— Значит, командуем отбой? — невозмутимо спросил Леман.

— Нет. Наш перелет никто не запрещал, просто мы выберем иной маршрут, прошу вас разработать его. Нужно пролететь над Швейцарией и Италией. Поищите в наших архивах: мы совершили такой же перелет три года назад, когда шли на Каир. Это было в апреле 1931-го. Над Сардинией мы повернем к западу и возьмем курс на Бразилию.

— Но нам неизвестна метеосводка в Альпах.

— Так запросите ее. И сообщите земле, что мы отбываем несмотря ни на что.

А двадцатью пятью метрами выше, в железной паутине распорок, на небольшой площадке лежал и ждал Ванго.

Цеппелин почему-то медлил со взлетом. Ванго рассчитывал пробыть здесь несколько часов, прежде чем показаться на люди. Большая часть экипажа знала его по прежнему рейсу пятилетней давности. Хуго Эккенер, конечно, для вида разбранит его, а затем подыщет работу на борту. А пассажиры и вовсе не заметят нового члена команды.

Ванго хорошо помнил этот тайник, расположенный рядом с винной кладовой, в самой верхней части дирижабля. Здесь ему не грозили непрошеные гости. Какие бы маневры ни совершал аппарат, экипажу незачем было подниматься в это помещение через лабиринт мостков и лесенок. Любой шум или запах вызывал в памяти Ванго знаменательный год, проведенный на борту цеппелина пять лет назад, и лицо маленькой Этель, которую он впервые увидел, когда они пролетали над Манхэттеном.

От этих воспоминаний у него сжималось сердце.

То последнее путешествие длилось три недели. Но все началось именно там. И счастье, и в то же время страх. Они дали друг другу клятву — единственную клятву в жизни Ванго, которую он не сдержал. И это терзало его, как открытая рана.

Но сегодня те времена казались ему такими же далекими, как воспоминание о родном острове. Сегодня он был преступником, которого разыскивали в его стране, беглецом, затаившимся в чреве железного кита, откуда никто не сможет его выгнать. Ванго было стыдно: он не рассказал Эккенеру, что заставило его пуститься в бега. Он скрыл от этого человека причину своего появления и тем самым обманул его, злоупотребил его доверием.

Но он знал и другое: если бы преступление, в котором его обвинили, стало кому-нибудь здесь известно, его никогда не пустили бы на борт.

Эккенер находился на своем обычном посту — у правого окна пилотской кабины.

Он глядел на пустынное взлетное поле, где только что вспыхнули в темноте фары автомобилей, подъезжавших к дирижаблю. Рулевой запросил еще несколько минут, чтобы проверить устойчивость аппарата. Командир охотно предоставил ему нужное время: он был очень доволен, что еще какие-то запоздавшие зрители смогут присутствовать при взлете. Эккенер испытывал горячую признательность к тысячам людей, разделявших его страсть к дирижаблям: эта страсть заставляла их вставать среди ночи только ради того, чтобы увидеть взлет «Графа Цеппелина».

Он сел в свое маленькое деревянное кресло, облокотившись на край открытого окна, рассеянно вынул из кармана помятый листок и снова проглядел текст. Это была статья, вырезанная из французской газеты. Он случайно заметил ее на столе — видимо, забыл кто-то из пассажиров, живших в отеле «Кургартен». С тех пор прошло три дня, но он никому не показал ее. В статье говорилось о жестоком преступлении, совершенном в Париже. Убийство. К трем колонкам репортажа прилагалась фотография Ванго.

Эккенер вовсе не собирался долго держать на борту своего юного пассажира. Едва увидев его спящим сном праведника на койке в каюте, он сразу почувствовал, что парень ни в чем не виноват.

Однако если он и был уверен в его непричастности к убийству, то сильно сомневался в объективности суда. Ванго ни в чем не походил на других молодых людей. Вся его жизнь была сплошной тайной. И при ближайшем рассмотрении в ней могли бы обнаружиться такие темные пятна, каких очень не любит человеческое правосудие.

Ему грозил эшафот.

Поэтому Эккенер рассчитывал высадить парня, по окончании перелета, в Латинской Америке, где он сможет начать жизнь заново. Для него это будет путешествием в один конец, в неизвестность. «Странная судьба, — подумал он. — Бывают на земле такие люди, о которых никогда ничего не известно — ни откуда они пришли, ни куда идут».

