Особых изменений за то время, что меня здесь не было, не произошло, но большинство растений, особенно цветы и травы, очень выросли.

Нас встретили «лесничие», как профессор называл своих помощников. Все это были люди, мне незнакомые. Раньше в подземном лесничестве работала преимущественно молодежь и люди среднего возраста. Теперь я видел только инвалидов и стариков: так сказалась на хозяйстве профессора Довгалюка война. Инвалиды и старики встретили Аркадия Михайловича очень радушно, но были обеспокоены недостаточно хорошей работой вентиляции. Они боялись, что это может отразиться на растениях.

— А где Черепашкин? — спросил Аркадий Михайлович.

— Куда-то девался. Его уже нет несколько часов. Сказал, что пойдет просить, чтобы усилили вентиляцию. Вообще в последнее время он здесь почти не бывает. Заглянет на часок и снова едет наверх, — рассказал один из сотрудников.

Черепашкин был в команде Аркадия Михайловича за старшего. В последнее время, отметил профессор, он начал проявлять признаки инициативности и логического мышления.

Воздух на плантации действительно был не таким, как во время нашего прихода сюда с Саклатвалой. Тогда он поражал свежестью и ароматом цветов. Теперь, хотя запах цветов был достаточно силен, ни легкости, ни приятной свежести не ощущалось.

Профессор посмотрел на приборы, показывающие химический состав воздуха, и убедился, что кислорода в нем значительно меньше нормы. Совсем плохо было с влажностью.

Качество воздуха в этом секторе туннеля зависело от вентиляционного хозяйства.

— Не дают воздуха сколько необходимо, — объяснил Аркадий Михайлович.

— Так скажите, чтобы давали. У них какая-то неисправность?

— Экономят. На всем сейчас экономят. Даже освещение уменьшили.

— Скажите Кротову. Он здесь?

— Здесь. Я уже жаловался ему, — говорил профессор, — но сам он ничего не может сделать. Нужно специальное разрешение Саклатвалы.

— И больше никто не может вам помочь?

— Макаренко или Самборский.

— Но ни того, ни другого здесь нет.

— Вчера приехал Самборский. Забайкальскому сектору Глубинного пути сейчас придается особое значение. Говорят, это важнейший участок туннеля. Самборский инспектирует здесь электрическое хозяйство.

— Тем лучше. Значит, можно обратиться непосредственно к нему.

Аркадий Михайлович согласился со мной, и мы срочно отправились на розыски Самборского, надеясь, что он распорядится наладить вентиляцию на территории бывшего Верхнего озера.

Мы нашли Самборского в управлении сектора в одном из помещений подземного вокзала.

— Очень рад вас видеть! — приветливо сказал инженер. — Знаете, вражеская авиация уже пыталась бомбить нашу магистраль. Но в туннеле взрывы бомб даже не слышны. А бомбы страшной силы.

Аркадий Михайлович выслушал это сообщение с интересом, но сразу же перешел к более интересовавшему его делу.

— С вентиляцией трудновато, — пояснил инженер, когда Аркадий Михайлович кончил говорить. — Все внимание сосредоточено теперь на работе помп. Мы должны следить, чтобы в туннеле не оставалось даже самой малости воздуха. От этого зависит скорость наших поездов. Но я думаю, что на вашем участке вентиляцию все-таки можно улучшить. Сейчас отдам распоряжение. Кстати, и сам поднимусь наверх, у меня там дела.

— Очень благодарен, — сказал Аркадий Михайлович. — Тогда я возвращаюсь на свои плантации.

— Хорошо. Сделаю все, что смогу. Между прочим, вы не знаете, что с Макаренко? — обратился ко мне инженер.

— А что?

— Сегодня его ждали в Иркутске, но он не прибыл. Работы здесь для него прорва. Я только что говорил по телефону с Саклатвалой. Уже несколько дней не можем дознаться, где он и что с ним. Только вчера получили сообщение, что сегодня приедет, и снова он исчез.

Я рассказал Самборскому о визите Макаренко в санаторий и о его неожиданной задержке в Москве. Но причины задержки мне были неизвестны.

