В ту ночь Марко сам прицепил язык к огромному колоколу. И все два часа, среди сверкающих молний и порывов ревущего ветра, он неистово звонил, повиснув на веревке и с каждым взлетом отрываясь на два-три метра от земли. Колокол звонил для него.

Та ночь навеки врезалась в память.

Марко снова надел очки. Ему не хватало Зефиро, как родного отца, но он должен был постараться совершить невозможное — стать на время многодетным отцом именно тогда, когда он ощутил свое сиротство. Он покинул келью и отправился на кухню.

Выйдя из часовни после объявления Марко, Ванго вместе с Пиппо Троизи пошел проведать крольчатник.

По дороге Пиппо жаловался на жизнь.

На время отсутствия Зефиро Пиппо поручили ухаживать за кроликами. Это было истинное мучение. Он, который все эти годы терпеть их не мог, сейчас нес ответственность за садок с восемью десятками зверьков. Пиппо худел на глазах. Ночью ему снились кошмары, как астматику, который вдруг очутился в курятнике.

— Чертовы грызуны, — проворчал он, открывая первую клетку. — Опять приплод! Почему мне не доверили пасеку? Я ведь не боюсь пчел!

Ванго помог ему вытащить из клетки новорожденных и положил их в траву.

Два крольчонка попытались взобраться на Пиппо по его брюкам.

— Похоже, они вас любят, — с улыбкой сказал Ванго.

Пиппо пробурчал что-то неразборчивое, пытаясь отцепить кролика от своей ляжки.

Ванго был прав… Это была горячая любовь.

Кролики издалека чуяли приближение Пиппо Троизи. Они попискивали не переставая и прыгали на него, как только он подходил близко. Крупные самцы дрались друг с другом, пытаясь пробиться к предмету своего обожания. Доходило даже до жестоких схваток. Кролики висели на нем гроздьями. Самые маленькие крольчата принимали Пиппо за мать и с жаром терлись о его лодыжки.

Пинки ни к чему не приводили — зверьки обожали его!

Пиппо снова запер клетки, и они оба спустились с пригорка, чтобы забрать ведра с водой, оставленные у камня.

Первым делом Пиппо вымыл руки.

Ванго не спускал с него глаз. Он чувствовал, что настал подходящий момент.

И спросил нарочито безразличным тоном:

— Пиппо, вы ведь были там, когда меня, трехлетнего, нашли в Мальфе, на Скарио?

Пиппо встал.

— Меня там не было, малыш… Я всего лишь нашел тебя.

Он гордо выпятил подбородок и вытер пальцы о рукав. О кроликах он уже забыл.

— Я, Пиппо Троизи, — повторил он, ударив себя в грудь. — Сперва я нашел твою няню. И рассказал другим. А чуть позже в скалах обнаружили тебя.

Ванго кивнул.

С того дня, как он вернулся на Аркуду, его не оставляло желание расспросить Пиппо.

Прежде чем отправиться обратно к Мадемуазель, Ванго хотел побольше разузнать о себе.

— Я до сих пор не понимаю, откуда ты взялся, — тихо сказал Пиппо. — Но все это время, что мы здесь живем, я знаю, что ты явился ко мне с неба. Прямо и непосредственно оттуда. Клянусь, что больше мне ничего не известно.

Но Ванго настаивал:

— Может, на острове что-то произошло — до этого или сразу после? Вы тогда ничего не заметили?

— Ничего.

— Пожалуйста, постарайтесь вспомнить.

— А что, по-твоему, должно было произойти?

— Что-нибудь, не знаю.

— Например?

— Что-нибудь необычное… несчастный случай…

— Нашествие кроликов? — пошутил Пиппо.

— Я все думал…

— Не знаю, я же сказал. Я ничего не знаю. Понятно?

Это было сказано таким резким тоном, что прозвучало неискренне. Они подошли к монастырской ограде.

Пиппо снова занялся своим делом: плеснул на пол крольчатника воды и начал его мыть.

— В то время в моей жизни вообще мало чего происходило, — сказал он, стараясь загладить свою грубость.

