Когда Фрэнк добрался до Ренгата, дождь все еще хлестал по улицам городка. Джон Уильямс, пришедший в Ренгат немногим раньше, вспоминает, что один из его товарищей заметил: «Если свалить нас в реку, большой разницы не будет – мокрее быть невозможно». И верно, пишет Уильямс: «говоря это, он потерял в грязи обувь и, ко всеобщему веселью, соскользнул в реку».

В Ренгате все еще действовали некоторые организационные возможности британцев и голландцев. Фрэнка и его товарищей разместили в здании школы, полном москитов, оказавших, как было впоследствии написано в одном из отчетов, вновь прибывшим «самый теплый прием». В Ренгате имелся маленький таможенный склад, в котором обрабатывали и вели учет проходивших через город беженцев. Их организовывали в группы и назначали руководителей. Голландцы, заправлявшие кухней, накормили беглецов супом и рисом. Обед вряд ли был питательным, но все лучше, чем ничего. Еще в Ренгате, как и во всех крупных пунктах, находившихся на центральном маршруте, имелся госпиталь. Эти госпитали были скромно оборудованы, но они обеспечивали качественную помощь ходячим раненым.

Голландцы в это время эвакуировали свой персонал, но предоставили для эвакуации столько машин, сколько могли. Все, что было способно двигаться, будь то автобусы, грузовики, джипы или повозки, запряженные волами, дошло до Савах-Луэнто. Это был не первоклассный транспорт. «По большей части, машины были разбиты, – рассказывалось в одном из британских докладов об эвакуации, – и все же они постоянно совершали рейсы и всегда были полны пассажиров». Водители на узких горных перевалах громко кричали, постоянно нажимали на клаксоны и, казалось, были готовы к тому, что могут в любой момент полететь в пропасть. В какой-то момент надо было пересечь реку на пароме. Паромщик медленно и мучительно перебросил людей и машину с помощью проволоки и ручного маховика. Английский артиллерист Джон Пёрвис вспоминал: «Нас доставили на другой берег в целости и сохранности, уж не знаю, как это удалось».

Из Савах-Луэнто ежедневно во второй половине дня отходил поезд на Паданг по железной дороге, петлявшей по горам. «Поезд был огромным, старинным, и при посадке в вагоны нам пришлось взбираться по нескольким ступеням», – вспоминал Брук приятное путешествие на удобных мягких сиденьях. Но в большинстве написанных по горячим следам отчетов говорится о переполненных вагонах, открытых окнах и дверях, что создавало видимость движения воздуха для задыхавшихся пассажиров. Фрэнк отправился в Паданг на одном из этих составов 7 или 8 марта.

Почти ровно через неделю после этого, после полудня 15 марта Джуди с группой беженцев с Позика вышла из джунглей и вошла в Савах-Луэнто. По городку ползли слухи о неминуемом приходе японцев. Никто еще не видел людей в форме японской императорской армии или военно-морского флота, но считалось, что приход японцев – вопрос дней, если не часов.

Взъерошенные, лохматые люди и их раненая, но сохранявшая резвость собака смотрели на игравшего перед хижиной мальчика. Тот подумал, что видит наступающих японцев, но когда он заметил Джуди, испуг на его лице сменился улыбкой, и мальчик прошел с группой весь путь до железнодорожной станции. «Нас обрадовали сообщением о том, что мы можем уехать в Паданг в тот же самый день», – вспоминал Лонг.

Джуди и люди, каким-то чудом выжившие в адском пути через Суматру, испытывали явное облегчение от того, что они близки к своей цели. Поскольку когда они пришли в Савах-Луэнто, огромное большинство беженцев уже отправилось к морю, но это означало, по крайней мере, то, что поезд не будет так переполнен, как в предшествующие дни. Наконец-то для членов группы, с которой шла Джуди, наступила передышка – они смогли усесться и посидеть.

