— Это не больница, Мадлен, — мягко заметил он.

— Знаю, но, принимая во внимание то, сколько денег отец каждый месяц выкладывает за содержание моей матери, я полагаю, можно пойти навстречу.

Мадлен чуть не расплакалась, и он неловко похлопал ее по плечу.

— А что говорит доктор, тот антрополог, который беседовал с моей матерью? Я могла бы переговорить с ним.

— Я узнаю, есть ли у миссис Олленбах его номер телефона. Хотя, честно скажу, я не очень-то верю в подобных «докторов», — заметил доктор Дженкинс чуть надменно. — Мадлен, я должен бежать, но Милдред у себя в кабинете. Подумайте над моими словами. Мы не можем оставить вашу мать в таком состоянии.

Когда он ушел, Мадлен склонилась над Росарией и мягко попыталась закрыть ей глаза.

— Мама, закрой глаза, или они вынуждены будут залепить твои веки липкой лентой. Тебе это не понравится. Может, скажешь хоть что-нибудь, чтобы я поняла, что ты меня слышишь! Пожалуйста, Mamacita. Dime algo, cualquier cosita.[33] Где твой Педроте, когда он так нужен, а, мама?

При упоминании об орише, ее наставнике, веки Росарии дрогнули. Ее губы задвигались, она хотела что-то сказать.

Мадлен нагнулась ближе.

— Что, мама?

Росария слабо откашлялась и попыталась произнести какие-то слова.

— Бери ребенка и беги, — прошептала она. В ее голосе слышался страх. Глаза закрылись, она глубоко вздохнула. — Бери ребенка и беги.

Руки Мадлен дрожали, когда она гладила маму по лицу.

— Что ты имеешь в виду, мама?

— Забери ребенка, — повторила она, хлопая слабеющей рукой по стеганому покрывалу.

— Какого ребенка, мама?

Ответа не последовало, мама только взволнованно ударила по постели.

— Мама, послушай меня. Я подозреваю, что ты что-то чувствуешь. Может быть, ты прочла мои мысли… но она не моя дочь. — Мадлен помолчала, потом спросила: — Или моя, мама? Нет? Да?

— Нет, — прошептала Росария и покачала головой, еле слышно повторяя слово «ребенок». Ее руки замерли на шее, она потянула за цепочку. — Возьми это, повесь на шею.

— Нет. Это понадобится тебе самой.

— Нет, Магдалена. Ahora es tuyo.[34] Делай, как я говорю.

Чтобы мама успокоилась, Мадлен послушалась, расстегнула цепочку и повесила ее себе на шею. По очереди она поднесла к губам древнее распятие и флакон с прахом предков. Если бы она не отказалась от своих верований, то сейчас стала бы сантерой. Талисман нескольких поколений сантер, согласно словам матери, наделит ее силой и сохранит от злых сил.

— Не хочешь их благословить? — спросила Мадлен и прижала распятие к губам матери.

Росария пробормотала благословение и расслабленно склонила голову набок. Ее поза уже не выглядела такой напряженной. Казалось, она заснула.

Мадлен поцеловала ее в обе щеки, пригладила волосы и прошептала ласковые слова, но Росария была уже далеко.

Мадлен встала и подошла к алтарю. Тут были атрибуты маминых религиозных обрядов: раковины каури, священные камни и чаши с травами, которые Мадлен заказывала по почте из Ки-Ларго. На вышитой салфетке лежал позолоченный молоток (жертвенный нож конфисковала миссис Олленбах). Мадлен подняла молоток и увидела примотанную к его нижней части брошь Эдмунда.

Она подержала брошь в руке, потом положила в карман. Достала из сумочки коробку спичек и зажгла перед образом Бабалу-Айе свечку. Это был суровый бог, мужской. Вероятно, ему не по душе все эти показные восхваления и умильные молитвы. Возможно, ему не понравилось наличие броши на алтаре.

— Приглядывай за моей мамой, ублюдок! — пробормотала Мадлен. — Она твоя самая верная подданная.

Спустя два часа Мадлен уже стучала в дверь кабинета.

— Войдите, — отозвался женский голос.

Расстроенная миссис Олленбах сидела за своим столом. Она поправила очки и посмотрела поверх них на Мадлен.

— Миссис Олленбах, — сказала Мадлен, стоя в дверях, — моей матери значительно лучше. Она разговаривала со мной. Мыслит она здраво. Она выпила грейпфрутового сока и съела половинку банана. Она может открыть и закрыть глаза, а когда я уходила, она крепко спала. Я не вижу объективных причин для того, чтобы отправлять ее в больницу.

