— Да. Я надеюсь, что это не тайна?

— Нет. — Он полистал немного дело и зачел мне адрес: где-то на Верфтовой улице на Норднес.

Я с преувеличенным усердием записал его. Затем спросил:

— А телефон?

Он посмотрел в папку.

— Нет.

Я доверительно наклонился к нему через стол и с выражением крайней озабоченности спросил:

— Ты не знаешь, почему полиция по делам иностранцев отказала ему в продлении визы?

Он автоматически тоже наклонился ко мне, как бы разделяя мою бюрократическую доверительность. Он даже слабо покраснел:

— Нет, я…

— Ну, ведь ты же наверняка дал ему самую лучшую характеристику?

Он побледнел и вновь стал строгим:

— Ну, вообще-то… Его никак не назовешь усердным студентом.

— Нет?

— Во всяком случае, он не был им два последних года.

— А как ты думаешь, из-за чего?

— Ну, я не… — И быстро добавил: — Ему даже отказали в квартире на Фантофт!

— Да? Это еще почему?

— Ну, там что-то произошло… Какой-то скандал. Поговаривали что-то о наркотиках. Я лично не знаю, но…

Мы напоминали двух госсекретарей, которые решились поверить друг другу маленькие, не совсем соответствующие истине тайны только что утвержденного госбюджета.

— Может, это именно ты дал полиции сведения об этой стороне дела?

Он быстро выпрямился и вновь стал представителем государства.

— Вовсе нет. Чем могу еще быть полезен?

— Это все. — Боюсь, что время Александра Латора истекает.

Он переложил с места на место анкеты, передвинул каталог, и по всему было видно, что он с большим удовольствием отправил бы в архив и меня, и чем скорее, тем лучше.

— Послушай, — сказал он. — У нас совсем не такая уж легкая работа, как кажется. И не всегда все так просто. Иностранные студенты приезжают к нам часто совсем без знания языка. И без малейшего представления о стране, в которую попали. Если ты спросишь, как ее название, они со смешком ответят: «Норд». Но Мы все равно делаем все возможное. Отправляем их на курсы, учим норвежскому языку. Прикладываем массу усилий. Но… Иногда нас не хватает. Иногда. — Он закрыл лежащую на столе папку.

Я помолчал.

— Когда Александр Латор сдал свой последний экзамен в Норвегии?

— Два года тому назад. Слишком давно. — Он даже не открыл папки.

Я кивнул.

— То же самое случилось и со мной в свое время.

— Да?

— А ведь я говорил по-норвежски и знал, что эта страна называется не Норд. Я мог… Наверняка есть и другие причины?

— Конечно. Но Александр Латор вовсе не хотел о них говорить. Он отклонял все наши предложения. Не хотел никакой помощи ни от психолога, ни от наставников, ни от кого другого. — Он указал пальцем на папку. — Бумаги тоже умеют говорить, Веум. И очень понятным языком. Его нельзя не понять.

— Но, как известно, бумаги часто лгут, — парировал я, поблагодарил за помощь и откланялся.

Дом на Верфтсгатан оказался трехэтажным отштукатуренным строением с висящим на углу знаком, запрещавшим парковку. Я проехал чуть подальше и остановился около верфи Гергера. То, что когда-то было процветающей рыбоконсервной фабрикой, превратилось в не менее процветающий дом культуры. Там был миллион секций на любой вкус — от карате до курсов по обучению написанию романов. Надо сказать, отличное сочетание для литераторов — с одной стороны, искусство, с другой — умение обращаться с критиками: быстрый удар по шее, и дело в шляпе. Если это не подходило, то можно было пойти на рок-концерт, организовать свою собственную труппу в экспериментальном уличном театре, заняться народными танцами или еще чем-нибудь более или менее полезным. За зданием дома культуры предусмотрительно выстроили причал, куда можно было пойти и утопиться, если не оставалось ничего другого. Кроме того, место по-прежнему было верфью и консервной фабрикой. Чьи-то мечты здесь спускались со стапелей на воду, а чьи-то — закупоривались в железные банки.

