Его спасло только покровительство одного из министров.

На следующий день, читая газеты, он ни в одной из них не нашел осуждения этой резни…

Подобные преступления учащались с каждым днем. К чему сотрясать воздух, пытаясь кого-то убедить, когда можно просто уничтожить?! Годы кризиса породили такое количество безработных, что народ был готов верить любым обещаниям, которые истерически выкрикивал Гитлер, и растерзать всех, кого он объявлял виновниками людских бедствий.

Эккенер заметил в темноте лодку, пересекавшую озеро.

Официант подал ему бокал вина на подносе.

— Я же предупредил, что мне пока ничего не нужно, — сказал Эккенер.

— Это хозяин вас угощает.

Эккенер взглянул на поставленный перед ним бокал. Он думал о жене. Он сказал ей, что идет ужинать со старым товарищем по университету, неким Морицем, который ныне работает психологом в Мюнхене.

— Говорят, он теперь лысый, как коленка! — пошутил Эккенер, стараясь убедить фрау Эккенер, что не лжет.

Официант удалился на цыпочках.

— Как я рада, что вы не стали меня ждать и пьете вино!

Эккенер поднялся. Перед ним стояла молодая женщина. Он нашел ее красавицей. Все посетители ресторана примолкли, разглядывая эту странную пару.

Они пожали друг другу руки.

— А вы подросли, Этель, — сказал Хуго Эккенер.

Это прозвучало не слишком романтично для встречи в таком романтичном месте, но командир познакомился с Этель, когда ей было всего двенадцать лет. А теперь ей почти восемнадцать. И она действительно очень изменилась.

— Простите, доктор Эккенер, я заставила вас ждать.

— О, мне это только приятно.

— Со вчерашнего дня меня неотлучно сопровождает парочка преданных рыцарей. Вот я и решила заставить их покататься по лесам. Моя машина гораздо быстрее их колымаги. Так что теперь я спокойна.

— Вы полагаете, что оторвались от них?

Этель кивнула.

Двое сыщиков, не очень-то и скрываясь, преследовали ее, как только она пересекла границу Германии. В конечном счете она свернула на лесную дорогу и помчалась по ней со скоростью сто тридцать пять километров в час. Ее маленький «нейпир-рэйлтон» буквально летел между деревьями, и нагнать его было невозможно.

За несколько столиков от них начал играть аккордеонист.

— Видите вон ту лодку? — спросил Эккенер, усаживая девушку.

— Да, вижу.

Она вдыхала пресноватый запах Боденского озера и букета пионов, стоявшего на столе между свечами. И вспоминала лодочную прогулку, которую много лет назад совершила на озере вместе с братом, как раз перед полетом на цеппелине. Это было здесь, рядом с отелем. Да, именно здесь. В то время она была маленькой девочкой, раздавленной смертью своих родителей, и уже четыре года находилась в тяжкой депрессии. Она перестала говорить. За четыре года — ни одного слова.

Но полет на дирижабле все изменил.

Она снова взглянула на гребцов, которые наверняка видели ярко освещенный ресторан на берегу.

— К чему ваш вопрос, герр Эккенер? Вы хотите покатать меня на лодке?

— В ней сидят ваши преданные рыцари.

Этель изумленно взглянула на Эккенера.

— Вам не удастся от них избавиться, — сказал он. — Мои ходят за мной по пятам уже год.

— А где же они, ваши?

— Один сидит там, в зале, у стойки бара. А второй в данный момент терзает наш слух своей игрой на аккордеоне.

Этель обернулась к музыканту, который не спускал с них глаз.

— Вот почему я и назначил вам свидание здесь, милая Этель. Я всегда выбираю самые людные места для встреч, чтобы меня не заподозрили в намерении что-то скрыть.

Бросив на нее взгляд, он добавил:

— Особенно когда я провожу вечер с такой дамой — вылитой английской шпионкой, какими их здесь представляют.

— Не английской, а шотландской.

— Вы правы. Шотландской. Как поживает ваш брат? Все еще летает?

— Да. У него теперь есть свой аэроплан.

— А как же вы?

