На следующий день между двумя и тремя пополудни кто-то проник в дом профессора Хаммарстрема и украл у него ружье системы «Маузер». Это произошло при следующих обстоятельствах.

Примерно в два Кристер Хаммарстрем и его телохранитель-полицейский вышли из дома и спустились на берег. Когда через час они вернулись, профессор обнаружил, что ружье, которое он хранил в спальне, исчезло.

С самого утра небо было все такое же безоблачное. Жара стояла несусветная, стих даже ветер. Министр с чадами и домочадцами просидел в воде целый день, но даже их крики с моря звучали как-то устало и вяло. Сам я сидел в тени за домом и в основном дремал, потихоньку дочитывая четвертую главу «Древних народов Вавилона», когда примерно в четыре на лесной дороге появился автомобиль. Качнувшись, он съехал на обочину и из него выполз полицейский Петтерсон с несколькими ближайшими своими помощниками.

Полицейский вкратце рассказал мне о краже в доме у профессора, спросил, где находится сейчас Министр, и широкими целеустремленными шагами двинулся к морю.

Кажется, он почуял крупную дичь.

Через четверть часа он вернулся. Вид у него был слегка обескураженный.

— Он не вылезал из воды целый день.

Бенни был разочарован и оскорблен в лучших своих чувствах. В жаркие летние дни отпуска министры, как оказывается, даже не помышляют о том, чтобы предаваться глубоким думам и мыслям о будущем страны, сидя в одиночестве за письменным столом в своих кабинетах. Более того, они даже не воруют ружей у своих соседей. Как назло, министры в это время отдыхают в прохладной морской воде, создавая себе твердое, как камень, — или, может, жидкое, как вода? — алиби, подтвердить которое могут многочисленные соучастники их компании.

Как бы невзначай Бенни спросил, чем занимался в промежутке от двух до трех пополудни я, и я честно сказал ему, что сидел в это время один и читал. На миг мне показалось, что в глазах его загорелся охотничий огонек, но он тут же погас. Нет, что бы о нем ни говорили, свои временные неудачи мой бывший ученик переносил стойко. Не заполучив в свои когти льва, он не набросится на старое беззубое существо, явно питавшееся в последние годы одной падалью.

Я реквизировал немного холодного апельсинового сока и пригласил его за стол.

Через несколько минут в голубом купальном халате к нам вышел Министр. Он только что вылез из воды и весь дрожал, но, естественно, тоже захотел сока со льдом.

Полицейский комиссар откашлялся.

— Да… я, конечно, перед вами, господин министр, должен извиниться. Честно говоря, одно время… в какой-то момент расследования я подозревал, что все эти неприятности возникли… не без вашего участия. Хотя газеты, естественно, исказили мои слова и упростили высказывания. Я вполне понимаю, как вам это, должно быть, было неприятно.

— Неприятно? — спросил Министр и пососал ледышку. — Ничуть! В последний раз газеты поднимали из-за меня такой шум, когда я заснул в риксдаге при обсуждении отчетного доклада премьера. Не берите этого в голову! Хотя я в общем-то считал, что после нашего маленького праздника со стрельбой — жаль, конечно, что он так кончился, — полиция конфисковала в округе все ружья…

— Все, о которых мы знали… Профессор утаил, что у него было ружье. А теперь утверждает, что хотел сохранить его у себя в целях самозащиты, он чувствует угрозу своей жизни.

— Вор оставил в доме какие-нибудь следы?

— Нет! И никто в округе не может предъявить твердого алиби, каждый в это время, по крайней мере с полчаса, находился один, а этого достаточно.

— Но на какой же неслыханный, сумасшедший риск пошел вор! — Министр и в самом деле был озадачен. — Забраться в дом среди бела дня, зная, что на даче дежурит полицейский, отыскать в доме оружие и потом пронести его с собой через дачный поселок, где на каждом шагу он мог повстречать знакомого или полицейского!

Ружье не засунешь в карман! С таким же успехом он мог бы прогуливаться с табличкой «Я — убийца!».

— Значит, ему позарез нужно было оружие. И рисковал он вряд ли больше, чем позавчера, когда пытался застрелить профессора Хаммарстрема на глазах у целой толпы зрителей.

