— Да, сэр…

— Так вот, не один только случай является условием прогресса, т. е. какого-нибудь открытия или изобретения человеческого разума в какой-либо области человеческой жизни. Прежде всего, здесь необходимы три данных: здравый смысл, риск и интуиция. И первое, и второе у вас есть… Кажется, есть и третье.

— Инту…

— Да, интуиция.

— Что же это такое?

— Что это такое? Этого и я не знаю, малыш. Это те дрожжи, от которых подымается тесто. Поэты называют их вдохновением, ученые — гением, священники — наитием, финансисты — молниеносным расчетом.

— И вы говорите, что у меня есть такие дрожжи?

— По-видимому… Берегите свой здравый смысл, Джон. Он вам пригодится в жизни больше, чем что-нибудь. Помните, что его можно и потерять. Ну, а риска вам беречь нечего, — у вас его хоть отбавляй.

— Это верно, — улыбаясь, согласился Гарриман.

— Сколько вам лет, Джон?

— Судя по тому, что говорит Водслей…

— Что же он говорит?

— Видите ли, сэр, он всегда называл меня «пятнадцатилетним болваном».

Ученый рассмеялся.

— Что же! В известном смысле ваш Водслей, может быть, и прав. Он ведь стар. Поэтому он опытнее вас, его отношение к окружающим явлениям жизни, т. е. уменье наблюдать, острее и сильнее вашего. Он больше видит, Гарриман, и больше слышит, хотя ваши глаза более зорки, а уши более чутки… Может быть, вы и умнее его, но его ум более практичен, более приспособлен к жизненным требованиям… Поэтому-то ему и представляются ваши поступки и ваши слова иной раз в таком печальном свете. Но это не должно вас смущать. Все придет со временем.

— О, сэр! Теперь только я вижу, как мало я стою!.. В первый раз я слышу то, что вы говорите!

— Мало ли что вы теперь увидите и услышите в первый раз! Только возможно больше откройте уши и глаза. Даже и все то, что вы уже видели и слышали, представится вам в совершенно ином свете! Вы поймете совсем иначе связи между людьми, то, что вы будете наблюдать, осветится новой обобщающей мыслью, ваш ум превратится как бы в механизм, перемалывающий большое число отдельных фактов, и результатом этого перемалывания явятся — мысли, ваши личные, вам одному принадлежащие мысли! Одним словом, вы научитесь, Джон, мыслить. Пробовали ли вы когда-нибудь сесть на стул, скрестить руки и думать, Джон? Просто думать? Но, вероятно, вам вообще затруднительно долго просидеть спокойно на одном месте! Не правда ли?

— Не пробовал, сэр, но думаю, что из этого ничего бы не вышло. Вообще, мне ни одна мысль в голову не лезет, как я туда ни вталкиваю, — в конце концов, все выходит как-то само собой! Даже и тогда не думаешь, когда идешь на работу… О, сэр! — спохватился Гарриман, — я опять забыл, что…

— Пока вы не научитесь размышлять, Джон, вы будете бродить в потемках. Все красоты мира будут от вас скрыты. Вы никогда не подыметесь на те высоты, откуда мир так прекрасен, несмотря на грязь и безобразия, которые вы видите вокруг себя… Да, Джон! Если вы не хотите еще спать, я постараюсь понятным для вас языком рассказать, что вы потеряете, не послушавшись моего совета.

— Но я совсем не хочу спать! Признаться, я дьявольски хорошо выспался на вашем заседании, — быстро ответил Гарриман, с разгоревшимся лицом слушавший фон Вегерта.

Фон Вегерт поморщился от крепкого, по-видимому любимого, выражения своего воспитанника.

— Тогда продолжим нашу беседу, — сказал он. — У нас еще много времени впереди для таких разговоров. Но воспользуемся нашим первым свободным совместным вечером, чтобы поговорить о том, что вас, по-видимому, особенно интересует после того, как вы сделались знаменитостью. Ах, Гарриман! Гарриман! Завтра газеты разнесут ваше имя по всем уголкам земного шара, а между тем вы палец о палец не ударили для этого. Видно, вы рождены под счастливой звездой! Ну, пользуйтесь, мальчуган, своим счастьем!