Наконец-то рассеялся призрак смерти, витавший над беглецами с того момента, когда японские пикирующие бомбардировщики потопили их канонерки. Члены группы уже почти ощущали океанский бриз, воображая, что находятся на надежном и крепком судне, опираются о его леера, и мечтали об удобных кроватях, на которых будут лежать в Индии, на Цейлоне или где-то еще, вдали от адских японцев и войны. Не сказать, что кто-то из беженцев был трусом – любой из них пойдет снова сражаться по первому зову. Просто люди нуждались в коротком отдыхе. И этот отдых был так близок.

Если доки гавани Кеппел в последние дни обороны Сингапура как свободного города являли картину хаоса, то сцены, разыгрывавшиеся в гавани Эммахавен в Паданге в конце февраля и начале марта 1942 года, были немногим лучше. В каком-то отношени даже хуже, чем в Сингапуре. Хотя там на эвакуируемых сыпались бомбы, британские военные, в первую очередь, британский ВМФ, поддерживали образцовый порядок. В отличие от Сингапура, в Эммахавене на волю вырвались темные стороны человеческой натуры.

Понятно, что пережившим экстремальные испытания на море и на суше беженцам, всходившим на поджидавшие их суда, не терпелось покинуть зону боевых действий. Мужчинами и женщинами, хватавшимися за возможность уехать, двигала простейшая потребность в безопасности, и в порту стоял запах паники. Люди не хотели ничего более, кроме как оказаться подальше от японских захватчиков. Стремление попасть на немногие стоявшие в Паданге корабли (в их числе была пара эсминцев британского ВМФ, три крейсера и гражданские суда разных размеров и разной мореходности) привело к свалке, недостойной операции, которую проводили военные, пусть даже такая измученная отступлением сборная группа из разных видов вооруженных сил. Офицеры отправили своих подчиненных добывать места на отплывающих судах. Из-за сокращавшегося количества коек начались споры, перераставшие в насилие. Голландских администраторов и местных жителей ошеломляли проявления качеств, которые, казалось, должны были быть чужды военным.

После окончания войны британское Военное министерство подготовило секретный доклад о событиях на Суматре, составители которого не стеснялись в выражениях при описании жуткого поведения эвакуируемых из Паданга.

«Поведение наших военных, от старших офицеров до рядовых, во многих случаях оказалось достойным сожаления… Было принято правило, согласно которому по прибытии на Суматру все должны двигаться далее в определенном порядке, не считая себя более достойным эвакуации, чем сосед, или более важным источником знаний и опыта, который следовало спасти. Иными словами, предполагалось, что все будут соблюдать свои места в очереди на эвакуацию, не пытаясь отвоевать очередность у тех, кому повезло больше. Однако когда такой человек видел старших офицеров, рвущихся пролезть без очереди, слышал о телеграммах, устанавливавших приоритет медицинским работникам и сотрудникам Министерства общественных работ при эвакуации, видел гражданских, которые присоединялись к воинским частям, чтобы обеспечить себе скорейшую эвакуацию, его беспокойство становилось очень заметным».

В другом разделе этого доклада возгласы возмущения практически сыплются со страниц. «На Суматре в то время, как некоторые ставили свою личную безопасность на последнее место, люди, имевшие отношение к определенным организациям, очень часто злоупотребляли своим положением. Это особенно верно в отношении Паданга, где наблюдалось много случаев попадания на суда вне очереди».

Тем временем ситуацию обострило, по крайней мере, с точки зрения британцев и голландцев, поведение группы разбушевавшихся австралийцев. Они бежали из Сингапура и пришли в Паданг, привлеченные в город слухами о стоявших в порту судах, которые должны были принять на борт беженцев. Придя в Паданг, австралийцы стали совсем неуправляемыми: они крали у солдат и гражданских, грабили дома голландских администраторов, искали там ценности и продавали местным жителям оружие (по большей части, ворованное), что, по мнению голландцев, являлось тяжким преступлением. Мародерствовавшие австралийцы к тому же были пьяными и вели беспорядочную стрельбу, что, в дополнение к воровству, сделало улицы Паданга опасным местом.