— Он не разрешает мне водить его, — пожаловалась Этель.

Она говорила обиженно, словно семилетняя девочка, у которой отобрали игрушку.

— И вы это терпите?

Они заказали ужин. Вечер прошел очень весело. Они поговорили о механике, об облаках, о разнице между шотландской и немецкой капустой, а главное, о своих воспоминаниях — о том воздушном путешествии, которое совершили вместе, облетев на цеппелине вокруг земли.

Этель описала своих попутчиков с того рейса. Эккенер был поражен точностью ее воспоминаний о каждом эпизоде их полета. Она запомнила все до мелочей от кожаных подтяжек одного из пассажиров до ангара в японском городе Касумигаура, где они сделали остановку.

Этель ела за четверых. Она сияла красотой.

На ней было платье, в котором, видимо, её мать танцевала в послевоенной Америке чарльстон. В этом ритмичном танце откидывают назад то одну ногу, то другую так, чтобы пальцами руки можно было коснуться каблука.

Эккенер рассказал Этель о своей попытке добраться до Северного полюса. «Граф Цеппелин» смог совершить посадку в Ледовитом океане возле острова Гукера. Этель поежилась и со смехом потребовала рассказа о более жарких маршрутах.

Тогда он начал описывать ей пирамиды и Иерусалим.

Этель сбросила с ног туфли.

Окружающие перешептывались. Вероятно, они осуждали ее платье фасона двадцатых годов, давно вышедшее из моды, ее слишком звонкий смех. Но все — и женщины, и мужчины — не спускали с нее глаз.

Казалось, сам воздух вокруг них насыщен электричеством.

Хуго Эккенер развлекался вовсю.

Но у него не выходило из головы имя, которое ни он, ни она еще не произнесли. И это было доказательством того, что оба думали только о нем.

— Я тут вот о чем размышляла, — сказала Этель.

Хуго Эккенер поставил свой бокал. Наступила решающая минута.

— Вы помните того юношу, — продолжала она, — как же его звали… Ванго, кажется…

Эккенер улыбнулся. Она выговорила это имя сощурившись, так, словно боялась ошибиться, хотя до этого могла с точностью назвать цвет носков любого механика цеппелина.

Все это выглядело очень странно, тем более что за последние месяцы Эккенер уже в третий раз попадал в подобную ситуацию.

Во-первых, был тот француз, который посетил его, назвавшись торговцем консервами. Некий Огюст Булар.

После того как он расхвалил свои сосиски и шпинат в консервных банках, настойчиво рекомендуя командиру запастись ими для «Графа Цеппелина»; после того как провел патетическое сравнение сухой фасоли со своей консервированной; после того как описал в самых черных красках агонию свежей фасоли, которая уже через три дня ссохнется, пожелтеет и заплесневеет, он наконец задал тот же вопрос:

— А вы случайно не помните такого паренька… как его… Ванго, кажется? Вы ничего о нем больше не слышали?

Вторым был пассажир, которого Эккенер уже знал, — русский, когда-то летевший с ним в Лейкхерст. Он тоже спросил командира:

— А вы не помните того парня… как его?..

Каждому из них Хуго Эккенер ответил, что прекрасно помнит его, — да, в самом деле, чудесный был паренек! — но вот уже пять лет как не имеет о нем никаких известий.

— Признайтесь, дорогая Этель, не этому ли юноше я случайно обязан тем, что ужинаю с вами сегодня? И смею ли я сделать такое удивительное предположение, милая моя Этель, что ваше сердце скорее занято не мною, а им?

Молодая женщина молчала, смущенно вертя в руках бокал.

— Вам известно, что не вы одна его ищете? — спросил Эккенер.

— К вам, видимо, наведался такой низенький толстый господин с зонтиком, — сказала Этель.

— Да, — подтвердил Эккенер, — именно с зонтиком.

— А может, еще и русский в очках, с усиками и землисто-бледным лицом?

— Может быть, — согласился он, — только без усиков.

— Тот самый русский, который путешествовал с нами на цеппелине в 1929 году?

— Совершенно верно. Тот самый. Но теперь у него нет усов.