Улицу Карпоньяр удалось найти без труда. Это был круто взбиравшийся в гору тупик, выходящий на дорогу к Высокому Каню. Восемь домов скрывались за высокими заборами или железными решетками, загороженными высокими кустами. Должно быть, подобные виды греют душу семейству Санже — любителям уединения.

Я припарковался рядом с домом под номером пять и двинулся вверх по узкой мощеной улице. За кустами вдоль ограды номера восемь росли большие мимозы. Через кроны деревьев виднелись черепичная крыша и окно на втором этаже. В двустворчатые ворота вполне могла въехать машина. К решетке ворот были прикреплены листы железа, закрывавшие вид во двор. Рядом с воротами висел шнур от звонка: я потянул и обнаружил, что он не работает. Тогда я взялся за ручку ворот — они оказались не заперты, и я вошел внутрь.

Под полотняным навесом, натянутым на металлический каркас, стоял черный «ситроен». Дорожка справа от меня вела к входной двери. Отштукатуренный кирпичный дом, по-видимому, был построен в середине девятнадцатого века для местного доктора или адвоката. Вероятно, Санже потребовалось установить в нем современную сантехнику, поменять трубы и немного подкрасить. Снаружи дом выглядел уютным.

Я захлопнул калитку и пошел по тропинке между деревьями. Как только я двинулся к дому, входная дверь открылась. Едва я зашел, Люсия захлопнула дверь за моей спиной.

— На улице вас кто-нибудь видел?

— По-моему, нет. А какое это имеет значение? Ведь соседи знают, что в доме живут.

— Они думают, что я швейцарская немка, перенесшая пластическую операцию в результате автокатастрофы. Теперь прихожу в себя и ни с кем не желаю общаться. Появление мужчины в доме может их заинтересовать.

— А как же прислуга? — спросил я.

— У женщины, которая ходит убираться, катаракта — она почти ничего не видит. Продукты покупает она же. Я обещала оплатить ей операцию, когда доктор скажет, что пора.

— Очень благородно с вашей стороны.

Люсия пожала плечами:

— Это Адель предложила. Она считает, что в таком случае ей будет легче поверить в мою историю. А теперь объясните мне, что случилось.

Комната, в которую меня привела Люсия, оказалась совсем не такой, как я ожидал, судя по виду дома. Наверное, первоначально тут была терраса. Теперь ее огораживали толстые стены со сводчатыми окнами-амбразурами, а в углу появился массивный кирпичный камин. В одной из стен была устроена ниша, в которой стояла статуя Мадонны с младенцем почти что в натуральную величину. На другой стене было выложенное испанской керамической плиткой большое яркое панно с изображением мученичества святого Себастьяна. Распятие, также из плитки, украшало стену напротив камина. Мебель была нейтрально-современной, и огонь весело пылал в камине, но общее впечатление оставалось гнетущим и странным, словно вы ненароком забрели в чью-то домовую часовню.

Люсия, одетая в широкие брюки лимонно-зеленого цвета и замшевый пиджак, очевидно, привыкла к странному виду комнаты и поэтому нетерпеливо кривила губы, когда я с изумлением озирался вокруг.

— Да, да, все это очень необычно. Адель не успела ничего поменять. Но давайте сразу к делу. Мне надо знать, что произошло.

Я рассказал ей о Скурлети.

Она внимательно слушала, затем попросила меня подробно описать его внешность.

Я описал.

— У вас сохранилась его визитка?

— Вот.

Люсия внимательно изучила ее с обеих сторон.

— Его интересовал только Патрик?

— Филип Санже, вы хотите сказать? Да.

— Он не упоминал никаких других имен?

— Нет, но я тоже не упоминал, когда пытался отыскать вас. В случайное совпадение я не верю. А вы?

— Я тоже. — Она снова осмотрела карту. — Подозреваю, что это итальянцы.

— Какие итальянцы?

Она проигнорировала мой вопрос, и к ней вдруг снова вернулась подозрительность.

— А что вы делали в муниципалитете?

— Искал нужный мне адрес. И другие адреса Санже тоже.

— Зачем?

— Адель Санже сообщила, что вы можете переехать. Я хотел, чтобы у меня была возможность быстро отыскать вас, если понадобится.

