И, наконец, присутствовал почетный гость: горлопан Бен Толивер, член Парламента, бизнесмен и любитель хорошо пожить.

Его низкий голос, волнистые волосы, пронизывающие голубые глаза и хорошо сидящий пояс завоевали Толиверу ведущую роль в британской политике конца 50-х — начала 60-х. Наподобие очень многих амбициозных британских политиков, он использовал лозунги Джона Ф. Кеннеди как пропуск в двадцатый век, выражая веру и в технологии, и в молодежь. Толивер давно понял, что современные банальности плюс дни без особых новостей дают возможность попасть на первые страницы газет. Толивер был доступен любой программе от «Любые вопросы» до «Джаз во время сна». А если его нет дома, кто-нибудь передаст вам номер телефона, по которому Толивера можно найти, и не беспокойтесь о лаке для волос: у него всегда найдется баллончик в портфеле.

Я думаю, все эти пуговицы с надписью «Б.Т. — в премьеры» заброшены на чердак вместе с костюмами с китайскими воротниками и обручами. Но когда я до сих пор слышу, как люди говорят об этом Питере Пэне (который добился на фабриках своего отца таких больших прибылей, одновременно громко выражая заботу о рабочих, что мог бы стать самым великим премьер-министром со времен молодого мистера Питта), мне хочется побыстрее стереть пыль со старья.

— Очень похоже на «Пояк», и это меня обмануло, — сказал Толивер, взбалтывая вино в бокале и изучая его цвет при свете свечи. Он оглядел присутствующих, приглашая к разговору, но все молчали.

— Космические исследования, сверхзвуковые полеты, разработка компьютеров, — сказал профессор Алленбай, возобновляя прерванную Толивером беседу, — также появились и развиваются в СССР.

— Но еще не экспортируются? — неуверенно спросил Флинн.

— Не обращайте внимания на всю эту чепуху, — вмешался Шлегель, — факт состоит в том, что пять процентов нас, американцев, производит такой избыток продовольствия, что мы продаем России зерно. А у русских в производстве продуктов питания занято двадцать пять процентов населения, и они работают так плохо, что вынуждены закупать продовольствие в США. Поэтому не обращайте внимание на чепуху о том, что там культивируется в России.

Молодой профессор подержался за кончик своего галстука и сказал:

— Мы действительно хотим измерить уровень жизни в процентах производства? Мы действительно хотим…

— Ближе к делу, парень, — прервал Шлегель, — давай без вступления.

— Русские, возможно, так все и измеряют, — сказал Флинн. — Если им нечего есть, кроме американского зерна.

— Смотрите сюда, — начал профессор Алленбай, — русские всегда страдают от этих плохих урожаев. Маркс разработал свою теорию, веря в то, что Германия — не Россия — будет первым социалистическим государством. Объединенная Германия даст марксизму реальную возможность проявить себя.

— Мы не можем этого позволить, — возразил Флинн. — Сегодня идея марксизма провалилась в половине стран мира. И Западная зона проглотит Восточную в случае объединения. Мне такая ситуация не нравится.

— Восточная зона? — переспросил Ферди. — Разве это название не устарело?

— Они называют ее ГДР, — ответил Толивер. — Я был там с профсоюзной делегацией позапрошлым летом. Они работают как муравьи. Это европейские японцы, если вас интересует мое мнение, и такие же продажные.

— Но будут ли социалисты поддерживать воссоединение, мистер Толивер? — спросил Флинн.

— Я так не думаю, — ответил Толивер. — Просто потому, что при нынешней обстановке на переговорах это выглядит как продажа. Это сделка между американцами и русскими, из которой выйдет более сильная капиталистическая Германия, — нет, спасибо. Эти западногерманские педерасты уже сейчас представляют проблему.

— А что от этой сделки будем иметь мы, американцы? — не без сарказма спросил Шлегель.

Толивер пожал плечами:

— Хотел бы я знать, что на это ответить, но для нас, британцев, не будет ничего хорошего, в этом будьте уверены. — Он оглядел присутствующих и улыбнулся. — Официальный текст говорит «федерация», не «воссоединение». В контексте истории Германия — мешанина княжеств, собранных вокруг императорского дома Бранденбургов. Для немцев не будет ничего нового. Воссоединение — динамичный процесс исторической реальности, неизбежно ведущий к марксизму.

