– И вот опять я вижу у тебя этот взгляд. Похоже, теперь между нами есть еще одна тайна, прекрасная Лючия.

Не случайно он упомянул мою тайну – первого ребенка. Он думал, что она свяжет нас, но я больше не хотела видеть его раны, утешать его или убеждать в папочкиной любви. Я была слепа в его отношении только потому, что сама хотела этого. Позволила себе верить его лжи, потому что альтернатива была слишком страшной. На самом деле все это время я чувствовала демона внутри его, того демона, о котором давным-давно он сам меня предупреждал.

Мой дьявол – ненависть. Пока Хуан жив, он будет стоять у меня на пути. Я обречен вечно оставаться в его тени и никогда не стану тем, кем мог бы стать.

– Желаю тебе спокойной ночи. – Он отвесил мне элегантный и притом насмешливый поклон и тут же исчез, смешался с толпой болтающих придворных, рассеялся, точно облачко белого дымка.

Кто-то положил руку мне на плечо. Вздрогнув от неожиданности, я обернулась и увидела Альфонсо.

– Что он тебе сказал?

– Ничего, – прошептала я, глядя в пустое пространство, где только что стоял мой брат, и понимая, что потеряла его.

Отныне он жил в другом мире, где не было ничего святого и все имело цену.

Я посмотрела на Альфонсо:

– Отведи меня домой.

Колючий дождь с градом затопил улицы; летняя молния пронзала небеса, озаряя мои комнаты столь яростной белой вспышкой, что Родриго начинал плакать. Я приказала закрыть все ставни и занавеси.

Едва закончилось утро. Гроза бушевала нещадно. Вынужденная целый день сидеть близ жаровни, я пыталась сосредоточиться на книге Вергилия, но его изящные стихи плыли у меня перед глазами. Головная боль усилилась, и я решила пойти в спальню вздремнуть.

Я уже собиралась просить своих дам проводить меня, когда в коридоре зазвучали громкие голоса. Я встала и послала Муриллу унять их, чтобы не разбудить Родриго. Но не успела она дойти до двери, как та распахнулась и вбежал Альфонсо, с ног до головы покрытый пылью.

Мои дамы вскрикнули. Он напоминал призрака из чистилища Данте: кусочки гипса и песок застряли в волосах и бороде, налипли на щеки, на руки, а безумные глаза и зубы были похожи на раны на покрытом коркой бледном лице. Я неуверенно шагнула к нему; мелькнула мысль, что он стал жертвой нападения и пострадал, но потом он заговорил взволнованным, почти неразборчивым, отрывистым голосом:

– Его святейшество… крыша над приемной… он погребен…

Подобрав подол юбки, я бросилась из комнаты. Альфонсо побежал за мной, зовя меня по имени, но я неслась вниз по лестнице, по галереям и в коридор, ведущий в Сикстинскую капеллу и Ватикан.

Разная мелкая сошка из числа придворных и клира безумной волной катилась к приемной, где папочка принимал послов. Я тоже собиралась на прием, но передумала: Родриго боялся грозы и только мое присутствие успокаивало его. Но Альфонсо пошел. И вот я добежала до распахнутых двойных бронзовых дверей: внутри клубились облака той пыли, что покрыла моего мужа. Раздался душераздирающий вопль, и я не сразу поняла, что он сорвался с моих губ.

Я попыталась войти, но Альфонсо схватил меня за талию. Темные фигуры, казалось, плывут по залу, как призраки.

– Нет, – выдохнул он, оттаскивая меня от двери. – Не ходи! Это опасно. Балка пробила потолок над его троном. Там повсюду обломки.

– Dio mio, нет!

Я пыталась вырваться из его рук, нестись вперед и помогать, но он оттащил меня к дальней стене, не выпуская из рук.

– Ты ничем им не поможешь. Они работают, откапывают его. Если ты пойдешь туда, рискуя жизнью, то лишь затруднишь им работы. У них и без того много дел.

– Откапывают его? – Я как безумная уставилась на мужа, он словно говорил на незнакомом языке. – Он еще жив?

– Никто не знает, – прошептал Альфонсо, притянув меня к себе. – Он только что сидел, улыбался, подзывал к себе послов, и в одно мгновение… вероятно, ударила молния. Крыша так неожиданно просела. Они делают все возможное, чтобы его спасти.