— Я обещала поставить вас в известность, — сказала она как будто оправдываясь, — и кроме того я уже дала вам интервью.

— Да, вы дали мне интервью, но вы ведь не рассчитываете, что я всерьез вам поверю?

Люсия ненадолго задумалась, а потом заметила:

— Это не слишком-то вежливо.

— Да, я понимаю, у вас есть веские причины не говорить всю правду.

Она снова улыбнулась. С улыбкой на лице она была совершенно очаровательна.

— Да. И особенно вам.

— Почему мне особенно?

В ее глазах появилось насмешливое выражение, насмешливое и оценивающее, потом она засмеялась.

— Знаете, поверил даже Патрик.

— Во что?

— В историю о том, что ради обещания, данного Адели, вы послали свою газету ко всем чертям.

— Я не посылал их ко всем чертям, а только ушел от них.

— Не вижу разницы. Вы сделали красивый жест. — Люсия закатила глаза в сторону Мадонны и прижала руку к груди. — Журналист, который держит слово.

— Вы не верите в подобные жесты, я понял.

Я старался сдерживать свое раздражение.

— Конечно же, нет.

Улыбка стала презрительной.

— Ну и напрасно. Зачем мне это выдумывать?

Она сделала вид, что восприняла вопрос серьезно.

— Ну что ж, дайте подумать. Адель мне вас описала. Сказала, что вы симпатичный блондин, очень умный и очень серьезный, только немного грустный, потому что вам выпали тяжкие испытания. Она не сказала, что вы идиот.

— Очень мило с ее стороны.

— И более того — сентиментальный идиот.

— Однако не стоит исключать такую возможность.

Люсия продолжила, как будто не заметила моей реплики:

— Он искренний и порядочный, говорила Адель. Когда Патрик предложил вам огромную сумму, чтобы вы замяли всю историю, вы отказались. Тогда вы не хотели предавать свою газету.

— Это другое дело.

— Конечно. Это было днем. Вы предаете только по ночам. — Улыбка исчезла, и взгляд стал жестким. — Вам нужна была история, и вы хотели получить ее любой ценой. Вы даже сказали Патрику, к какому сроку она вам нужна — к пятнице, к одиннадцати часам по нью-йоркскому времени. Сегодня пятница. Значит у вас в запасе еще двенадцать часов?

Я, как дурак, только и мог сказать:

— Мне это не приходило в голову.

— Я не идиотка, месье.

— Я ни в коем случае не считал вас глупой. Просто не сознавал, что, следуя разуму и логике, вы должны будете мне не доверять. Значит, по-вашему, я притворился, будто помогаю Санже, для того, чтобы втереться к вам в доверие и выведать у вас подробности для журнала. Так?

— А как еще это можно понять?

— Филип Санже задал мне те же вопросы, хотя сформулировал их немного по-другому.

— И что вы ему ответили?

— Мне не пришлось отвечать. Он сам на них ответил.

Люсия все еще смотрела на меня сердито, но ей стало интересно. Она пожала плечами:

— И что же?

— Можно, я сяду?

Она махнула рукой в сторону кресла, но сама осталась стоять: ей лучше думалось стоя, я заметил это еще во время первого интервью.

— Так что? — повторила она.

— Он не подумал, что это блеф, — сказал я, — ему было интересно, что заставило меня так поступить. «Что с вами? — спросил он. — Это ваше прежнее саморазрушение или какая-то новая злость?» Знаете, почему он упомянул саморазрушение?

— Нет.

— Говоря о «тяжелых испытаниях», Адель имела в виду, в частности, что однажды я наглотался снотворных таблеток, чтобы свести счеты с жизнью.

Теперь я завладел ее вниманием. Люсия подошла ближе и посмотрела на меня сверху вниз.

— Вы хотели, чтобы вас спасли, или так получилось случайно?

Такой вопрос много говорил о ней самой. Большинство людей просто хотят узнать причины. Что сделало жизнь столь невыносимой?.. Некоторые — те, кто читал умные книги, — спрашивают про ненависть к себе. Лишь немногие знают о крайней степени отчаяния по собственному опыту. Они не задают наивных вопросов; они задают только один, самый существенный: «Вы на самом деле пытались?»