Это стало для Вады откровением. Она поняла, что по-настоящему приносит ей удовлетворение. В ее дальнейших поступках не было рационального зерна. Месть, обогащение, манипуляция – все это было пустой шелухой, способом привязать чистые эмоции к материальному. Так нужно тем, кого интересует материальное. А Вада просто делала людям плохо. Так плохо, как только могла. Каждый раз стараясь изобрести изощренный способ. Всегда выбирая главной мишенью женщину.

Превозмогая слабость, как сквозь кипящий гудрон, Вада ползла вперед. С каждым движением тело то взлетало, то проваливалось – в мире исчезли верх и низ, он превратился в замкнутый шар, который мотало во все стороны.

Но потом ладонь вдруг коснулась бетона. Мокрый, выщербленный, он стал первым реальным ощущением за прожитую бесконечность. Вада зацепилась за него, отчаянно, царапая сломанными ногтями, прижавшись щекой. В голове немного прояснилось.

Ее стошнило прямо на подъездные ступени, она проползла по собственной блевотине, на четвереньках ввалилась в рыжий полумрак парадного. Тусклая лампочка, ржавые перила, расколотая плитка на полу. Медленно, по стене, Вада поднялась на ноги, осмотрелась.

Удивительно. Тот самый подъезд. Отравленная, она все-таки пришла сюда. Теперь наверх. Второй этаж, квартира номер двадцать шесть, полированный металл новенькой китайской двери, беспроводной звонок с красным глазком светодиода над кнопкой. Прижавшись лбом к гладкой, прохладной поверхности, Вада изо всех сил вдавила пальцем кнопку. Послышались шаги, глухо лязгнул замок. Ведьма отодвинулась от двери, с трудом устояв на ногах.

В открывшемся проеме стояла Вилка. Вообще ее звали Виолетта, Виола, но Ваде нравилось называть ее Вилкой. А Вилке это, конечно, не нравилось. Махровый синий халат, крашеная бронза волос, белая кожа лица, только что накремленного. Высокая, плечистая, крепкая. Профессиональная волейболистка. Городская волейбольная команда была поводом спортивной гордости местных. Серебряные призеры Европы – в лучшие годы. Сейчас тоже куда-то ездили, что-то выигрывали.

– Ты опять накачалась? – Какой строгий, требовательный голос.

Вада отрицательно мотнула головой. Вилка вдруг поменялась в лице – сопоставила ревуны и предупреждения по радио с жалким видом и опухшим лицом подруги. Выскочила, подхватила, затащила внутрь.

– Надо скорую вызвать, – сказала она, стягивая с одеревеневших Вадиных ног берцы. Вада качнула головой:

– Не надо.

– Тебя забыли спросить. Кошмарики! Где ты так зачухалась?

«Кошмарики». Дурацкое слово. Вилка лепила его в каждую третью фразу, по поводу и без повода.

– Холодная, как рыба. Надо тебя согреть.

Упало на пол пальто – бесформенная сырая груда. За ней полетела толстовка, Вилка завозилась с ремнем на джинсах. Раньше у нее ловчее получалось…

Вада не считала себя лесбиянкой. Тот факт, что она спала с Вилкой и еще с десятком других баб, никак не влиял на это убеждение. К черту – ни с кем из них ведьма не спала. В том смысле – до утра, на одной кровати, в обнимку. Они просто доводили друг друга до оргазма, а потом Вада уходила. Всегда.

Вилка затащила ее в ванную, затолкала в душевую кабинку. Кое-как стянула белье, открыла воду. Горячая струя сделала хорошо. Стылость, сковавшая пальцы на руках и ногах, забурившаяся в суставы, постепенно растаяла. Спала немного тошнота. В голове перестало шуметь. Вада простояла под душем минут двадцать, почти не двигаясь, как восковая фигура.

«Вада. Что за имя такое? Тебя и правда так зовут?»

«Нет. Зовут по-другому. Но мне так нравится».

Они с Вилкой тогда принимали душ вместе. Тогда, давно. Месяца полтора назад. Если точно – за пять дней до плетения с Дашуней. Вот он, внутренний календарь. Лучше месячных. Всегда дает надежные ориентиры.

Ее звали Влада. Владислава. Дурацкое имя, порожденное желанием родителей получить на выходе мальчика. Вада звучало похоже, но смысл – смысл был совсем другой. Настоящий.

Наверное, не нужно было так расставаться с Вилкой. Можно было просто уйти. Тихо, без паники. Время пришло – собралась и уехала. Этого не избежишь. Хорошо, что у отдачи есть свой «радиус действия». Уезжаешь в другой город – и счет обнуляется, начинается снова. Снова впереди минимум семьдесят восемь дней на одном месте. Потом снова переезд. И каждый раз можно просто уходить.

