Повисла тишина, которую нарушал лишь Джон, многозначительно постукивающий по столу. Ангус, улыбаясь своей едва заметной улыбкой, пристально смотрел на Мадлен в ожидании остроумного ответа.

— Я должна расценивать ваш вопрос как комплимент? — поинтересовалась она. — А я-то сижу, волнуюсь, что покажусь вам чересчур похожей на американку. Джон сказал, что вы не любите Америку и американцев.

Она с вызовом взглянула на Ангуса, но тот лишь засмеялся.

— Да, это был комплимент. Мои слова главным образом относились к вашей внешности. Смуглая, черноглазая, с вьющимися волосами.

Краешком глаза она видела, как Джон напряженно играет желваками. Он был настоящим добряком, избегал конфликтов любого рода, но даже его терпению пришел конец.

— Я, скорее всего, потомок какой-нибудь прислуги из Гватемалы. — Она встала и потянулась, стряхивая оцепенение после долгого сидения. — Это все гены. Так что осторожнее.

Мадлен начала собирать со стола тарелки.

— Ой, нет-нет, — запротестовал Джон, поднимаясь со стула и пытаясь схватить ее за руку, — не стоит. Сядь.

— Нет, мне не трудно, — сказала она, толкая его на стул. — Я загружу посудомоечную машинку и вернусь.

— Только через мой труп! — завопил Джон. Он вскочил на ноги, бросил гневный взгляд на Ангуса и обнял Мадлен за плечи. — Идем, дорогая. Я провожу тебя в твою комнату.

Настала спокойная ночь, тишину которой лишь изредка нарушал крик ночной птицы. Мадлен со всех сторон подоткнула под себя одеяло. Через открытое окно в комнату залетал свежий ночной ветерок. Она не стала задергивать занавески — пусть будет видно небо. За микроавтобусом рос огромный дуб. Голые ветви затейливо переплетались над ее головой, а гонимые ветром облака в лунном свете создавали иллюзию того, что сами сплелись с ветками. Как зачарованная она следила за их, казалось, бесконечным движением.

Она совершенно не хотела спать, ей казалось, что она не спит уже несколько недель. Прошло шесть дней со времени их последней встречи с Рэчел — с тех пор она едва могла сомкнуть глаза. Мадлен понимала, что пытается найти логическое объяснение исчезновению Рэчел: например, она узнала об их родстве и поэтому бросилась прочь от психотерапевта (ее можно понять!).

Маленькое бледное личико Микаэлы беспрестанно накладывалось на повзрослевшее — Рэчел. Чем больше Мадлен думала об этом, тем большим ей казалось сходство. Умом она понимала, что верит в то, во что ей хочется верить, но ее душа восставала против самой возможности ошибки. Рэчел вполне могла быть ее потерянной дочерью. Помимо всего прочего, об этом говорила дата ее рождения.

Даже сама возможность была как пробуждение к жизни. Все чувства Мадлен обострились. Она слышала и видела то, что в обыденной жизни оставалось незамеченным, к тому же она потеряла контроль над происходящим. Казалось, она скользит по льду, скользит и падает, и ее несет в бездну. Почему так?

Чем все закончится?

Ее тревожило не только это. Если Рэчел ее дочь, она никогда не признает Мадлен своей матерью. Это открытие ее испугает, а учитывая интимные подробности жизни, в которых Рэчел призналась, она почувствует себя униженной и оскорбленной. Ее чуть ли не маниакальная сексуальная зависимость от сутенера, занятие проституцией, работа на лондонских улицах, наркотики, нервный срыв. Зная Рэчел, Мадлен была уверена, что та разозлится, просто с катушек слетит от негодования. Будет в ярости. Просто вне себя. И никогда не простит. Мадлен понимала, что может столкнуться с еще одной потерей, теперь уже невосполнимой.

Она должна успокоиться. Если она не поспит, от нее будет мало толку, и больше всех пострадает она сама. Раньше от вина ее клонило в сон, но в последнее время оно оказывало противоположное действие. Потом она вспомнила о снотворном, о перспективе забвения — приманке, соблазнившей ее приехать сюда на выходные. Добрый старина Джон, он, похоже, забыл свое обещание — или Ангус отказался расстаться с темазепамом. Люди иногда странно относятся к своим лекарствам. Она отчаянно жалела, что не взяла снотворное. Ночь будет мучительно долгой, и хотя Мадлен понятия не имела, сколько сейчас времени, вставать и искать часы ей было лень.

