Может быть, и Д. Ф. Фикельман и другие были в этом убеждены?
Вряд ли — ниже мы покажем это. У высшего света свои правила, и прав И. Андроников, когда замечает:
«В самом ухаживании за Натальей Николаевной Пушкин ничего предосудительного не видел, если только внимание к ней и восхищение ее красотой не выходили из границ безусловного уважения к ней и к чести имени, которое она носила».
Пушкина не стало, и легенда начала превращаться в устойчивое, непререкаемое мнение. Карамзина пишет сыну:
«Я знала, что весть о трагической смерти Пушкина поразит тебя в самое сердце. И ты не ошибся, предполагая, что м-м Пушкина станет для меня предметом сочувствия и забот. Я ходила к ней почти каждый день, сперва с глубоким состраданием к ее великому горю, но потом, увы, с уверенностью, что это горе, хотя и острое сейчас, не будет ни продолжительным, ни глубоким. Грустно сказать, но это правда. Наш добрый, наш великий Пушкин должен был бы иметь совсем другую жену, более способную его понять и более подходящую к его уровню… Бедный Пушкин, жертва легкомыслия, неосторожности и неразумения этой молодой красавицы, которая ради нескольких часов кокетства не пожалела его жизни. Не думай, что я преувеличиваю, я ведь ее не виню, как не винят детей, когда они по неведению или необдуманности причиняют зло».
Софья Карамзина согласна с такой оценкой:
«Сейчас она уже успокоилась, и ведь он (Пушкин. — А. Е.) хорошо ее знал, он знал, что это Ундина, в которую еще не вдохнули душу. Да простит ей господь, ибо она не ведала, что творит. И ты, мой дорогой Андрей, не горюй о ней — для нее еще много найдется на земле радостей и удовольствий».
Уничтожающий отзыв. Действительно трагическая судьба!
Александр Тургенев был уверен, что «время откроет более», хотя современники Пушкина нисколько не сомневались в истинной причине дуэли.
Но на имя Натальи Николаевны была брошена зловещая тень.
Нельзя не согласиться с И. Андрониковым, когда он пишет:
«Нет надобности защищать и оправдывать жену Пушкина. Но все же причина его гибели не она. И в этом отношении письма Е. А. и С. П. Карамзиных уступают свидетельствам Вяземского, Александра Тургенева, Александра Карамзина, Екатерины Мещерской, Соллогуба. Те понимают общественный смысл происходящих событий… Вяземский считает, что постыдную роль в этой истории сыграли «некоторые общественные вершины…». Соллогубу понятно, что «в лице Дантеса Пушкин искал расправы с целым светским обществом…»
«Поздравьте от меня петербургское общество… — писал Андрей Карамзин. — Оно сработало славное дело: пошлыми сплетнями, низкою завистью к гению и к красоте оно довело драму, им сочиненную, к развязке: поздравьте его, оно стоит того…»
В ярости Лермонтова, написавшего «На смерть поэта», прозвучали мысли, которыми жил тогда каждый честный человек России.
И вот — легенда начала рушиться.
Сенсационным событием не только для пушкинистов, но и для всех, кто любит поэзию, была публикация в 1971 году писем Н. Н. Пушкиной к брату. В свете этой находки образ Натали требовал решительного пересмотра.
Советские ученые Ирина Михайловна Ободовская и Михаил Алексеевич Дементьев обнаружили в Центральном государственном архиве древних актов эти замечательные строки, относящиеся к 1833—1836 годам. Чего стоит хотя бы это одно письмо 1836 года:
«Я считаю своим долгом постараться помочь мужу в том затруднительном положении, в котором он находится: несправедливо, чтобы вся тяжесть расходов моей большой семьи падала на него одного…
…Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми моими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не спит по ночам и, следовательно, в подобном состоянии не может работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна.
…Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, чтобы я со своей стороны постаралась облегчить его положение… Я прошу у тебя этого одолжения без ведома моего мужа, так как если б он знал об этом, то, несмотря на затруднительное положение, в котором он находится, он помешал бы мне это сделать…»
«Недостаточность сведений о Наталье Николаевне, — пишут И. Ободовская и М. Дементьев, — ограниченность и поверхностность суждений о ней привели к созданию и в позднейшей литературе (как научной, так и художественной) крайне одностороннего образа жены поэта: эгоистичной, холодной, чуждой духовной жизни мужа и равнодушной к делам семьи. Но за что же тогда так беззаветно, преданно и глубоко любил ее Пушкин? Неужели только за красоту?»
«В течение многих десятилетий, — продолжают ученые, — эта душа, которую так высоко ценил Пушкин, оставалась для нас загадкой».
В письме же Н. Гончаровой к брату «мы неоднократно увидим Наталью Николаевну как заботливую мать, а также как хозяйку дома, в чем ей почему-то всегда отказывали». Душевность, сердечность, ласковое отношение к людям — главная черта этих писем. Мы увидели Натали в заботах о пушкинских изданиях, о бумаге, которая нужна для «Современника». Короче — мы увидели друга Пушкина.
«Принято было считать, — замечают исследователи, — что она (Н. Пушкина. — А. Е.) ничего не видела, не знала и не хотела знать. Письма свидетельствуют о другом — «и видела, и знала, и понимала».
Легенда о бездумной, легкомысленной красавице рассыпалась, как карточный домик.
В Доме писателей на улице Герцена шел творческий вечер журнала «Москва».
Поэт Валентин Сидоров сменил закончившего свое выступление Владимира Солоухина.
— Я вам прочту несколько необычные стихи, — помолчав, обратился он к залу. — Стихи о Наталье Пушкиной. Меня всегда мучил вопрос — какая она была в действительности? Каков ее образ, характер, освобожденный от сплетен былых и современных, от наветов завистливых и дилетантских…
Он хотел, видимо, продолжить свои размышления, но вдруг замолчал и, помедлив, признался:
— В общем — всех мыслей по этому поводу здесь не выложишь. Время не позволит. Для вас, видимо, важно мое отношение ко всей этой истории. А это отношение — в стихах. Лучше, чем рассказывать, я их и прочту.
Сразу притихший зал — такова магическая сила имени Пушкина — заинтересованно слушал:
Строками, полными печали,
К Вам обращались с давних пор,
Вас укоряли, обличали,
Вам выносили приговор…
Среди сомнений неотступных
Неколебим и чист Ваш храм,
В строках, как небо
недоступных
И, словно небо, близких нам.
Запечатлен Ваш облик
тонкий,
Волшебный отзвук
Ваших слов…
Все остальное — кривотолки
Да зависть праздная умов!
На лице сидевшего со мной рядом Николая Доризо (он должен был выступать следующим) вдруг появилась растерянность. Набросав что-то в блокноте, он вырвал листок и передал мне:
«Интересная ситуация получается. Я тоже сейчас хотел читать стихи о Наталье Гончаровой, Стихи только что родившиеся — я их не успел прочитать даже близким друзьям. И с Валентином Сидоровым мы никак не сговаривались. Придется их не читать. А как ты думаешь?..»
«Наоборот! — Читать! Это же здорово! Два поэтических взгляда на один давний и до сих пор не прекращающийся спор. Не прочесть такие стихи сейчас было бы архиглупо. Второй такой, никем и ничем не подготовленной ситуации — держу пари — никогда и нигде не возникнет. Очень прошу — прочти!»
