Этель открыла папку. Она была пуста.

В театре шел третий акт пьесы. Этель слушала отца Джульетты, клявшегося дочери, что силой отдаст ее замуж за того, кого он выбрал для нее. Джульетта сопротивлялась. Ее сердце принадлежало Ромео.

Увертливая, как угорь, Этель ловко отдернула руку, которую хотел взять Том. Она смотрела на Джульетту, стоявшую перед отцом. А отец Томаса посылал ободряющие знаки своему сынку Томас Кэмерон пытался улыбаться, а сам судорожно вцепился в кресло, борясь с желанием броситься в оркестровую яму. Она его не любит. Ну как жить после этого?! И как объяснить свое фиаско родителям?!

Так кричал на сцене отец Джульетты.

В соседней ложе воцарилось молчание. Светловолосый человек по-прежнему с пристальным вниманием следил за ходом спектакля.

Его звали Сергей Прокофьев. Тем летом 1935 года он работал над музыкой к балету «Ромео и Джульетта», на которую его вдохновила трагедия Шекспира. Он узнал, что эту пьесу ставят в Париже. И ему разрешили поехать туда, чтобы посмотреть ее.

Но он находился здесь под пристальным наблюдением, и его почти сразу же должны были вывезти обратно в Советский Союз.

Занавес упал, зажглись люстры. Начался антракт.

Почти все повскакивали со своих мест, словно только и ждали этого момента. Увы, многие люди ходят в театр лишь ради антрактов.

— Хочешь выпить чего-нибудь, Этель?

— Нет, благодарю. Я останусь в зале.

Томас встал, заранее дрожа от того, что ему предстояло объявить отцу.

Этель бросила взгляд на светловолосого человека. Он тоже не двинулся с места. Его глаза не отрывались от занавеса, как будто он еще различал за ним тени персонажей. Кто-то из сопровождавших наклонился и стал что-то шептать ему на ухо. Этель видела этого второго только со спины. Когда он обернулся, ее сердце бешено заколотилось.

Перед ней стоял тот, кто стрелял возле Нотр-Дам.

Он сбрил свои усики, но воспоминание о портрете, увиденном несколько дней назад на набережной Орфевр, было настолько живо, что все сомнения сразу отпали.

Борис Петрович Антонов мог и не заметить Этель.

Он явился в театр для сопровождения композитора, товарища Прокофьева. С ним пришли также двое работников посольства и сам посол, господин Потемкин. Их охраняли всего четыре человека. Словом, на нем лежала тяжелая ответственность.

Итак, он мог бы и не заметить Этель, но композитор встретился с ней взглядом как раз в тот момент, когда Борис смотрел на композитора. И это произвело эффект рикошета. Изумленный взгляд Этель пробудил любопытство в глазах композитора. А Борис, мгновенно уловив его, обернулся и обнаружил в нескольких метрах от себя Этель, сидевшую в почти пустом зале, с букетом в руке.

Они посмотрели друг на друга.

В какой-то миг Этель показалось, что он сейчас обратится в бегство. Она была готова броситься за ним в погоню. И даже пожалела, что выбрала вечернее платье, которое помешает ей бежать. Это черное платье опять-таки принадлежало ее матери. В годы траура Этель часто надевала его в спальне родителей, когда была еще маленькой девочкой, такой маленькой, что оно волочилось за ней длинным скорбным шлейфом.

Этель уже начала расстегивать жакет, доходивший до бедер, боясь, что он стеснит ее на бегу. Она знала, что не позволит этому человеку вторично ускользнуть от нее. И вдруг она замерла.

Роли переменились.

Нет, человек и не собирался бежать. Борис Петрович Антонов сверлил ее злобным взглядом. Он сразу почуял решимость Этель, понял, что она будет упорно преследовать его, не даст работать. Оставалось одно — устранить ее раз и навсегда.

— Извините, товарищ Прокофьев, я покину вас на минутку, — сказал он с вежливой улыбкой.

С этими словами он стремительно вышел из ложи. Композитор удивленно смотрел ему вслед. Зрительный зал теперь был совершенно пуст.