Миссис Олленбах не очень-то обрадовалась ее приходу, и это нетрудно было прочесть по ее лицу. Но дочери Невилла Фрэнка — хоть какая она заноза! — следовало потакать. Кто платит, тот и заказывает музыку.

— Что ж, отличные новости!

— Я понимаю, что мы не самые простые пациенты, — приторно улыбнулась Мадлен. — И спасибо вам большое за то, что так превосходно ухаживаете за моей мамой.

— Кстати, мисс Фрэнк… — окликнула миссис Олленбах, когда Мадлен уже собиралась закрыть дверь.

— Да?

— Доктор Дженкинс упомянул, что вы хотели переговорить с… да, доктором Альваресом. Я позвонила ему, но его жена сказала, что он болен и не в состоянии ни с кем общаться.

— Болен? — нахмурилась Мадлен.

Интересно чем? Но лучше не спрашивать. Мама говорила, что он пытался выведать у нее какие-то секреты. О господи…

— Спасибо, что позвонили. Я приеду вечером.

Мадлен поспешила на залитую солнцем улицу. В ушах звучали слова матери: «Бери ребенка и беги».

— Сколько стоят билеты? — спросила Рэчел.

Кассирша кивнула на доску, но когда Рэчел принялась изучать возмутительно высокие цены, сказала:

— Взрослый — одиннадцать фунтов двадцать пять пенсов, детский — шесть пятьдесят. Или тринадцать пятьдесят и восемь соответственно, если хотите посетить еще и музей Костюма. — Она перегнулась через конторку и скептически оглядела Сашу. — Детям до пяти лет вход бесплатный.

— Ладно, — пробормотала Рэчел. — Забудем про музей Костюма. Один взрослый и бесплатный детский.

— Мне уже не пять, — фальцетом возразил Саша. — Мне семь лет.

Рэчел закатила глаза, а кассирша гневно уставилась на нее.

— В таком случае с вас семнадцать семьдесят пять.

Рэчел заплатила за билеты и, схватив Сашу за руку, потащила его к входу.

— Иногда тебе лучше помолчать, Саша.

— Но это же неправда, мам.

— Верно, верно, сынок. Неправда.

На входе им вручили путеводители. Один для взрослых, другой для детей. Она уже давно хотела сводить Сашу в римские бани: когда их класс туда водили, он как раз болел гриппом. Потом одноклассники рассказывали об этих банях, и Саша чувствовал себя обделенным. Альфи и Дотти водили туда Рэчел, когда ей было двенадцать лет. Вскоре Дотти умерла, и эта экскурсия в памяти Рэчел оказалась прочно связанной со смертью матери. Она уже тогда была смертельно больна.

Мама была настолько слаба, что предпочла остаться в насосном зале, который в восемнадцатом веке превратили в модное кафе, а Альфи провел Рэчел по купальням. Дотти верила и то, что источники Бата имеют целебные свойства — так утверждалось в брошюре, — но когда они с отцом вернулись, се стакан с серной водой так и стоял на столе нетронутым. Казалось, она, закрыв глаза, слушает игру пианиста, но на самом деле она спала — сказывалось действие морфия. Дотти, впрочем, удавалось держать голову прямо, пока она пребывала в своем наркотическом забытьи.

— Перед вами история, которой уже две тысячи лет, — раздался учтивый голос, когда Рэчел приложила к уху аудиогид и нажала кнопку. Саша был очарован аудиогидом для детей и повторял каждый рассказ, из-за чего их экскурсия продвигалась неимоверно медленно. Она старалась не раздражаться. Честно говоря, она пыталась растянуть это удовольствие как можно дольше. Чем еще им было заняться в воскресенье? В последние дни мальчик был таким беспокойным, плакал без причины, писался ночью. Он опять начал заговаривать о собаке, спрашивал о Наполеоне. Казалось, он догадывался о том, чего знать не мог, и слышал то, что даже не говорилось. Она не в силах была придумать, как помягче сообщить сыну, что собаки больше нет. Еще меньше она знала, как объяснить, почему это произошло и как. Она и сама привязалась к этому глупому псу. Что ему пришлось вынести? Может быть, этот зверь Юрий замучил его до смерти? Или Наполеона убил Антон, чтобы преподать ей урок?