— Каждое ваше слово, безусловно, стоит пятьдесят долларов, — сказал Шлегель. — Но не говорите об исторических реальностях ребятам, прошедшим с оружием от побережья до Берлина. Потому что мгновенно можете получить удар по своим «княжествам».

Профессор привык к цветистым шуткам. Он улыбнулся и спокойно продолжал:

— Общий язык двух Германий не положительный, а отрицательный фактор. Большинство трений между Западной и Восточной Германиями представляют собой просто раздутые локальные споры. Воссоединение неизбежно — этот фактор нужно спокойно принять.

— Никогда, — не согласился Флинн. — Объединенная Германия, продвинувшись дальше на Восток, будет сильно нервировать русских. Если Германия продвинется дальше на Запад, мы будем нервничать. Если, и это более вероятно, Германия решит занять промежуточную позицию, худшие дни «холодной» войны можно будет вспоминать с ностальгией.

— Русские уже приняли решение, — вмешался Толивер. — Американцам наплевать. Другие имеют мало шансов. Простой факт, что русские согласились на переговоры в Копенгагене, показывает их проницательность.

— Почему? — спросил Флинн. — Почему они такие проницательные?

— Присоединяйтесь к нам, Джордж, — раздался просящий голос Ферди, и все повернулись к Доулишу.

— Бог мой, — сказал этот пожилой седой мужчина, до сих пор почти не принимавший участия в разговоре. — Старые чудаки вроде меня не занимаются такими загадками.

— Но вы на прошлой неделе были в Бонне, а за месяц до этого в Варшаве, — сказал Ферди. — Что там говорят?

— Находиться там и узнать что-то от них — это две разные вещи, — возразил Доулиш.

— Дипломатическое наступление, — сказал Толивер, объясняя себе нежелание Доулиша углубляться в проблему. — Небольшая группа русских толковых парней протолкнула эти предложения. Если воссоединение произойдет, это будет такой триумф этих ребят, что они захватят руководство внешней политикой России.

— Безусловно, это необходимо обсудить, — сказал Ферди.

— Немцы обсуждали, — подал голос Эйшельбергер. — Они хотят воссоединения. Правильно ли, что иностранцы вмешиваются в этот вопрос?

— Нельзя немцам доверять, — заявил Толивер. — Дайте им объединиться, и они выберут нового Гитлера, попомните мои слова.

— Но мы ведь должны кому-то верить, — возразил профессор Алленбай, не напоминая Толиверу, что не далее как пять минут назад тот осуждал американцев, русских, немцев — восточных и западных — и японцев. Но все присутствующие поняли шпильку и установилась продолжительная пауза, во время которой Ферди открыл коробки с сигарами и очень активно начал передавать их по столу.

Я отказался и передал сигары Шлегелю. Он взял одну. Помял в пальцах, прислушиваясь. И только когда все обратили внимание на него, откусил кончик сигары. Он прикурил от спички, которую зажег о ноготь большого пальца. Полковник остановил свои глаза-бусинки на мне:

— Сегодня после вашего ухода на КП произошла большая неразбериха. Слышали?

— Портвейн, кто хочет, — нервно предложил Ферди.

— По моей информации, были небольшие затруднения, — ответил я.

— Это прерогатива хозяина, — сказал Шлегель. Он затянулся, кивнул и выпустил великолепное кольцо дыма. — Сейчас не время тянуть все назад и проверять балансировочную пружину.

Толивер отмахнулся от сигаретного дыма и с отменной осторожностью отхлебнул «Пояк», чтобы запомнить его аромат.

— Рад, что еще есть люди, которые играючи подают «Бордо», — сказал он, допил вино, взял графин и налил себе еще. — Что я смогу заказать из еды, если приду к вам в Центр? Ваше влияние распространяется на столовую, Фоксуэлл? — Он отбросил со лба прядь волнистых волос.

— Вам нет необходимости беспокоиться о еде, — сказал Шлегель. — Мы не организуем экскурсий.