— Сэр, — сказал Гарриман, — мы ведь будем теперь жить вместе?

— Вы мне нравитесь, Джон! И если вы не натворите чего-нибудь, то будете жить со мной, если мы сойдемся! насчет этого с вашим, как его?

— Голоо?

— Да, Голоо.

— Ну, а если мы будем жить вместе, сэр, то и мою «счастливую звезду», как вы называете, мы поделим пополам.

— Я очень рад, что в вас так много доброты…

— Сэр!

— Если так, Джонни, так называйте меня «дядя Роберт».

— «Дядя Роберт»?

— Да. Вы довольны?

— О, как еще, дядя Роберт?

— Однако, мы никак не можем сосредоточиться на нашей теме.

Прежде всего, знайте, что открытие не одно и то же, что изобретение. Открытие обнаруживает то, что существовало и раньше, но не было еще известно; напротив, изобретение создает нечто, не существовавшее прежде. Америка — открыта, порох — изобретен. Понятно?

— Да, дядя Роберт: значит, я «открыл» тайну надписи!

— Скажу вам еще точнее, — продолжает фон Вегерт, — постарайтесь меня понять. Открытие удовлетворяет чистой умственной потребности, изобретение же преследует практическую цель, являясь как бы приспособлением результатов открытия к разнообразным нуждам человека. Ваш соотечественник, Джонни, — его звали Фарадей, — девять лет занимался разработкой некоторых явлений электричества и не предвидел, какие приложения впоследствии извлечет из его чисто умственной работы прикладное знание, — что города будут залиты ослепительным светом, что по их улицам бесшумно побегут трамваи, а на фабриках и заводах заработают могучие динамо-машины! А между тем, все эти и многие другие чудеса техники — только прямое приложение мыслей Фарадея, результат его размышлений, Джонни… Вы видели когда-нибудь компас?

— У меня есть компас! — ответил Гарриман.

— Значит, вы знаете, что такое магнитные стрелки? Знаете. Так вот, некий Эрстедт открыл, что магнитная стрелка отклоняется под влиянием электрического тока от своего постоянного положения. Пятнадцать лет спустя был изобретен телеграф! Приведу вам еще пример. Один знаменитый ученый, Зинин, открыл в России легкий способ получения одного химического продукта из другого, — через несколько лет в моем отечестве, Германии, благодаря применению этого открытия, организовалась красочная промышленность, давшая нам, немцам, сотни миллионов дохода. Таким образом, Джонни, на этих примерах вы видите, как творческая мысль ученого, как обобщающая идея — результат его размышлений, повторяю, — приводят предприимчивых людей, умеющих осмысливать эти обобщения, эти идеи, к извлечению из них прикладного знания, позволяющего нам улучшать человеческую жизнь. Вы помните, Джонни, что я вам сказал о прогрессе?

— Помню, дядя Роберт.

— Это улучшение человеческой жизни и есть прогресс. Он существует благодаря науке. Без науки люди были бы двуногими животными. Наука последовательно завоевывает все новые и новые области знания. Это долгий и кропотливый путь, Джон. Все мы поседели еще в начале этого пути, хотя наши предшественники-ученые подготовили своими исследованиями возможность решения нами поставленных задач. В свою очередь то, что сделаем мы, есть исходный пункт дел дальнейшего развития науки. Вот почему в науке довольно обычны случаи, когда с очень большой уверенностью представляется возможным предсказать будущие открытия, которые падают в руки избранников, как зрелый плод.

— Значит, если бы Америку открыл не Колумб, то ее открыл бы кто-нибудь другой? — спросил Гарриман.

— Конечно.

— И если бы я не раскрыл тайны надписи, то ее раскрыл бы тоже кто-нибудь другой?

— Разумеется. Рано или поздно. Имейте в виду, кроме того, что очень часто открытия совпадают. В 1874 году некий Грей в Америке подал заявление о выдаче ему патента на изобретение телефона. Ему было отказано, т. к. двумя часами раньше это было уже сделано Беллом, за которым и была сохранена привилегия, давшая ему мировую известность и громадное состояние. То же самое произошло в конце 19-го века с изобретателями беспроволочного телеграфа — русским Поповым и итальянцем Маркони. Русский опоздал! И таких примеров можно привести сотни.