Я заставила себя дышать. В воздухе висел запах гипса от обрушившейся крыши, щепок и краски. Время, казалось, идет рывками, с остановками. Я видела людей, выходящих из зала приемов и входящих в него, все они были покрыты дьявольской пылью, их голоса сталкивались, а крики изнутри разносились эхом и затухали, наталкиваясь на груды каменных развалин.

Прошла, как мне казалось, вечность, пока наконец я не услышала крик, грохот обломков, а потом мертвую тишину. Я развернулась в объятиях Альфонсо к двери, даже не осознавая, что и я теперь покрыта белой пленкой, которую мне еще несколько дней придется соскребать с кожи.

– Вот он! – раздался чей-то крик.

Я моргнула, тупо посмотрела на Альфонсо. Он неуверенно сделал шаг вперед, а я вцепилась в его руку. Наконец они появились из двери – несколько усталых слуг, кардиналов и послов в порванных одеждах, – неся импровизированные просевшие носилки из продранного малинового бархата, который прежде был балдахином над папским троном.

– Папочка! – Я бросилась к носилкам в ужасе от того, что может предстать моему взгляду.

Увидев меня, люди расступились. В глазах у меня мутилось. Он лежал неподвижно, повсюду на носилках были обломки и щепки, на его лбу – кровавая рана. Кровоподтеки были и на его больших руках, которые безжизненно, как мне показалось, покоились на груди. Одежды тоже были запачканы, и я не увидела в его теле ни малейшего признака жизни.

– Он мертв, – прошептала я и невольно начала креститься.

Глаза мои наполнились слезами, и тут хриплый голос рядом со мной произнес:

– Он жив. Никогда не говори таких слов. Никогда больше не смей их говорить.

Я ошеломленно подняла голову. Рядом стоял мой брат в плаще, покрытом гипсовой пылью. Пыль ореолом витала вокруг него. У него был такой вид, будто он тоже побывал под обвалом.

Он наклонился ко мне, его глаза смотрели на меня, как красные щелки с грязного лица.

– Он жив и будет жить. На нем длань Божья. Господь не позволит своему скромному наместнику погибнуть столь бесславно. Говорить так – предательство. – Он схватил меня за плечо, встряхнул. – Предательство!

Альфонсо встал между нами:

– Не трогайте ее! – Говорил он низким голосом, и весь его облик источал угрозу. – Прошу вас, мой господин. Вы в вашем горе переступили рамки.

Пальцы Чезаре еще сильнее сжали мое плечо. Вокруг нас образовалась пустота, потом Альфонсо безразличным голосом сказал:

– Вы этого не хотите. Не здесь. Не сейчас. Его святейшество пострадал от несчастного случая, и мы должны вести себя соответственно, хотя нам это может и не нравиться.

С губ моего брата сорвался резкий звук – частично насмешливый, частично глумливый. Он развернулся и принялся отдавать приказы. Люди понесли дальше импровизированные носилки с распростертым на них папочкой, а тот едва слышно прошептал:

– Чезаре, hijo mio. Подойди ко мне…

Не оглядываясь, Чезаре пошел за ними.

– Вы должны как можно скорее покинуть Рим! – Санча ударила кулаком по столу.

Прошло две недели с того дня, когда папочка попал под завал, – две недели невыносимого ожидания, пока он выздоравливал за закрытыми дверями под присмотром врачей. Я не раз просила допустить меня к нему, но получала отказ. Наконец сегодня утром от него пришло сообщение: папочка поднялся с постели и приглашает нас пообедать с ним в Ватикане. Его требование удивило меня, но и обрадовало. Я увижу его! До того мы с Альфонсо собирались провести тихий вечер с нашим ребенком. Но тут появилась Санча, исторгая поток обвинений.

– Сестра, ты преувеличиваешь.

Альфонсо посмотрел на нее. Он сидел на стуле с Родриго на руках, а тот играл ленточкой отцовского дублета. И это, отозвавшись острой болью в сердце, напомнило мне о моем другом сыне – он точно так же играл с моим рукавом, когда я в последний раз была у него…

Я заставила себя снова сосредоточиться, когда Санча воскликнула: