Солнце уже пекло вовсю, но на мощеных улочках стояла тишина, нарушаемая только пронзительными криками продавца хлеба из крошечного белого фургончика. Заспанные женщины в домашних халатах открывали двери и протягивали деньги, получая взамен горячий хлеб и пакетики со сладкими кексами. Мадлен догнала фургон, когда тот уже свернул за угол, и протянула мужчине горсть мелких монет. Он дал ей две огромные лепешки. Мужчина был красив, как красивы обычно мексиканские индейцы, но небрит, а под ногтями грязь.

— Ноу es mi cumpleanos,[24] — подчиняясь неожиданному порыву, призналась она.

— Que edacî tienes, nina?[25] — засмеялся он.

— Veinti uno,[26] — гордо заявила она, точно не зная, празднуют ли в этой стране совершеннолетие в двадцать один.

— Enhorabuena.[27] — Он театрально поклонился до земли и протянул ей кекс.

Мужчина скользнул глазами по ее длинным голым ногам. На секунду ей показалось, что он пригласит ее в свой фургончик. Легла бы она на этот хрустящий, вкусно пахнущий хлеб? Позволила бы ему заняться с ней любовью? Одна только мысль об этом, пусть и мимолетная, шокировала ее. Прошло уже много лет с тех пор, как ее укладывали в постель, но как еще ознаменовать свое взросление? Нет, только не с незнакомцем. Это епархия Джины.

Мадлен взяла кекс, оторвала липкую бумажку и с удовольствием съела его, пока шла по узким аллеям, пытаясь припомнить дорогу к площади. В телефонной будке воняло пивом и сигаретами, на полу стояла наполовину пустая бутылка из-под вина. Она недовольно поджала губы: только туристы способны на такое. Чертовы иностранцы!

Мадлен оставила дверь распахнутой и стала набирать мамин номер телефона. Она долго слушала длинные гудки. Трубку никто не брал. Который в Бате час? Наконец включился автоответчик, и она услышала голос Невилла: «Это автоответчик Росарии Фрэнк. С ней невозможно связаться по этому номеру, но, пожалуйста, перезвоните…»

Что? Телефон Невилла! Неужели мама переехала к нему? Отец совсем недавно женился на Элизабет, но кто знает — может, на него снизошло озарение (или Элизабет его бросила) и он снова сошелся с мамой? Сердце Мадлен екнуло. Какой отличный подарок на день рождения! Она тут же набрала номер отца.

В трубке что-то щелкнуло.

— Невилл! — закричала она, — Невилл!

— Мадлен! — откликнулся он. — Слава богу, ты позвонила.

— Вы волновались обо мне? — ошеломленно спросила она.

— Нет, дорогая, но ты, честно говоря, могла бы звонить чаще. У меня плохие Новости.

Мадлен почувствовала, как по спине пробежал противный холодок, руки и ноги онемели.

— Что? Какие новосги?

— Послушай, ты должна приехать. У тебя есть деньги? Ты где? Я закажу тебе билет, если у тебя нет денег.

— Что, черт возьми, происходит? — Повисла пауза, и Мадлен спросила: — Ты меня слышишь?

— Я тебя прекрасно слышу. Знаешь, твою маму… поместили в клинику для душевнобольных. Недель пять назад. Когда ты в последний раз звонила, я еще об этом не знал. А потом не мог с тобой связаться. Микаэлу… удочерили приемные родители. Не волнуйся, только не волнуйся, они прекрасные люди.

— Невилл, — закричала она, — что все это значит? Что значит «в клинику для душевнобольных»?

— Понимаешь… она в психиатрической лечебнице. У нее случился нервный срыв.

Господи! Время шло, а в воображении Мадлен одна за другой разыгрывались ужасные сцены. Нет, всему должно найтись самое простое объяснение. Может, мама занималась магией и на нее донесли в полицию? Решили, что она спятила. Никто в Англии ничего не понимал в сантерии. Вероятно, случилось нечто подобное.

— Боже мой! Бедная мама… Ты должен забрать Микки.

— С ней все отлично. Она в надежных руках. Меня больше заботит твоя мать.

— Да, но забери Микаэлу. Не оставляй ее в чужой семье.

— С ней все в порядке. Кстати, дорогая, твоя дочь — это твоя забота.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мадлен! Давай приезжай, да пошевеливайся. У меня выставка в Токио.

— Уже еду! Забери ребенка. Нельзя оставлять Микки в приемной семье.

— Мадлен! — заорал отец в ответ. — Послезавтра я должен быть в Токио. У меня, черт возьми, открытие выставки! Я забронирую для тебя билет. Где ты находишься?

— В Мексике. — Слезы застилали ей глаза. — Успокойся и расскажи мне, что произошло с мамой. Невилл?

— Да, я слышу. По-видимому, это началось уже давно. Один из соседей сообщил в социальную службу… Росария закрасила все окна черной краской, а потом вынесла мебель и стала жечь ее в гараже. В саду на деревьях она развесила тушки кур и других животных. Разговаривала сама с собой. Она по нескольку недель не выходила из дому. Одному богу известно, что там происходило.

Мадлен замерла. Это совершенно не похоже на маму! Новость ее напугала.

— А ты? — воскликнула она. — Ты же обещал, что не оставишь их. Ты говорил, что каждую неделю ездишь к ним. Тебе на них плевать, да?

— Придержи язык, Мадлен. А ты сама? Ты прохлаждаешься в художественном колледже, а в свободное время болтаешься по Мексике. Почему бы тебе не взять ответственность на себя? В конце концов, Росария — твоя мать, а ты больше не ребенок!

— Не ребенок, — угрюмо согласилась Мадлен. — С сегодняшнего дня.

— Разве я не прав?

— Именно поэтому я и звоню.

— Что ты имеешь в виду?

— Сегодня у меня день рождения.

— О черт! — выругался Невилл, — Не может быть!

— А-а, наплевать!

— Что ж, с днем рождения! Что туг еще скажешь? Так как насчет билета, крошка? Где именно в Мексике ты находишься?

Это было желто-серое здание в окрестностях Бата. Зеленые стены, как в больнице. Реджис Форбуш проводил ее в комнату для гостей и предложил сесть за круглый стол. Произношению мистера Форбуша, пятидесятипятилетнего мужчины, можно было позавидовать, хотя на вид он — бродяга бродягой. Его коричневые брюки и зеленый кардиган на пуговицах были какими-то тусклыми и требовали стирки. Его волосы сильно поредели, а засаленная прядь прилипла к макушке.

— Расстройство биоритмов после перелета, верно? — заметил он с равнодушной улыбкой. — Очень любезно с вашей стороны прервать свои каникулы, если не ошибаюсь, в Мексике?

— Я приехала сюда, мистер Форбуш, чтобы забрать свою дочь. Она…

— Послушайте, мисс Фрэнк, — оборвал он ее, и улыбка исчезла с его лица, как растаявшая сосулька. — Это правда, что вы уже четыре года не являетесь опекуном своей дочери? И последний раз видели ее год назад?

Мадлен открыла рот, чтобы все объяснить, но он продолжал:

— Вот передо мной лежат документы… — Он похлопал ладонью по пухлой желто-коричневой папке на столе. — В деле имеется заявление об официальном удочерении Микаэлы. Да вы же сами собирались отдать дочь своей матери, Росарии Фрэнк, на удочерение. Разве я не прав?

— Да, что-то вроде того, — безрадостно подтвердила Мадлен.

Мистер Форбуш удивленно приподнял брови:

— Что-то вроде того?

Мадлен съежилась. Ее слова прозвучали крайне нелепо.

— Мама, по правде сказать, всегда хотела удочерить Микаэлу. Она постоянно повторяла мне, что не отдаст дочь, что мы останемся одной семьей. Микаэла считает меня своей сестрой. Мамой, как и я сама, она называет мою мать. Однажды наступил момент, когда я поняла, что поступаю несправедливо по отношению к собственной матери. Она все давила и давила на меня, целых пять лет, с самого рождения Микаэлы. Но я и понятия не имела, что она настолько… подавлена.

— «Подавлена», мисс Фрэнк… Мадлен — не возражаете, если я буду вас так называть? — это мягко сказано! Вашей матери поставили диагноз «параноидная шизофрения». И, по-видимому, у нее это уже очень давно.

— Параноидная шизофрения? — ошарашенно повторила Мадлен.

Диагноз звучал пугающе. Она знала, что это психическое расстройство, но разве не им страдают маньяки-убийцы? Сумасшедшие, которые носятся с ножами по городу и режут людей или врываются в школы и стреляют в детей?