Я снял пиджак и ботинки и чувствовал себя героем, пока не оказался на краю крыши и не спустил ноги в воздух. Пятиэтажный провал показался мне вещью не самой приятной. Надо сказать, что всю жизнь я боялся высоты, хотя упорно с этим боролся. Я прыгал с парашютом, летал на самолетах, лазил по горам, но избавиться от этого страха так и не смог.

Спускаться мне помогали Шелемеха и Макаренко. Больше всего я боялся, что они заметят мое волнение. Меня словно била нервная дрожь, и они могли почувствовать это по моим рукам.

Обхватив широкий раструб трубы, я пытался поймать ногами ее изгиб. Один раз мне показалось, что я вот-вот сорвусь, но спасла веревка, которой я был обвязан. Наконец, крепко держась за водосточную трубу, я начал медленно спускаться.

Я поравнялся с четвертым этажом и нащупал ногами узкий карниз, но почувствовал, что труба гнется в руках. Посмотрел вниз, и голова начала кружиться. Тогда я поднял голову, раздумывая, что делать дальше, и увидел, как по водосточной трубе спускается еще кто-то.

— Подождите, — послышался голос Макаренко. — Я сейчас спущусь ниже, а после спускайтесь вы. Пропустите меня вперед.

Я послушно выполнял его приказы. Теперь он находился ниже и время от времени поддерживал меня, помогая спускаться. Делал он это так тактично, как будто никакой услуги мне не оказывал.

Не прошло и пяти минут, как мы оказались на тротуаре и… увидели перед собой двух милиционеров.

— Вы, граждане, из солярия? — спросил один из них.

— Да… А откуда вы знаете? — удивился инженер.

— Знаю. А ну-ка, зайдем в дом.

— Нам как раз сюда и надо.

Мы вкратце объяснили милиционеру, в чем дело.

— А нас по телефону управдом вызвал. Просил помочь и сказал, что группы неизвестных хулиганов забралась в солярий.

— Хулиганов? — возмутился я. — Там же профессор Довгалюк, летчик Шелемеха. Слышали о них?

Конечно, в те дни трудно было встретить человека, который не слышал бы о майоре Шелемехе.

На пятом этаже мы увидели человека, который сидел на стуле перед запертой дверью в солярий и с видом полного безразличия курил папироску. Увидев милиционеров, мужчина поднялся, вопросительно глядя на меня и на Макаренко. Возможно, мы поразили его тем, что были босиком и без пиджаков.

— Вы кто такой, гражданин? — спросил старший милиционер.

— Управляющий этого дома, Иван Семенович Черепашкин. Очень рад, что вы пришли. Мне надо задержать группу нарушителей общественного порядка и составить на них акт.

— Идиот, — прошипел Макаренко и обратился к милиционеру:

— Прикажите ему отпереть дверь. Это он запер нас в солярии.

— Товарищ милиционер, граждане, что там заперты, не подчиняются распоряжениям домоуправления. Против них надо принять решительные меры.

— Открывайте, — приказал милиционер. — Там разберемся.

Короткая летняя ночь кончалась, когда мы выходили из квартиры профессора Довгалюка. Черепашкин настоял на составлении протокола, который в конце концов подписали все, за исключением самого управдома, не соглашавшегося с формулировкой «преступления гражданина Довгалюка и его знакомых».

Станислав уехал на дачу. Он оставил меня в своей квартире, заявляя, что моя обязанность, пока не приедут родители, охранять его сестру. Должно быть, Лида и в самом деле после случая с ворами побаивалась оставаться одна на ночь.

Мне была отведена небольшая комната рядом с кабинетом, и Станислав взял с меня слово приходить домой не позже одиннадцати вечера.

Я обещал сдержать слово и за это получил запасной ключ от квартиры.

Около часа дня я перевез из гостиницы на улицу Красных ботаников свои вещи и отправился в редакцию. Первым я встретил там Догадова. Он обнял меня за плечи и, ведя по коридору, начал расспрашивать о «вечере фантазии».

— Интересно? Расскажите, кто был.

— Не так интересно, как я думал, но мне нравится эта затея. Получается очень забавно.

— О чем же там говорили?