— Ну, как?

Двумя этажами ниже, в театральном фойе, среди толпы зрителей бледный Томас встретился с родителями. Сэр Рональд Кэмерон уже разливал по бокалам шампанское.

— Ну-с, за что мы выпьем, малыш?

Том ненавидел это отцовское словцо — малыш.

Леди Кэмерон, багровая от волнения, нетерпеливо ждала, когда сын объявит ей новость.

— Ну как? — повторила она.

— Ну-у… я с ней поговорил…

— И?.. — торопил его отец, вне себя от возбуждения.

— И… она мне сказала…

Внезапно погас свет. Окружающие в страхе завопили.

Минутой раньше Борис ворвался в ложу Этель. Она стояла перед ним. Он сжимал в руке нож, лезвие которого уходило в рукав пиджака.

— Вы весьма назойливы, мадемуазель. Но вам недолго осталось любопытствовать.

Он шагнул вперед, и в этот момент погас свет.

Однако он твердо решил добиться своего и вонзил нож со свирепой точностью уличных бойцов. Когда через десять секунд свет вспыхнул снова, Борис Антонов испустил гневный вопль, чье эхо погасло в гомоне толпы, заполнявшей фойе. Нож рассек красный бархат кресла. Этель исчезла.

В театральном буфете вспыхнувший свет был встречен общим вздохом облегчения. Бокалы и стаканы тут же зазвенели вновь.

Кэмероны продолжили свой допрос.

— Так о чем я говорил? — спросил Томас.

— Она тебе сказала… — хором подхватили родители.

— Она мне сказала…

Он набрал в грудь побольше воздуха и закрыл глаза, вспоминая, как строптивые пальчики Этель вырвались на свободу из его руки.

— Она мне сказала «да», — солгал Томас. — Этель сказала, что она согласна, но ей нужно немного времени, прежде чем она сообщит об этом брату. Он очень одинок, ее брат. И ей хочется, чтобы до тех пор это не обсуждалось ни с кем, даже с ней.

Родители, вне себя от счастья, упали друг другу в объятия. Это было отвратительное зрелище. Они и не заметили, что каждый из них пролил свой бокал на спину другого. Они радостно кудахтали. Они прямо-таки лопались от гордости. И даже не подумали поздравить сына.

Это была их победа.

Этель спрыгнула из ложи на нижний ярус и бегом спустилась по лестнице.

Кто же это вырубил электричество в такой удачный момент? Она промчалась по коридорам не разбирая дороги, нашла вестибюль, но Борис Антонов уже стоял у выхода, раздавая приказы своим людям. Этель бросилась назад, расталкивая билетеров.

Красная ковровая дорожка бокового фойе заканчивалась у двери, находившейся под охраной. Этель привела в порядок одежду и храбро пошла вперед. Это был единственный вход за кулисы.

— Я хотела бы увидеть месье Ромео, — сказала она охраннику со своим очаровательным акцентом.

— В антракте категорически запрещено. Приходите после спектакля. Тогда артисты принимают зрителей в гримерках.

— Но я специально приехала с севера Шотландии, чтобы увидеться с месье Ромео. Я принесла ему цветы.

Охранник презрительно взглянул на жалкий букетик маргариток.

— Сразу видать, что вы долго оттуда ехали, — с усмешкой сказал он. — Я же сказал: приходите после спектакля.

Этель услышала шум за спиной. Ее преследователи могли появиться с минуты на минуту.

Ее сердце бешено забилось.

Но тут из-за кулис раздался голос:

— Пропустите эту девушку, я ее знаю.

Охранник посторонился, и Этель прошла мимо. В коридоре, прислонившись к стене, стоял низенький лысый человечек.

— Очень сожалею, что не мне суждено стать вашим Ромео, мадемуазель!

Этель видела его впервые. А это был критик Альбер Демезон, тот самый, что вот уже несколько дней пел ей дифирамбы в прессе.

Она стояла в нерешительности.

— Поторопитесь, юная леди. Мне кажется, вам очень нужно кого-то повидать. Антракт сейчас кончится.