Должно быть, она все-таки забылась сном, потому что когда в следующий раз взглянула на небо, то уже облака рассеялись, а ветки дуба были освещены голубоватым светом. Птица затихла. Мадлен приподнялась на подушке, чтобы лучше видеть. Дом был залит ярким лунным светом. Он казался старинным и заброшенным — как раньше, когда стоял пустым и полуразрушенным. Было удивительно думать, что в одной из этих комнат спят, нежно обняв друг друга, двое сытых и счастливых мужчин.

Ее охватило чувство глубокого одиночества, но она постаралась не обращать на него внимания. В конце концов, она привезла с собой бестселлер, правда, скучный, «городской» роман, как будто реальная жизнь крутилась вокруг модных баров, наркопритонов и чердаков. Потом у нее всегда был при себе «Муравейник» — любимый журнал о муравьях, где как раз была потрясающая статья о недавно открытом в глубине амазонских джунглей виде муравьев-листорезов.

Но руки и ноги отказывались повиноваться. Включать свет и искать что-нибудь почитать совершенно не хотелось. Наверное, это хороший признак. Она закрыла глаза.

Мадлен проснулась и не поняла, где находится. Было жарко, невыносимо жарко. Она лежала на узкой кровати, в комнате кто-то храпел. Ветер врывался в открытое окно, развевал занавески. Она уловила особый запах: смесь дизельных выхлопов, морской соли и нечистот. И тут же все вспомнила. Она на молодежной турбазе (больше похожей на ночлежку) в Вера-Крус, в Мексике.

Что-то таилось в глубине ее подсознания, что-то очень важное. Да, теперь она вспомнила: сегодня ее двадцать первый день рождения. Сегодня она обретет статус взрослого человека.

Храп прекратился, раздался глубокий вздох и стон. Затем кровать скрипнула, и снова послышался храп. Это ее лучшая подруга, Джина, крупная девушка с пышной грудью.

Мадлен потянулась за часами и попыталась разглядеть циферблат в тусклом утреннем свете, пробивающемся с улицы. Половина седьмого. Ей с Джиной было нелегко, их биологические часы совершенно не совпадали. Джина относилась к разряду тех людей, которые могут спать сутками напролет, причем неважно где, когда и как, а Мадлен, несмотря на свинцовую усталость, засыпала с трудом. В ее голове непрестанно бродили мысли. Как бы она хотела оставаться ко всему равнодушной, как Джина, — такого спокойного человека еще поискать! Ничто ее не трогало, ее совесть словно закована в ледяной панцирь, ей не знакомы такие понятия, как «вина», «позор», «ответственность», «обязательство». Порой Мадлен пыталась заставить подругу позвонить родителям в Ки-Уэст, но все заканчивалось тем, что она просила свою соседку миссис Вудс заглянуть к родителям Джины и сообщить, что та жива-здорова, хотя и без копейки в кармане. Не могли бы родители выслать немного денег? Потертый рюкзак, двое трусов, пара джинсов, шорты, сарафан, две футболки, да еще у каждой по расческе — вот и все, с чем они приехали на побережье Мексиканского залива. Мадлен последние несколько месяцев работала по ночам в «Неряхе Джо» и носила на поясе под платьем пять сотен долларов, заработанных кровью и потом. У Джины деньги быстро закончились, и она стала по часу в день попрошайничать на улицах. До такого бы Мадлен опуститься не смогла. Никогда, ни за что на свете!

Мадлен громко вздохнула, лежа в полутемной комнате. Ей очень хотелось отметить эту дату с кем-то из близких. Она уже год не была в Бате, не видела ни маму, ни Микаэлу. Это было слишком тяжело, слишком странно: Малышка ее даже не узнает, а маму, похоже, вполне устраивает такое положение дел. В итоге за четыре года она побывала в Бате лишь три раза. И каждый раз возвращалась расстроенная.

По поводу ее дня рождения там состоялся бы, вне всякого сомнения, шумный праздник Отец и Элизабет только что поженились и переехали в модную квартиру в Найтсбридже. Они непременно устроили бы вечеринку, Элизабет обожает подобные развлечения. Она бы заказала громадный торт с двадцатью одной свечкой и осыпала Мадлен деньгами и подарками.