«В отчаянии…» Как подозрительно это сейчас звучит! Мадлен поморщилась, но продолжила:

— Она была любящей матерью, и я всецело доверяла ей. Она была молода, у нее было много свободного времени, к тому же ей было одиноко… Мистер Форбуш, я не сделала ничего плохого, а вы выставляете меня ужасной, беспечной матерью. Так нечестно! Я думаю, вы должны дать мне шанс.

Форбуш, который, развалившись на стуле, милостиво выслушивал мольбы Мадлен, внезапно перегнулся через стол и решительно ткнул в нее пальцем.

— Вы считаете, что сможете должным образом позаботиться о ребенке? Хорошо. Где вы намерены жить? У вас есть собственное жилье? Работа? Социальное обеспечение ребенка? Сбережения? Муж и отец для ребенка? — Он чуть ли не смеялся. — Мать, которая поможет вам и наставит? — Он откинулся назад, поняв, что зашел слишком далеко. — Послушайте, Мадлен. Я вам сочувствую. Одному богу известно, каким было ваше собственное детство. Мистер Невилл признался мне, что у вас были разного рода проблемы вследствие неуравновешенности вашей матери, что до вас невозможно было достучаться по нескольку дней подряд, что вы разговаривали только с насекомыми и вели себя, мягко говоря, странно.

— Он не мог такого сказать, — запротестовала Мадлен. — Быть такого не может!

— По правде говоря, он рассказал даже больше. У меня сложилось впечатление, что ваш отец одобряет наше решение по поводу Микаэлы. Он сказал, что девочке крайне необходимо крепкое, надежное семейное окружение. А никто из семьи Фрэнк не в состоянии обеспечить ей стабильность.

Мадлен вскочила со стула.

— Он так сказал, потому что чувствует собственную вину! — воскликнула она. — Он бросил маму. Он, скорее всего, не обращал внимания на мамину болезнь, потому что так было удобнее. Мама была так счастлива, что у нее есть ребенок, которому она могла отдать свою любовь! Это развязало ему руки: он развелся с мамой, уехал и женился на другой. Уж кому-кому принимать решения, так только не ему. Как он посмел совать свой нос в это дело, говорить подобные вещи?

Мистер Форбуш пожал плечами.

— Значит, как я понимаю, на поддержку отца вам тоже не приходится рассчитывать.

— Не могу поверить… — сказала Мадлен, еле сдерживая слезы. Она схватила пальто и сумочку, висевшую на спинке стула. — Я сейчас уйду, но вернусь с адвокатом! — Она направилась к двери, гневно добавив: — Совсем как в дрянных мыльных операх, мистер Форбуш.

Безоблачный рассвет залил ярким солнечным светом истосковавшиеся по солнцу Британские острова и их обитателей. Однако утром в понедельник после майских праздников, как и миллионы соотечественников, Джон мучился от похмелья. У Мадлен голова тоже раскалывалась (последняя рюмка коньяка, без сомнения, была лишней), а у Ангуса целую ночь болела спина. Кое-как вздремнув, они встали довольно рано.

Мадлен, держась на общем фоне молодцом, предложила приготовить завтрак, но Ангус никогда бы не позволил незнакомке хозяйничать в кухне, поэтому, стоически пыхтя и отдуваясь, испек целую груду оладий и подал их со сметаной и подтекшей малиной.

Они с удовольствием поели, и Ангус пошел прилечь, а Джон с Мадлен занялись кухней. Когда была вымыта последняя тарелка, Джон крикнул на второй этаж:

— Ангус, мы пойдем прогуляемся! Не забудь сделать упражнения. Помни, что сказал хиропрактик.

Унылый пейзаж затянуло утренним туманом, солнце светило как бы сквозь дымку. Они вскарабкались по ступенькам в углу сада и пошли вдоль давно заброшенного поля, которое превратилось в луг. За пределами сада Джона земли, похоже, уже давно не касались руки человека. Трава здесь достигала почти до колен, и от росы их голые ноги и высокие кроссовки намокли. Они пробрались через заросли крапивы, которая обожгла им лодыжки, и направились к небольшому ручейку, прятавшемуся в кустах боярышника.

— Куда дальше? — спросила Мадлен.

— Я никогда так далеко не выходил за пределы сада, — со смущенной улыбкой признался Джон.

