Казенс и Сирл участвовали в отчаянном и нелепом набеге на жилье японских офицеров. Такие набеги считались самой крайней мерой. Казенс как сапожник высмотрел поблизости несколько неохраняемых мешков риса, рассказал о них Сирлу, который от голода превращался в зомби, и предложил присоединиться.

Украсть рис, по словам Сирла, было «удивительно легко», но приятели забыли о том, что на следующий день ожидалась инспекция барака. Когда охранники приблизились к одеялу, в котором Сирл хранил добычу, он запаниковал. Если бы рис нашли, их бы избили или сделали что-то того хуже.

И тут в дело вмешалась Джуди.

«Наверное, у животных есть встроенная радарная система, улавливающая излучения чужих чувств, таких как страх, счастье, паника и грусть. Эту способность животных подтвердят почтальоны», – сказал Сирл после войны[2].

Эта способность, вероятнее всего, связана с поразительным обонянием Джуди и с тем, как оно влияло на ее жизнь. И снова вернемся к концепции умвельта, отношения собаки к миру. Джуди могла воспринимать изменения в настроении людей посредством особого чутья. Сверхъестественная способность Джуди появляться на сцене назревающего конфликта свойственна не одним лишь собакам. Но то, что она делала после этого, было присуще именно собакам.

«Джуди определенно чуяла опасность в комнате, – продолжал Сирл, – знала, что надо делать. Еще она знала то, что знали все мы, – что японцы питают глубокий страх, почти ужас перед скелетами, могилами, почти любыми напоминаниями о смерти. Таким образом, нельзя объяснять совпадением то, что Джуди ворвалась в комнату в критический момент как безумная, откинув уши назад и с глазами, сиявшими красным светом. А в ее оскаленных зубах блестел человеческий череп!»

Нетрудно поверить: Джуди знала о том, что останки мертвых тел в том или ином виде отвлекут японцев, людей, которых она узнавала по виду и запаху. Что бы ни было причиной ее поступка, она совершила несколько кругов по комнате, проворно избегая всех препятствий и японцев, которые при виде черепа впали в истерику. Как раз в момент, когда один из охранников собрался поднять винтовку, чтобы пристрелить Джуди и пресечь беспорядок, собака резко выскочила из комнаты так же неожиданно, как вбежала в нее. Охранники, все еще возбужденные и кричавшие высокими голосами, тоже ушли, забыв об инспекции. Джуди спасла Сирла и Казенса от неминуемой расправы, а заодно – и тайник, где они хранили украденный рис, который позднее съели.

Впрочем, Казенс недолго наслаждался победой. Он заболел малярией и вскоре после кражи риса умер. Джуди вытянулась, положив голову на передние лапы, под маленьким навесом, под которым сапожничал Казенс и где он подкармливал Джуди кожей. «Казалось, она скорбела», – сказал Сирл.

Джуди потеряла друга, а также самый надежный источник дополнительной пищи. Но вскоре она нашла замену Казенсу. Этот новый друг станет для нее чем-то намного большим, чем просто человеком, который ее кормит.

В начале августа Фрэнк начал чаще встречать пойнтера, которого мельком видел в Ренгате. С тех пор пути Джуди и Фрэнка пересекались, главным образом, во время еды, когда Фрэнк часто бросал собаке несколько зерен риса или, в качестве особого лакомства, личинку (их было много в мисках, в которых давали еду военнопленным). Такие подачки были для Джуди обычным делом, поскольку многие пленные давали ей попробовать (но не более чем попробовать) порции еды, содержавшей необходимые им самим калории. Но со смертью Казенса и при нехватке еды Джуди распустилась и более открыто обнюхивала других пленных. Это было опасно, так как Джуди чаще попадалась на глаза охранникам, которые, не задумываясь, отправили бы ее в тот же котел, где варились питоны. Но голод заставлял всех идти на крайности.