Я вылез из машины, пытаясь выглядеть интеллигентно, и направился назад на Верфтовую улицу. В доме было два входа: один с лестницей наверх, другой — с лестницей вниз. В подвальном этаже на окнах были плотно задернуты тяжелые оранжевые шторы, а на двери еще не так давно была прикреплена визитная карточка, о чем свидетельствовали две кнопки и кусочек картонки.

Я постучал, и из окна на первом этаже, как кукушка из часов, высунулась голова пожилой седоволосой дамы. Она строго посмотрела на меня:

— Что вам угодно? Вы из полиции?

Я покачал головой.

— Я слышал, что вы сдаете квартиру.

Она рассматривала меня две-три секунды, потом, вероятно, решив, что беспокойство стоит того, сказала:

— Одну минуту. Я сейчас выйду. — И захлопнула окно.

Спустя секунд тридцать она показалась из главного входа на первом этаже и стала с трудом спускаться по лестнице. В руках у нее была связка ключей.

— Она как раз сейчас освобождается, — сказала она, разглядывая меня.

Она принадлежала к тем бергенским квартирным хозяйкам, что, глядя на вас, прищуривали один глаз, как бы измеряя расстояние, прежде чем раскроить вам голову. Сквозь седые накрученные на домашние бигуди волосы просвечивала кожа головы. Одета же она была в платье ниже колен с передником. На ногах красовались домашние туфли в шотландскую клетку с открытым задником.

— Как раз освобождается? — осторожно спросил я.

— Да. Он еще не забрал свои вещи, но ему уже было сказано, что он должен выселиться из квартиры.

— А почему? — вежливо поинтересовался я. — Шумел?

Она покачала головой и состроила кислую мину.

— Не совсем. — Она отыскивала нужный ключ. — Это прекрасная маленькая квартирка. Для одного человека. Вы же ведь будете жить один? — Она с подозрением взглянула на меня.

— Я так одинок, как это только возможно.

— И я надеюсь, у вас нет животных. Я не выношу…

— У меня нет даже керамической черепашки, — успокоил ее я.

Она наконец отперла дверь и вошла впереди меня в квартиру. Я был только признателен ей за это. Никогда не знаешь, что тебя может встретить в чужой квартире.

Мы прошли через прихожую, столь маленькую, что в ней было бы трудно даже сменить лампочку. Одна из дверей была заперта на ключ, и на ней висела вешалка с двумя куртками и плащом. На полке для шляп лежали норвежская вязаная шапочка и пара варежек, которые он тоже явно не мог привезти из дома.

— Сейчас вы увидите! — воскликнула хозяйка, входя в комнату, которая, по всей вероятности, должна была служить гостиной.

Я вошел — и увидел.

Это действительно была гостиная метров двадцати, но оборудованная столь же тщательно, как комната отдыха на нефтяной платформе. Стереосистема могла бы с успехом стоять в зале Грига. По углам комнаты были расставлены четыре колонки, а усилитель выглядел как приборная доска на громадном пассажирском лайнере. По всей вероятности, прежде чем поставить пластинку, надо было просить разрешения на посадку. Сама система состояла из двухкассетного двухдорожечного магнитофона, обычного проигрывателя и проигрывателя лазерных дисков. Ко всему этому прилагалось также собрание пластинок и дисков, которое могло сделать из вашей жизни при наличии достаточного свободного времени музыкальный марафон.

— Только послушайте, — провозгласила хозяйка, привычно направилась к пульту и нажала на нужные клавиши. Комната мгновенно заполнилась бешеным ритмом африканской мелодии и гортанными звуками мужского голоса. Маленькая дама с глазами убийцы взглянула на меня снизу вверх, выпятила губы вперед, подражая неграм, потрясла головой. — Бонго-бонго-бонго! Теперь вы понимаете, почему я отказала ему в квартире?

— Он… что…

— Черен как уголь, — ответила хозяйка и выключила музыку.

Стало тихо как в церкви.

Я продолжал разглядывать комнату. Единственный остававшийся свободным угол комнаты занимали телевизор с двадцативосьмидюймовым экраном и видеомагнитофон. Кроме этого, в комнате были еще пара стульев, софа и маленький столик. Кроме технического оснащения, в комнате не было ничего необыкновенного. Я быстро подсчитал в уме, что вся эта электроника стоит никак не меньше сорока — пятидесяти тысяч крон.