Но с Вилкой получилось по-другому. Вада даже не понимала почему. Просто пришла и высказала все. «Кошмарики», тупые волейбольные шутки, грубые мозолистые руки, кусачие поцелуи, паршивую готовку. Накатило. Захотелось хоть раз сказать все в лицо, спокойно и уверенно. Не через Сеть, не через плетение. В этом был свой кайф, хотя плетение все равно вставляло сильнее.

Оказалось, Вилка внутри мягкая, как поролон. Разревелась, спортсменка чертова. Вада ушла, уверенная, что больше никогда не вернется.

И вот она здесь, надышалась аммиака и торчит под душем, красная от горячей воды. Шлепая мокрыми ступнями, Вада выбралась из кабинки, взяла полотенце, вытерлась, чуть не упав от накатившего головокружения. Натянула белье, вышла в коридор – в квартире было тепло. Снаружи доносился переливчатый хор сирен – медицинских, пожарных, ментовских. Голубоватые блики падали через незашторенное окно на серебристый натяжной потолок. Вилка сидела на диване, наклонившись вперед и широко расставив ноги. Наверное, это у всех волейболисток привычка так сидеть – как мужики, будто у них там яйца. Вилка тупо смотрела в потухший экран телефона.

– Сказали, очень много вызовов, – проговорила она. – Приедут только через час. Посоветовали промыть желудок и на такси ехать на санпропускник.

– Пусть идут на хер, – ответила Вада. – У тебя попить чего-нибудь есть?

– Молоко, – Вилка отложила телефон, закрыла лицо ладонями.

Вада отправилась на кухню, залезла в холодильник. Вскрытый тетрапак молока стоял на своем обычном месте – на нижней полке дверцы. Ведьма отпила прямо из упаковки, молоко холодной струей пробежало по подбородку, капнуло на грудь. Вилка в комнате включила музыку. Знакомый бит – цепелиновский Immigrant Song в ремиксе Трента Рензора. Отсутствие музыкального вкуса у волейболистки странным образом компенсировалось привязанностью к этой песенке – хотя сам фильм ей не особо нравился.

– Зачем ты пришла?

Вада обернулась, все еще сжимая в руке пакет.

– Мимо проходила. Бабах! Пришлось заглянуть.

– Тебе в больницу надо.

– Не надо.

Они молча смотрели друг на друга. Потом Вилка прошла в глубь кухни, оперлась о стол между раковиной и плитой. Из комнаты под пульсирование электронных басов стонала Карен О.

– Я не очень рада тебя видеть, – сказала Вилка.

Вада пожала плечами:

– А мне плевать. Скоро уйду, не парься.

– Я не парюсь, – волейболистка ухмыльнулась.

– Не улыбайся так, – посоветовала Вада. – У тебя рот слишком большой. Это уродство.

– Что?! – Вилка густо покраснела. – Ты себя в зеркало давно видела?

– Давно, – пожала плечами ведьма. – Мне плевать.

– Тебе хоть на что-то бывает не плевать? – Вилка шумно выдохнула, мотнула головой. – Приперлась на ночь глядя, грязная, как бомж, едва живая… а теперь стоишь в трусах, лакаешь молоко и говоришь про мой рот. Кошмарики! Можно подумать, ты никуда не уходила.

– Можно подумать, – согласилась Вада. Она уже решила, что сегодня останется у бывшей. Идти все равно больше некуда. Было бы неплохо помириться – если бы еще знать, как это сделать.

– Знаешь, – Вилка повернулась к мойке, стала зачем-то перебирать стоявшую там грязную посуду. Она говорила очень тихо. Почти неслышно из-за музыки: – Знаешь, я тебя ненавижу.

Вада улыбнулась:

– Я тебя тоже. Нет, не именно тебя. Я просто не делаю из тебя исключения. Я ненавижу всех.

Она впервые говорила об этом вслух. Наверное, до сегодняшней ночи она даже не думала об этом. Аммиак вскрыл сознание круче псилоцибина. Или это отдача?

– Знаешь, у меня есть одна головоломка… никак не могу решить, – сказала Вада, поворачиваясь к окну. Вечерний город напоминал растревоженный термитник, полный фосфоресцирующих насекомых. Все куда-то спешили, улицы были полны машин, мерцания мигалок, перемигивались светящиеся окна многоэтажек. В мойке под руками Вилки что-то звякнуло.