Установленного японцами рациона из риса и овощей человеку едва хватало на день. На завтрак военнопленные получали жидкий рис, который они называли кашкой. Кашка, если ее не дополняли бананами или другими фруктами, была безвкусной, но в любом случае испарялась из организма через час. Второй завтрак состоял из хлебных роллов, по крайней мере, до тех пор, пока примерно через год не истощились запасы муки, после чего хлеб заменили другой порцией риса. На обед снова давали рис, жиденький суп из ячменя и листьев, и мистическое мясное жаркое, называвшееся онгл-онглом. Это кушанье было безвкусным, слизистым и, по словам выжившего в лагере голландца, выглядело как «лягушачья икра». Британский военнопленный Фред Фримен вспоминал, что это блюдо напоминало «обойный клей». Действительно, похожий продукт в Нидерландах использовали для расклейки объявлений на стенах. Вся еда кишела личинками, в ней было много песка и других несъедобных предметов, которые приходилось выкидывать.

В первый год заключения офицеры и голландцы, имевшие дополнительные средства, могли наскрести из внешних источников достаточно еды для того, чтобы организовать скромную кухню. Приготовленная на этой кухне еда дополняла паек. Голландские повара обычно могли приготовить военнопленным одну приличную трапезу в день, которая дополняла кашку и онгл-онгл. Полковник Банно даже разрешил пленным разбить огород, но когда он начал приносить урожай, полковник передумал и реквизировал грядки на нужды японских офицеров. «Это вызвало резкий взрыв негодования у всех пленных, – вспоминал Пёрвис. – Тогда японцы смягчились и сказали, что не станут забирать все выращенное на огороде, но будут вычитать то, что получим мы, из пайков, так что в лагере легче не стало».

В Глоегоере остро не хватало соли, а в условиях тропической жары это представляло собой существенную проблему: то, что выходило из людей с потом, было трудно пополнить. Поэтому к ближайшему заливчику регулярно отряжали группы, приносившие в лагерь морскую воду для приготовления пищи. Соль выпаривали, насколько это было возможно, и часто применяли угольные фильтры. Полученную таким образом соль использовали в пище, а морская вода становилась пресной.

Несмотря на все усилия, голод был повсеместным. Он делал людей вялыми, невнимательными и раздражительными. В животах у них вечно бурчало. Недоедание могло помрачать память, целые недели сливались в одну бесконечную череду попыток найти пищу. Многие из тех, кто вел дневники в лагере, свели свои записи к фразе: «То же, что и вчера»[3]. Сон, с которым уже были проблемы, стал невозможным из-за вызванных голодом физических страданий. Десны пленных кровоточили из-за недостатка кальция, а кожа шелушилась из-за нехватки витамина А. Иммунная система пленных находилась на грани.

Дж. Э. Р. Персонс в своем дневнике отследил сокращение питания и в течение нескольких месяцев перешел от формулировки: «Сегодня пищи было маловато, дневной кусок урезали, и в ужин почти никто не наелся, хотя мне пищи хватило» к формулировке: «В разговорах только две темы – еда и месть!», а потом – к записям вроде: «Чувствую себя слабым, как котенок, и не знаю, как справлюсь с дневным заданием, но другие как-то справляются, так что, смею думать, смогу и я».

По горькой иронии судьбы, единственный продукт, которого в лагере было много, рис, оказался вредным для здоровья пленных. Постоянное потребление белого шлифованного риса приводило к заболеванию, известному как бери-бери – недостатку витамина В₁, или тиамина. Рис, которым кормили военнопленных, был очищен во время жатвы, что позволило ему дольше храниться, но удалило из него витамин В₁. Сперва у заболевших распухали лодыжки. Вскоре происходили поражения нервной системы, начинались перебои в работе сердца и судороги конечностей. Если больные не получали этот крайне важный витамин, особенно в виде яиц и обогащенного хлеба, они умирали. В случаях неблагоприятного течения болезни у некоторых развивалась слоновость мошонки. Военнопленный Реймонд Смит описал тех, кто столкнулся со страшным симптомом: «Никто из них не мог носить шорты. Они были вынуждены оставаться обнаженными ниже пояса. Яички были увеличены примерно до размера футбольного мяча, и больным приходилось «носить» их во избежание острой боли от оттягивания вниз». Хотя люди продолжали питаться рисом, бери-бери (на сингальском языке жителей Цейлона «бери» означает «слабый», а повторение слова усиливает смысл) было редким заболеванием, но как только оно появилось, лодыжки распухли у всех военнопленных в лагере.