Не зная, куда идти, они пошли вдоль каменистого берега. Кроны деревьев почти смыкались над их головами, образуя темный туннель над ручьем и бегущей вдоль него ухабистой тропинкой. Этому туннелю не было видно конца, а крутые берега и буйная растительность не давали толком разглядеть, что впереди.

Мадлен шла так быстро, что Джон едва поспевал за ней. Дыхание ее участилось, кровь стучала в висках.

— Ты идешь, приятель? — крикнула она через плечо. Ей тяжело было видеть, как Джон задыхается. — Личная жизнь убьет тебя.

— Какая там личная жизнь? — отозвался он. — Ты же видишь, в каком Ангус состоянии.

Через какое-то время дорогу им внезапно перегородила огромная куча камней. Ручей исчез под ней, а Мадлен и Джон, пробравшись через заросли ежевики, вышли на залитые солнцем голые торфяники. Куда ни кинь глазом, простиралась пустыня: ни дома, ни сарайчика, ни дороги. И только лишенные растительности скалистые холмы вносили какое-то разнообразие в этот унылый пейзаж.

— Может, повернем назад? — предложил Джон, вытирая со лба бисеринки пота. — Мы, похоже, заблудились.

— Да брось ты! Ничего мы не заблудились. А после вчерашнего нам необходимо проветриться.

Она продолжили путь, преодолевая топкие участки болот и взбираясь на развалины каменных стен. Казалось, этим унылым болотам не будет конца. Ни одной коровы, ни одной овцы — и ни единого признака жилья. Создавалось впечатление, что они перенеслись в Дартмур иного времени, другого века.

— Скоро мы должны натолкнуться на толпу туристов, — прикрыв рукой глаза от слепящего солнца, сказал Джон, всматриваясь в горизонт. — Они на этом помешаны, обожают такие пустынные местечки.

Окрестности вдруг окутал неизвестно откуда взявшийся туман, и уже через несколько минут они видели дорогу не дальше чем на пять метров. Мадлен и Джон двигались почти на ощупь, пока не набрели на нечто, напоминающее грунтовую проселочную дорогу. Она изрядно заросла мхом и травой, как будто последняя машина проехала здесь несколько месяцев назад. К этому моменту они уже окончательно сбились с пути, поэтому решили, что лучше пойти по дороге — куда-нибудь да приведет! Хотелось пить. Как глупо было с их стороны не взять бутылку воды и карту! Мадлен знала, сейчас примерно часов десять, — они гуляли уже больше двух часов. Росария научила дочь ориентироваться по солнцу. Это было первое, что необходимо для проведения ритуалов и обрядов, а для маминых расчетов времени часы были бесполезны. Джон выглядел встревоженным.

— Радуйся! — сказала она, толкнув его локтем. — Где-то поблизости должна быть цивилизация.

— Цивилизация? Ты явно не знаешь этих мест. Люди теряются в болотах, и иногда проходит несколько лет, прежде чем их находят. — Он похлопал ее по ладони. — Здесь нас никто не услышит. Разве не этого ты хотела? Ну же, в чем ты собиралась признаться?

— Я все боялась, что ты спросишь. — Мадлен понимала, что дальше тянуть нельзя. — Я, честно говоря, не знаю, как начать. Меня беспокоит, как ты отреагируешь.

Он взглянул на Мадлен.

— Господи боже! Неужели все настолько плохо?

Мадлен засмеялась.

— Это самое дилетантское замечание, которое я когда-либо слышала.

— Ну же, рассказывай, Мадлен.

Она обхватила себя руками за плечи.

— Ты помнишь мою пациентку, которая зациклилась на том отвратительном украинце? Ветеране Афганистана? Который заставлял ее заниматься проституцией?

— Помню. Женщина с сексуальной одержимостью.

Мадлен вздохнула и выпалила:

— Существует слабая вероятность того, что она моя дочь.

Джон остановился как вкопанный и посмотрел на нее.

— У тебя же нет детей!

— Есть, Джон. Я родила дочь, когда мне был о шестнадцать. — Мадлен помолчала. — Она была зачата по любви, по крайней мере с моей стороны, но, уступив настойчивым просьбам родителей, я отдала свою крошку на воспитание матери. Мама настолько привязалась к ней, что их невозможно было разлучить. А я вернулась в Ки-Уэст, чтобы поступить в художественную школу. Самой большой ошибкой в моей жизни было оставить их в Англии. Спустя пять лет Росарию поместили в лечебницу, а меня вынудили отдать ребенка на удочерение.