Автомобили были уже метрах в двухстах от цеппелина. Эккенер слышал их пронзительные гудки. Он сложил газетную вырезку, встал и приказал капитану дать сигнал к взлету.

— Мне бы хотелось пролететь над горами до десяти утра. Позже мы рискуем столкнуться с проблемами. А у меня нет никакого желания посадить «Графа Цеппелина» на скалы посреди эдельвейсов.

— Слушаюсь, командир. Рулевой закончит укладку балласта после взлета. А мы готовы.

Вытяжные ручки управления позволяли связываться из рубки с механиками, отвечающими за работу пяти двигателей дирижабля.

У всех окон в каютах пассажирского отсека теснились люди.

Толпа зрителей на поле окружила цеппелин.

Экипаж начал сливать воду из мешков, чтобы облегчить аппарат. Причальные канаты врезались в руки людей, удерживающих цеппелин на земле. Вода обрызгивала зевак, вопивших от неожиданности. Хуго Эккенер приготовился выкрикнуть свое знаменитое «Давай!», означавшее приказ «Отпустить канаты!» — это был сигнал к торжественному моменту взлета.

Но именно в этот миг около цеппелина резко затормозили сразу четыре машины. Из них выскочили полтора десятка вооруженных людей. Захлопали дверцы, и из рупора раздался окрик:

— Стойте! Командир Эккенер, остановитесь! Приказ Министерства внутренних дел! Не двигаться!

Эккенер стиснул зубы.

Ему не понадобился рупор, чтобы зычно выкрикнуть в ответ:

— У меня есть все необходимые допуски! Швейцария и Италия дали нам по радио «добро»!

— Полет разрешен, — подтвердил гнусавый голос, — но два пассажирских места реквизируются для лиц, которые будут обеспечивать наблюдение и безопасность. Откройте люк! Это приказ!

Эккенер разразился грубыми ругательствами, которые невозможно здесь воспроизвести, потом шумно отдышался и сказал:

— Откройте им. Пускай ночуют хоть в сортире.

И велел принести лестницу из ангара.

Двое агентов поднялись на борт, и Эккенер узнал в них Макса Грюнда и его спутника Хайнера. Лестницу убрали, люк задраили.

— Давай! — приказал командир.

И цеппелин взмыл в небо под восторженный рев толпы. Под грузной тушей аппарата заработали, один за другим, двигатели. Теперь светились только передние окна гондолы. Остальная масса дирижабля выглядела темно-фиолетовой тучей в ночном небе.

В эти минуты леди Драммонд-Хей записывала в блокноте своим изящным почерком: «Земля удаляется. Началась мечта. С высоты Боденское озеро кажется зеркальцем в темной комнате. Мы летим!»

А повар Отто плакал горючими слезами, упершись лбом в кафельную стену своей кухни.

Капитан Леман с тревогой глядел вслед удалявшимся полицейским машинам, которые сверху казались крохотными светящимися точками.

Толстяк коммерсант во всю глотку распевал оперные арии в коридоре возле кухни, вдыхая аромат свежеиспеченных булочек:

— Попутный ветер, дуй сильнее в паруса! За морем ждет меня к себе моя краса…

Внезапно он умолк. За спиной он услышал голос Эккенера, который шел навстречу двум полицейским.

— Вы хотели со мной поговорить, господа?

— Да, командир. Мы здесь не только для того, чтобы контролировать ваш маршрут. Мы располагаем еще и секретной информацией.

Эккенер стоял с каменным лицом. Макс Грюнд угрожающе взглянул на него.

— Герр Эккенер, на борту этого цеппелина находится нелегал.

— Всего один? Я-то вижу перед собой двух нелегалов, господа! — ответил Эккенер, оглядывая гестаповцев с головы до ног. — Господин Кубис укажет вам, где вы будете ночевать. Это единственное свободное место, которое мы можем вам предложить. Вы уж извините, там скверно пахнет, так как мы не выбрасываем мешки с отходами и грязную техническую воду, чтобы не облегчать аппарат… Мы вообще ничего не выбрасываем, и это единственная причина, по которой я оставляю вас на борту!