В публикации Е. Снежко, пожалуй, как наиболее «сконцентрированный» срез того могуче-разветвленного древа, что являет собой уже не фамилию, а скорее уникальное общественное явление, имя которому — Капнист: «Любезному Сергею Ивановичу Муравьеву-Апостолу, проводившему в могилу отца моего, 1 ноября 1823 года. Семен Капнист». Эти строки на старинной книге сообщают нам о том, что сто пятьдесят лет назад, в конце октября 1823 года, в своей деревне Обуховке Миргородского уезда Полтавской губернии скончался поэт и драматург, автор знаменитой комедии «Ябеда» Василий Васильевич Капнист. Адресованы они сыном писателя Сергею Ивановичу Муравьеву-Апостолу, будущему декабристу, одному из вождей Южного общества.
Тесная дружба связывала семьи Капнистов и Муравьевых-Апостолов. Разделенные всего лишь двадцатью верстами, их усадьбы Хомутец и Обуховка объединились в своеобразный литературный центр Малороссии. Здесь бывали Державин, Хемницер, Бестужев-Рюмин, Пестель, а несколько лет позже — Гоголь.
В Государственном литературном музее, в Москве, хранится книга В. В. Капниста «Лирические сочинения». Выпущена она в Санкт-Петербурге в 1806 году. На авантитуле — дарственная надпись автора. Бурые, выцветшие уже чернила, четкий быстрый почерк: «Любезному другу моему Ивану Матвеевичу Муравьеву-Апостолу, любящему и меня и мои сочинения». Иван Матвеевич — отец декабриста — был человеком блестящего образования и огромной эрудиции. Дипломат, сенатор, знаток древних и новых языков, переводчик, драматург, поэт, он был связан с В. В. Капнистом общими литературными интересами. По свидетельству современников, между ними существовало даже литературное соперничество, тем не менее отношения оставались теплыми. О политических взглядах Муравьева-старшего говорит такой любопытный факт. Декабрист И. Д. Якушкин в своих воспоминаниях сообщает, что одним из членов временного правительства должен был стать Иван Матвеевич Муравьев-Апостол.
Разговариваешь с Марией Ростиславовной, словно перелистываешь энциклопедию русской истории и культуры:
— Помните!
…К нему волшебница явилась,
Вещая: «Знаешь ли меня?
Ступай за мной, седлай коня!..»
И ведьма кошкой обратилась;
Оседлан конь, она пустилась;
Тропами мрачными дубрав
За нею следует Фарлаф.
— «Руслан и Людмила».
— Когда я прочла этот отрывок, режиссер Александр Птушко, смотревший меня для роли в фильме «Руслан и Людмила», воскликнул: «Стоп! Она!..» Так я второй раз после детства «вошла» в сказку Пушкина… Кстати, вы, конечно, знаете, Александр Сергеевич не раз бывал в нашем доме…
— На Английской набережной в Петербурге?
— Да. Недавно я тихонечко подошла к дому. Зашла внутрь. Напросилась в две-три квартиры. Конечно, и живут там иные люди, и облик помещений изменился. А вот зеркало сохранилось.
— Какое зеркало?
— Перед которым Наталья Николаевна прическу поправляла, прежде чем проследовать в залу…
Она так и сказала: «проследовать в залу», и это было, пожалуй, естественно только в ее устах, потому что веков и десятилетий для нее не существует, и далее пошел разговор о том, как Мария Ростиславовна вышла на Сенатскую площадь и «ветер был такой, что я поняла, как они тогда продрогли». «Они» — это декабристы, и скажи сейчас она, что «по душам выговорила царю, что она о нем думает», я бы не удивился. Тем более что нечто такое произошло с Капнист в фильме, где она на «ты» с самодержцем всероссийским.
