– Заговор составлен против меня, а не против него! – раздался у меня за спиной крик Альфонсо.

Я подняла голову:

– Почему меня не предупредили об этом заранее? Вы должны немедленно уйти, пока я не получу подтверждения…

– Боюсь, моя госпожа, уйти придется вам, – оборвал меня Микелотто.

Он отошел в сторону, и за его спиной я увидела нескольких человек. Сердце мое застучало громче. Это были головорезы Чезаре – те самые, которых я видела после нападения на Альфонсо.

– Мы решим этот вопрос, – сказал Микелотто.

– Нет. – Я ощущала холод рукояти в своей ладони. Оглянувшись, я увидела, что Альфонсо сумел подняться с кровати, держась за столбик. Санча заслоняла его своим телом. – Мы остаемся здесь, – сказала я, поворачивая голову к убийце на службе моего брата. – Можете обыскать комнату, если хотите. Прятать нам нечего.

Микелотто сделал шаг вперед – всего один шаг, но это произвело немедленный эффект. Я вспомнила, как он приехал в Пезаро – облегчить мне слежку за Джованни, и это закончилось казнью секретаря.

С диким ревом я бросилась на него, взмахнула кинжалом и нанесла ему удар в лицо:

– Убирайся отсюда сейчас же или я убью тебя!

Он отскочил в сторону, роняя капли крови. Люди из-за его спины бросились на нас. Трое приблизились ко мне. Я вопила изо всех сил, но один отбил мою руку с кинжалом с такой силой, что она ударилась о мою шею и ее обожгло как жидким огнем.

– Нет! – завизжала я. – Нет!

Они схватили меня и потащили к двери, а я кричала, лягалась, пыталась высвободить руки и расцарапать их лица. Меня выволокли в коридор, где ждали еще четверо. Я слышала мучительные вопли Санчи, заглушавшие стук падающей мебели и гневные крики Альфонсо. Появились еще два человека, тащившие Санчу. Они вытолкнули ее через порог, так что она налетела на меня, после чего дверь захлопнули. Изнутри все еще доносились крики Альфонсо:

– Я требую свидания с его святейшеством! Требую правосудия!

Державшие меня разжали руки, и я бросилась на дверь. Дернула защелку, принялась молотить кулаками, выкрикивая его имя. Санча со звериным воем упала на колени.

К моему неизбывному ужасу, крики Альфонсо смолкли.

– Нет, – прошептала я. – Господи Исусе, нет…

Дверь распахнулась, и появился Микелотто. Лицо его было в крови, стекавшей на воротник. Я ударила его выше прежнего шрама, и теперь он будет носить еще один, более глубокий, чем первый, как мое клеймо. Вскинув брови при виде меня, он провел рукавом по ране.

Неуклюже, как марионетка, я протиснулась мимо него. Под подошвами у меня хрустели обломки стула, я шла по разорванным книжным обложкам, сбитому ковру, перешагивала через табуреты.

Наконец я подняла глаза. Занавеси балдахина с оборванными замысловатыми кисточками лежали посреди кровати. Простыни и одеяла свисали помятыми складками, словно он в последние мгновения сжимал их, отчаянно пытаясь перебраться на другую сторону.

Одна его исцарапанная рука свисала с кровати. Он лежал лицом вниз, плечи и голова были утоплены в подушках, на которой все еще оставался отпечаток рук душителя Микелотто.

Мой муж был мертв.

Я одна шла по коридору, оставив Санчу позаботиться о теле; я не сказала ей ни слова, а она стояла, ошеломленная, оглушенная, среди разгромленной комнаты. Придворные, секретари и прочие спешили убраться с моего пути – обитатели мира, который я больше не узнавала.

Никто не пытался меня остановить, никто не обратился ко мне, пока я поднималась по лестнице в покои отца и входила в дверь. И только здесь, когда его слуга, занятый у буфета, отшатнулся от меня, я по лицу парня поняла, что и в самом деле похожа на пугало: головорезы порвали мне платье на плече, с моей ладони падали алые капали – следствие бесполезных попыток отбиться от убийц кинжалом Санчи.