Они водворили в клетку новорожденных крольчат вместе с крольчихой. Пиппо осыпал бранью сначала одного ни в чем не повинного зверька, который лизал ему пальцы, потом другого, затаившегося у него в кармане в надежде, что его не заметят. В углу клетки он рассыпал принесенные с кухни очистки. Уже собравшись уходить, Пиппо вдруг замер и сказал, как бы размышляя вслух:

— Разве вот что… Кажется, это случилось в ту самую осень, когда умер Бартоломео.

— Кто это?

— Когда тебя нашли…

— Кто умер?

— Бартоломео. У парня в Санта-Марине была чудесная жена и три маленькие дочки. Его застрелили. Мне жена что-то об этом рассказывала.

Эта фраза сорвалась у него с языка нечаянно. Он осенил себя крестным знамением, словно произнес имя Вельзевула. Этот суеверный жест повторялся всякий раз, как он поминал жену.

— Что же она говорила?

— Да много чего.

И он снова перекрестился.

— О ком она только не болтала…

И Пиппо направился к монастырю.

— Но что она говорила о Бартоломео?

— Говорила, что он совершил дурное дело.

Пиппо колебался, решая, стоит ли вытаскивать на свет давнишние сплетни. Это могло накликать беду.

— Расскажите мне.

Пиппо вздохнул.

— Дурное дело, да еще вместе с бандой… А один из сообщников, должно быть, убил Бартоломео, чтобы зацапать его долю.

Ванго прикрыл рукой глаза от солнца, чтобы оно не мешало ему видеть друга.

— Значит, с бандой?

— Да, с бандой. Их было трое. Я уж и не помню, как звали остальных. Они хотели бежать за границу, а денег не было. Может, они ограбили бакалейную лавку. Во всяком случае, вряд ли они много заполучили…

— Они покинули остров?

— Бедняга Бартоломео погиб, но второй сразу же уехал в Америку. Прямо и непосредственно. Его имени я не знаю… А третий остался — ну, с этим верзилой ты знаком.

— Кто это?

— Похожий на зверя, здоровенный такой — да ты знаешь…

— Кто?

— Тот верзила, что уступил вам свой дом.

— Что?! — воскликнул Ванго, не веря своим ушам.

— Верзила с ослом.

— Мацетта?

— Ну да, Мацетта.

Ванго замер. Пиппо Троизи внимательно смотрел на него.

— Дай мне свое ружье, — коротко сказал Ванго.

Ванго прятался в кустах земляничника, прижимая ружье к груди. Он сидел метрах в пятидесяти от логова Мацетты. Даже осел не учуял его появления. Стояла кромешная темень, на небе ни луны, ни облаков. И ветра тоже не было.

В эту последнюю летнюю ночь время как будто остановилось.

Ванго не хотел идти к Мадемуазель, чтобы она подтвердила ему слова Пиппо. Он увидится с ней позже.

Она знала все, что произошло — от начала и до конца, — но не произнесла ни единого имени и потому не отвечает за то, что он сейчас совершит.

Это его собственная жизнь. Его месть.

Он даже не стыдился этого слова — месть.

Его учили, что надо подставить левую щеку, если тебя ударили по правой. Но здесь речь шла не о пощечине. А о двух невинных сердцах, изрешеченных пулями.

Это был вопрос жизни и смерти. Чисто механический выбор. Ванго был уверен, что это убийство поможет ему вдохнуть в своих родителей хоть искорку жизни.

А потом останется только найти главного злодея.

Мацетта.

Он присутствовал в самых ранних его воспоминаниях.

То силуэтом на гребне скалы, то тенью в своей берлоге, то чудищем, похожим на застывший поток лавы, в нескольких шагах от их дома. За долгие годы они не обменялись ни единым словом. Но Ванго знал, что каждый день их жизни в Полларе проходил под присмотром Мацетты.

Золотая монета, которая появлялась в новолуние и кормила их целый месяц, была его подарком. Шпалеры, чудом восстановленные после разрушительных бурь, были делом его рук. Как и скорпион, убитый в нескольких сантиметрах от лица пятилетнего Ванго, спавшего после обеда под фиговым деревом. Как и единственные виноградники на острове, не пораженные вредными насекомыми. Так же, как свежая соломка в продранной шляпе, которую Мадемуазель забывала как-нибудь вечером на дворе, а поутру находила подновленной. Все это совершалось словно по волшебству кем-то невидимым. Монета, скорпион, шпалеры, подновленная шляпа и многое другое… Ангелы-хранители не оставляют следов.