— Он здесь очень нужен, — сказал Самборский. — Мы пропускаем двести пятьдесят поездов в сутки только в одном направлении. Это означает — по поезду примерно каждые пять минут. Вы понимаете, с каким напряжением нам приходится работать.

— Но, насколько мне известно, Ярослав Васильевич никогда не относился к своим обязанностям легкомысленно.

— А я его ни в чем не обвиняю. Раз его задержали в Москве, он там нужнее, чем здесь… Но мне пора наверх. Там меня ждет Кротов. Вашей просьбы, Аркадий Михайлович, я не забуду… Будьте здоровы!

— Позвольте и мне вместе с вами, — попросил я. — Мне хотелось бы повидать Кротова.

— Пожалуйста, — охотно согласился Самборский. — Хотя сейчас не лучшее время для дружеских встреч.

Мы проводили профессора до дрезины и вдвоем отправились к подъемному пункту. По дороге Самборский вдруг остановился и сказал мне:

— Послушайте, как гудит стена.

Я прижался ухом к стене. Она немного вибрировала. Я услышал глухой шум. Это за стеной в туннеле проносились электропоезда.

— Шумит почти беспрерывно, — сказал Самборский. — Эшелон за эшелоном проносятся здесь со скоростью тысячи километров в час. И в каждом эшелоне, помимо грузов, более тысячи человек.

Глубинный путь работал на полную мощность. Он был наглядным примером силы, уверенности и точности технической мысли советских людей.

Самборский шел очень быстро, и я, хотя был значительно выше его и ступал шире, едва поспевал за ним. Маленький инженер всегда отличался необыкновенной подвижностью.

— Вы надолго к нам? — спросил он меня.

Я коротко рассказал ему о своих задачах. Ведь Самборский во многом мог помочь мне.

— Давайте, в таком случае, пройдемся с вами по главным пунктам нашей магистрали, — сказал инженер. — Я сейчас инспектирую туннель, чтобы узнать, можно ли увеличить подачу энергии на все линии Глубинного пути.

— Буду очень рад, если вы возьмете меня с собой, — ответил я.

Мы приблизились к подъемному пункту и вошли в лифт. Устройство кабины явилось для меня новостью. В ней могло поместиться человек пятьдесят. Кабина была оборудована столиками, откидными стульями и сетками для ручного багажа. В одном из углов стоял шкафчик с надписью: «Аварийный запас». В нем имелись продукты и вода на случай, если бы лифт вдруг остановился на полдороге и людям пришлось бы в нем пробыть некоторое время.

— Разве случалось что-либо подобное? — спросил я у Самборского, указывая на шкафчик.

— Нет, — ответил он. — У нас не может быть таких аварий. Этот шкаф мы поставили сюда с расчетом на невероятный случай.

Мы вышли на дневной свет.

Кротов работал теперь наверху, и мне хотелось поговорить с ним о насосах, выкачивающих из туннеля воздух. Хотя воздуха в туннель просачивалось совсем мало, все-таки он влиял на скорость поездов и немного тормозил их. Вот почему хорошо налаженное воздушное хозяйство имело для Глубинного пути исключительное значение.

В последнее время из-за усиленного движения поездов воздуха в туннеле стало больше. Чтобы выкачивать его, энергетики уменьшили подачу энергии всем другим службам, в том числе и вентиляционной. Это в известной степени отражалось на ремонтных работах и на людях, работавших на подземных вокзалах, мастерских и таких местах, как плантации профессора Довгалюка. Самборский считал, что вопрос с вентиляцией необходимо урегулировать.

Выйдя из лифта, мы узнали, что Кротов осматривает сейчас одну из вентиляционных шахт. Шахта находилась недалеко, и пройтись по земной поверхности, да еще в такой чудесный день, было очень приятно.

Я посмотрел на Высокую беседку. Так никто и не собрался ее достроить. Вершины горного хребта, где чуть заметной полоской виднелся водопад Учан-Чан, напомнили мне о недавнем прошлом, о приятной прогулке вместе с Ярославом и Лидой.

Самборский прервал мои воспоминания, заведя разговор о войне. Он рассказал, что прошлой ночью вражеские самолеты пытались бомбить надземные сооружения Глубинного пути. Несколько самолетов было замечено и в этой местности, но рабочего поселка Глубочайшей шахты они так и не нашли.