулся и сказал:

— Ладно. Я принимаю ваше предложение. Вам отведут лабораторию при правительственных заводах изоляторов и назначат содержание…

— Миллион, — коротко подсказал Беньямин Шнейдер.

— Хорошо, — после секундной паузы продолжал министр, — миллион. Но помните, — и он сердито поднялся, — если окажется, что вы лжец, если секреты правительственных заводов станут известны какому-либо концерну, то, основываясь на правах, предоставленных правительству Лигой Наций, мы вооруженной силой конфискуем имущество этих промышленников, а вас — вас, дорогой директор лаборатории, я найду у самого черта в зубах.

— Верю, — сказал Беньямин Шнейдер и поправил галстук. — Верю и знаю. Вам не следует беспокоиться. Ни одна фирма не узнает о том, что я увидел у вас на заводах.

При этих словах в его голосе зазвенели новые — твердые, металлические ноты. Он поднялся. Министр лениво надавил кнопку и велел Джиованне проводить господина доктора.

— Да, — сказал он на прощание, — возвращайтесь сюда через два часа. Сегодня мы будем ночевать в вагонах-пулях, которые за ночь доставят нас тоннелем в Новую Зеландию.

Выйдя на крыльцо, Беньямин Шнейдер оглянулся. За углом дома мелькнуло чье-то лицо. Он подошел к сигнальной тумбе на тротуаре и дважды надавил кнопку. Через несколько секунд подъехал крытый рыжий автомобиль. Назвав одну из главных улиц Рима, Беньямин Шнейдер забился в угол автомобиля, зажег свет и вынул записную книжку.

Удобно расположив ее на своем портфеле, он раскрыл автоматическое перо и мелким, но выразительным почерком написал следующее письмо:

«Глубокоуважаемый коллега. Зная вас со школьной скамьи, надеюсь, что уклад вашей жизни, привычки и, главное, характер остались прежними. Поэтому тешу себя мыслью, что вы и сегодня такой же трус, как двадцать пять лет назад. Я же, дорогой друг, сохранил всю свою давнюю решительность.

Получив это письмо, будьте добры: во-первых, разорвать его, прочитав, во-вторых, покинуть свою квартиру и незаметно пробраться в… (указан адрес), в-третьих — оставаться там до тех пор, пока не получите мои распоряжения. Еда для вас приготовлена. Времени на размышления вам не дается. Если через полчаса после того, как вы получите письмо, вы не примете никаких мер к исполнению — я буду знать, как поступить.

Всегда готовый выполнить свои обещания ваш школьный товарищ».

Автомобиль остановился.

— Вот и почта, — сказал шофер, и доктор, приведя свои морщины в приличный вид, зашел в стеклянное гудящее здание.

Найдя то, что ему было нужно, он быстро оглянулся вокруг и, снова раскрыв перо, надписал на конверте адрес:

ФРАНЦИЯ. ЭЛЬЗАС

Анилиновый концерн.

Директору энергетической лаборатории господину доктору Беньямину Шнейдеру.

Надписав адрес, пухлый человек улыбнулся и сунул письмо в щель пневматической трубы с ярлыком — «Эльзас». И странное письмо помчалось, гонимое страшным давлением воздуха, со скоростью выпущенной из ружья пули.

Людмила Чудновская и сама не знала, как долго спала. Проснувшись, она первым делом увидела собственное отражение, повторенное десятки, да что там десятки, сотни, тысячи раз. Со всех сторон, приоткрыв от удивления губы, смотрели на нее девушки в мятых голубых майках, с темными серо-зелеными глазами. Она подняла руку, чтобы поправить каштановую прядь, упавшую на глаза, и то же самое сразу проделали тысячи девушек.

«Зеркальная камера, — подумала Людмила. — Я в тюрьме. Интересно».

По сути, интересного было не так много. Камера представляла собой куб, все шесть внутренних граней которого были зеркальными. Это блестящее однообразие нарушали только прикрученная к стене кровать с серым одеялом, столик из черного полированного металла и канализационные трубы. Черный квадрат столика тысячей пятен отражался в зеркалах. От них рябило в глазах. Низкие двери также были зеркальными. Свет, мягкий, голубоватый свет, проникал сквозь матовое окно, расположенное почти под самым потолком.

— Интересно, — еще раз повторила Людмила, — посмотрим, чем это закончится, — и, поднявшись с кровати, выпрямившись, посмотрела на себя в стену и проделала ежедневную порцию гимнастики.

Но, очевидно, ей вскоре надоело смотреть на множество девичьих фигур, отрабатывавших те же знакомые движения. Она сердито легла на пол, закрыла лицо подушкой и изо всех сил ударила каблуками в зеркало. Зеркало как будто чуть-чуть поддалось, затем снова выровнялось, и камеру наполнил высокий, похожий на пение камертона, мелодичный металлический звук.

— Ого, — сказала с уважением Людмила. — Это, наверное, нержавеющая сталь, а не стекло, — и, заинтересовавшись, начала простукивать в разных местах обшивку своей тюрьмы, сделанную из металла, массовое производство которого было последним громадным завоеванием капиталистической техники.

Нержавеющая сталь с торопливостью и бесцеремонностью победителя вытесняла ряд других металлов под шум взлетов и банкротств, от которых голова шла кругом. Людмила знала это, и ее первое близкое столкновение с металлической силой было преисполнено любопытства.

Исследования и постукивания, однако, вскоре были прерваны. В двери открылось окошко, и мужской голос спросил:

— Чего вы стучите?

— Что? — переспросила Людмила. — Чего я стучу? Интересно. Послушайте, вы там, дайте поесть. Это же черт знает что такое!