А время? Время для нее — раз плюнуть: «Я любила играть в детстве именной саблей с бриллиантами, подаренной когда-то Капнист императрицей Елизаветой Петровной, дочерью Петра I… В годы гражданской войны она пропала. Интересно бы ее найти… Беспокойный наш род, — вздыхает она. — Да оно и понятно: мы же полугреки-полукорсиканцы, если заглянуть в век шестнадцатый». Впрочем, рассказы о более близких, чем век шестнадцатый, временах смещают все мыслимые представления о хронологии: «Старые жители Судака хорошо помнят дом моей бабки — знаменитый «Дом с привидениями». Там хранилась огромная библиотека в двадцать восемь тысяч томов… В новом фильме по повести Анатолия Рыбакова «Бронзовая птица» я играю роль старой графини. — Она засмеялась: — Играю саму себя. Впрочем, конечно, это несколько иной образ, но воспоминания о бабушкином доме мне очень помогли в работе над ролью… — Мысль ее вдруг пошла по иному кругу, обратившись к воспоминаниям о матери. — Когда Шаляпин угостил меня конфетами, мы подружились. Это был добрый великан… Куприн производил совсем иное впечатление — отрешенность, задумчивость. Когда я играла в фильме «Олеся», не раз вспоминала выражение его лица. Словно вновь встретились…»
В одну из встреч мы заговорили о поэзии начала века. «Все сложно. Особенно личность писателя… Недавно в Париже в возрасте около девяноста лет умерла первая жена Максимилиана Волошина — Сабашникова. Как-то мы спорили о Максе. Сабашникова сказала: «Человеческое вытеснено из его натуры поэтическим». Макс обиделся, а Марина Цветаева намеренно переменила разговор. Повернулась к Бальмонту и стала хвалить мне его последнее стихотворение…» «Воспоминаний горькая услада»? Нет. Вглядитесь в образы, созданные Марией Ростиславовной в «Олесе», «Руслане и Людмиле», в картинах «Таврия», «Будет исполнено в вашу честь», «Старая крепость», «Вера, надежда, любовь», «Иду к тебе», «Лейтенант Базиль» и многие, многие другие: на сколь мощно-разностороннем «фундаменте» культуры взращен яркий талант большой русской актрисы Марии Ростиславовны Капнист.
На вечере в Центральном Доме литераторов, посвященном 150-летию со дня смерти В. В. Капниста, председательствовал Михаил Николаевич Алексеев.
После того как Мария Ростиславовна блистательно прочитала стихи своего прапра… дедушки, он как-то растерянно бросил:
— Века?.. А что века! Словно сам Капнист сейчас выступил перед нами. Блеск, острота мысли — ничто не стерто временем…
Торжества были в самом разгаре, и я не мог не сопровождать добрую мою знакомую в непостижимых ее поездках: то она оказывалась в заводском клубе на Красной Пресне, то метро и троллейбусы заводили нас в такие уголки столицы, о которых я, москвич, отроду не слышал.
— Читали? — торжествующе-вопрошающе Мария Ростиславовна протягивает мне свежий номер «Литературной России». — О нас, Капнистах…
Газета писала:
«Общее дело объединяло и молодое поколение Обуховки и Хомутца. Вслед за Сергеем Муравьевым и его братьями в борьбу за святое дело свободы и равенства включились и сыновья В. Капниста — Алексей, Иван и Семен. Они были членами Союза Благоденствия. Писатель знал об этом. Сохранилось письмо к нему Сергея Муравьева-Апостола, в котором есть такая фраза: «При сем и я тоже что всегда, а новостей-то, новостей!.. — с три короба! Только что они тяжелы, нельзя с нарочным верхом послать». Что же это за новости, о которых нельзя написать в письме? Ясно, что речь идет о событиях, каким-то образом связанных с Южным обществом и его членами. Существуют и другие документы, подтверждающие, что В. Капнисту были известны программа и планы тайного общества. Да и мог ли не сочувствовать этому правому делу автор «Оды на рабство», впервые опубликованной в том самом издании 1806 года, экземпляр которого был подарен И. М. Муравьеву-Апостолу».
Мы шли с Марией Ростиславовной по заснеженной Москве на Красную Пресню. Там в клубе Ильича ей предстояло выступать.
На жгучем морозе похрустывал снег под ногами, за ледяной изморозью окон уютно горели красные, желтые, зеленые огни, белыми силуэтами тянули ветви к черному небу деревья, а она, не обращая внимания на холод, рассказывала мне о «лихоимцах», которых ненавидел Василий Васильевич, и в тихом сквере неожиданно прозвучали иронические строки «Ябеды»:
Бери, большой тут нет науки,
Бери, что только можно взять,
На что ж привешены нам руки,
Как не на то, чтоб брать, брать, брать…