— Так вы считаете, что это еще не конец? — спросил я, вздыхая.

— Далеко не конец, — полицейский комиссар озабоченно покачал головой. — Убийца спешит заткнуть рот профессору и, возможно, фру Идберг. Один раз он уже попытался это сделать и потерпел неудачу. Теперь они для него еще опаснее.

— А что говорят они сами?

Оба упрямо держатся одной версии — что ничего не знают и ничего не видели. Конечно, они признают, что видели кого-то в саду фру Юлленстедт, но не знают кого. — Бенни Петтерсон выкатил из стакана кубики льда, и они, подтаивая, поплыли навстречу своей медленной смерти. — Вполне возможно, они действительно не распознали тень. Главное не в этом. Убийца убежден, что, по крайней мере, профессор узнал его.

Но если один из них или оба они знают, кого видели, почему бы им тогда об этом не сказать? Что им мешает? Дружба? Вряд ли. Во всяком случае, Кристер Хаммарстрем на собственной шкуре испытал, чего стоит такая дружба.

— Они молчат потому, что боятся, — высказал предположение полицейский комиссар. — Даже если они оба или один из них скажут, что узнали его или ее, человек этот на основании подобного свидетельства осужден не будет. Опознание бегущей фигуры в темном саду вряд ли признают достоверным. А других доказательств или улик, кроме заинтересованности определенных лиц, у нас нет. Так что убийцу, несмотря на их показания, вероятнее всего, отпустят. Профессор и фру Идберг прекрасно понимают это. И, окажись убийца после этого на свободе, ни один из них не будет чувствовать себя в безопасности. Остается одно: на всех допросах раз за разом повторять, что они не узнали в темноте тень. Тогда убийца, может быть, поверит, что они действительно не узнали его или же что они твердо решили молчать…

Полицейский комиссар поднялся и сказал, что ему нужно работать. Следовало усилить полицейскую охрану фру Идберг и профессора. До наступления темноты Бенни Петтерсон собирался мобилизовать своих людей, а также привлечь полицию соседнего района. Самое главное — окружить дачи охраняемых незаметным внешне, но абсолютно непроницаемым для убийцы стальным кольцом. Ни у кого не будет шансов приблизиться к оцеплению незамеченным, не говоря уж о том, чтобы проникнуть через него. Если убийца собирается нанести удар этим вечером или ночью, его несомненно схватят с поличным задолго до того, как он примется нащупывать замок в двери или раму окна…

— Я почему-то не верю его доводам, — пробормотал мне Министр, когда мы остались одни. — Если бы Ева и Кристер узнали убийцу, они бы разоблачили его. Может быть, не сразу после убийства, но, в любом случае, теперь, после того, как он попытался убить одного из них. Но они молчат, что означает только одно: они ничего не видели, и убийца должен это понять.

— Но зачем тогда преследовать их? Ведь он только что украл ружье.

— Они не видели убийцу, и он это знает. Но, может быть, они увидели что-то другое, не менее разоблачительное и опасное?

— Тогда почему они об этом не скажут?

— Потому что они не понимают важности того, что видели. Вспомни, Кристер и Ева оказались в доме у мертвой Беаты всего только через несколько минут после того, как убийца бежал, и бежал, возможно, в страшной спешке. Не разумно ли предположить, что впопыхах он оставил после себя какой-то след, улику, которая выдает его с головой? А ведь Кристер или Ева могут вспомнить эту деталь и понять ее смысл.

— Но эксперты обыскали комнату! Неужели специалисты не заметили бы?..

— Ты забываешь, что дом оставался пустым и незапертым три четверти часа после того, как они покинули его. В это время убийца вернулся и уничтожил или удалил улику или след. Но есть нечто такое, чего он не может удалить при всем желании, — зрительная память свидетелей. Он знает, что они могли что-то увидеть, — наверное, какую-то мелкую, на поверхностный взгляд, деталь, которая тем не менее может изобличить его. Эта неосознанная картинка в зрительной памяти может в любой момент превратиться в яркое воспоминание, ассоциацию, идею. Все, что для этого нужно, — щелчок в мозгу, переключение…