Вспомнив, что профессор просил не рассказывать о фантастическом плане Тараса Чутя, я не знал, что ответить Догадову. Собственно, и без того я не отважился бы говорить: вчерашняя беседа в дендрарии профессора Довгалюка казалась мне делом несерьезным. Но ответить было надо.

— Ничего особенного. Ну, говорили о мальчике, приславшем в «Звезду» письмо…

— То письмо, которое взял у нас профессор?

— Да.

— А что о нем говорили?

— Говорили, что из парнишки человек получится, — выдумывал я, лишь бы что-нибудь сказать. — По мнению нескольких присутствующих, это должен быть талантливый мальчик. Ну, а по-моему, — я засмеялся, чтобы мой собеседник понял, что это шутка, — по-моему, он просто гениален.

— Да ну?

— Вот вам и «ну».

Я рассказал о вторжении в дендрарий идиота Черепашкина и вызвал своим рассказом у Догадова веселый смех. Он снова попросил меня помочь ему посетить один из вечеров профессора.

— Сестра вашего летчика была?

— Была.

— Вы меня с нею познакомите?

— Постараюсь, — не особенно охотно пообещал я.

Из редакции я пошел обедать в ресторан, а перед вечером вернулся на новую квартиру. Из столовой выглянула Лида.

— Идите сюда, — позвала она.

В столовой, возле широко раскрытого окна, того самого, через которое позапрошлой ночью удрал вор, стоял — кто бы вы думали? — инженер Макаренко. Я хотел пройти в свою комнату, чтобы не мешать разговору хозяйки с гостем, но Лида задержала меня, расспрашивая, где я был. Мне пришлось остаться с ними.

Я впервые смог разглядеть Макаренко при дневном свете. Он был высокого роста, но не очень, я бы сказал, строен. Густые черные брови над темными глазами, то хмурыми, то, наоборот, спокойными, жизнерадостными. Хорошее мужественное лицо, которое немного портили большой нос и тонкие губы. Он говорил не очень громко, быстро выговаривая слова, жесты не были округлыми, но и не отличались угловатостью. Я глядел на него и впервые почувствовал какую-то симпатию к этому человеку. Да, это не был веселый, живой, чуть въедливый Самборский, который мне сразу понравился, или Барабаш, привлекавший к себе спокойствием, некоторой медлительностью и приятным дружеским тоном. Вряд ли Ярослав Макаренко мог понравиться кому-нибудь с первого взгляда. Но, присмотревшись к нему ближе, нельзя было не заметить, что это человек, полный противоречий, борющийся с самим собой, человек, который остро чувствует, лишен самоуверенности, наоборот — склонен к сомнениям и колебаниям, но в то же время отличается невероятной настойчивостью.

«Такой человек может быть героем… или великим злодеем» — промелькнула мысль, но сразу же стало неловко за такую банальность.

— Выспались? — спросил я его, чтобы завязать разговор.

— Я могу мало спать, когда нужно. Один шахтер научил меня так спать, что минут за двадцать-тридцать высыпаешься и чувствуешь себя совершенно бодрым, — улыбнулся он.

— И вы всегда так спите?

— Нет. Злоупотреблять этим не следует.

— Вы бы меня научили.

— Это нужно показать. Может быть, когда-нибудь сделаю.

— Ну, а я едва не опоздала на работу, — сказала Лида. — Сегодня лягу рано… Хотите чаю?

— Если позволите, то немного погодя, — сказал я.

— Хорошо. Тогда я угощу вас концертом. У нас радиола, а Станислав принес новые пластинки.

— Я предпочел бы пианино, — проговорил Макаренко.

Он посмотрел на Лиду таким ясным, хорошим взглядом, что мне захотелось сказать:

«Я знаю, что вы называли Лиду Снежной Королевой».

Лида подошла к пианино, открыла крышку и провела рукой по клавишам.

— Ярослав, что?

— Ты знаешь, что я люблю.

— Шопена?

Они на «ты»? А как же Барабаш?

Хотя я и не очень понимаю в музыке, но Шопена люблю. Лида играла так, что и сейчас, много лет спустя, закрыв глаза, я с необыкновенной яркостью вспоминаю ее за пианино, снова в ушах моих звучит музыка, снова меня охватывает очарование тех минут.