Папа сидел за своим столом на обтянутом материей кресле. Поблизости находились два секретаря, а он просматривал документы. Сбоку на промокательной бумаге лежала его папская печать, заточенные перья и чернильница стояли в письменном приборе из горного хрусталя, имеющем форму галеона.

Я остановилась. Он сидел спиной к солнечному свету из окна, выходящего на внутренний сад Ватикана, и оттого казалось, будто у него нет лица.

– Почему? – прошептала я.

Он замер, глядя на мое платье, помятое и заляпанное кровью из моей порезанной руки, на космы растрепанных волос.

Он начал вставать:

– Дитя мое, я послал за тобой около часа назад и предполагал…

Я приблизилась к нему:

– Почему? – Ярость звучала в моем голосе. – Почему ты разрешил Чезаре сделать это?

Его плечи дернулись, словно он собирался пожать ими. Я не верила своим глазам, своим ушам, когда он заговорил скорбным тоном, словно обращался к курии с панегириком:

– С этим ничего нельзя было поделать. Рим бывает таким беззаконным местом. На нашего возлюбленного зятя напали грабители, его ранили, надежды на его спасение не осталось. Мы делали все возможное, но он пренебрегал советами наших врачей. Его раны снова открылись. Началось нагноение. – Он вздохнул. – Несчастный случай, трагедия – вот что мы должны сказать.

Меня охватила душевная борьба. Я вспомнила, как сильно любила папочку, как ждала его прихода в детстве – он тогда сажал меня к себе на колени и рассказывал испанские истории про рыцарей и Крестовые походы, про кружевные дворцы на холмах. Я снова увидела его торжествующее лицо в окне Сикстинской капеллы в тот день, когда он стал папой римским, услышала его рокочущий смех, вспомнила его безграничный оптимизм и страсть к жизни. Я попыталась воскресить в памяти его любовь, чтобы навсегда запечатлеть ее в своем сердце, не дать ей утечь, чтобы мне было за что держаться в плавании по этому бурлящему черному морю.

Его святейшество и пальцем не пошевельнет, чтобы спасти меня.

Я словно пыталась обнять туман, но он рассеивался, и в моих руках оставалась лишь пустота. Доверчивый ребенок, каким я была, любящая дочь и обожающая сестра, которая защищала семью вопреки здравому смыслу, – они убили и их.

Из сада донесся смех. Окно было приоткрыто, и в комнату проникал ветерок. Я прошла к нему мимо отца, который неподвижно сидел за столом, увидела внизу две фигуры среди розовых кустов: одну стройную, неподвижную, облаченную в черный дамаст, другую вертлявую, в платье с голыми плечами и низким вырезом. Именно она и смеялась мелодичным искусственным смехом, выдававшим в ней куртизанку. Танцуя под окном, она подняла накрашенные глаза. Даже с расстояния я увидела, что она красива – оливковая кожа и нарумяненные щеки, блестящая на солнце масса волос. На ее лице появилось удивление, она повернулась и поманила Чезаре.

Он поднял голову. Его невозмутимый взгляд встретился с моим, задержался на невыносимо долгое мгновение, потом прошел мимо, словно я призрак.

– Я хочу уехать сразу же после похорон, – сказала я, отвернувшись от окна. – Заберу сына и уеду в свой замок в Непи… если он все еще мой.

– Конечно он твой, – сказал отец с явной обидой. – Я его тебе подарил. Можешь ехать, когда тебе заблагорассудится.

– Значит, ваше святейшество дает мне разрешение?

Он закряхтел, опустив подбородок. Восприняв это как согласие, я еще раз прошла мимо него.

– Farfallina, – тихо сказал он, и я вздрогнула, – ты должна понять. Он интриговал против нас. Будь у него такая возможность, он бы сделал с Чезаре то же самое. Он оказался предателем. Недостойным тебя.

Я смотрела на него в ужасе от такого самообмана. Потом мои губы искривила улыбка – горше тех последних капель любви, что остались к нему.

– Для меня он был всем. И даже больше. Я никогда не перестану оплакивать его и никогда не забуду, что вы сделали.

Я пошла дальше к двери. Его следующие слова впились в мою спину, будто когти.

– Ты забрала у меня Хуана.

Я замерла. С усилием заставила себя повернуться.

Он смотрел на меня черными глазами, похожими на змеиные, после того как она плюнула в тебя ядом.