© Г. Крылов, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА®

«Бесчестье – всего лишь прихоть судьбы».

Так говорил мой отец. Он произносил эти слова насмешливо, в обычной своей беззаботной манере, поводя мясистой рукой, где на пальце красовался папский перстень Рыбака[1]. Словно показывая, что может одним щелчком развеять ядовитое облако обвинений, прилепившееся к нам, колючий шепоток о наших пороках, духовном разложении и разврате.

Прежде я верила ему. Я верила, будто он знает все.

Теперь-то я поумнела.

А как иначе объяснить тот кошмар, который мы оставляем после себя: погубленные жизни, принесенная в жертву невинность, пролитая кровь? Как иначе объяснить неожиданный поворот моей собственной судьбы, обрекающей меня вечно бродить по лабиринту безжалостных козней семьи?

Других объяснений быть не может. Бесчестье – не прихоть судьбы. Оно – яд в нашей крови.

Такую цену мы платим за то, что носим имя Борджиа.

– Лукреция, basta![2] Прекрати возиться с этим грязным животным!

Моя мать замахнулась на меня. Все пальцы ее были, будто змеями, обвиты кольцами. Уклоняясь от пощечины, я нагнулась над Аранчино, моим любимым котиком; он зашипел и прижал ушки. Понятно, почему Ваноцца появилась здесь. После недавней смерти папы Иннокентия и созыва конклава для избрания нового святейшего отца я ожидала появления моей матери у нас в палаццо Орсини на Монте-Джордано. Как всегда, она будет в вуали и черных юбках, несмотря на летнюю жару, и удобно устроится в нашей camera[3] как вестник судьбы.

Теперь я хотела одного: чтобы она поскорее ушла.

– Пошел вон! – Ваноцца топнула ногой, прогоняя Аранчино.

Кот выпрыгнул из моих рук и через открытую дверь унесся в темный коридор.

Я даже не почувствовала, что он поцарапал меня, пока на руке не появилась яркая капелька крови. Захватив ранку ртом, я бросила на мать злобный взгляд.

– Просто не понимаю, Адриана, как ты позволяешь ей держать в доме такую гадость! – Мать негодующе взмахнула рукой. – От нее одна зараза. Кошки – распространители сатанинского семени, все знают, что они душат малюток.

– К счастью, у нас тут нет малюток, – ответила Адриана из своего кресла голосом таким же гладким, как и светло-серый шелк ее платья. – И от кота бывает польза. – Адриана вздрогнула. – В особенности летом, когда тут столько крыс.

– Ой! Да избавиться от паразитов прекрасно можно и без кота. Посыпь яду в углах – и все дела. Я сама каждый июнь так поступаю. В моем доме ни одной крысы нет.

Меня передернуло при мысли о яде в доме, где гуляет мой котик, но Адриана уже неторопливо говорила:

– Дорогая Ваноцца, ты, наверное, этого не замечаешь, но в Риме, как мы знаем, крысы бывают разных видов и размеров.

Адриана не ответила на мой благодарный взгляд, но я уверилась, что она не позволит распылять по дому белую смерть. Мой Аранчино, которого я спасла, когда его еще котенком хотел утопить конюх, был в безопасности.

Мать снова обратила свое внимание, острое как нож, на меня. Из-под ее опеки меня забрали в семь лет. Она тогда во второй раз вышла замуж, и отец приказал привезти меня из ее палаццо близ церкви Сан-Пьетро ин Винколи и поселил здесь с Адрианой де Мила, вдовствующей дочерью его старшего брата. Под присмотром Адрианы я росла и воспитывалась, что включало уроки в монастыре Сан-Систо. Она стала для меня матерью в гораздо большей степени, чем эта располневшая, потеющая женщина. Ваноцца разглядывала меня так, будто прикидывала, стоит ли раскошелиться на эту покупку, а я уже не в первый раз задавалась вопросом: как это ей столько лет удавалось сохранять привязанность babbo?[4]

От ее легендарной красоты почти ничего не осталось. Теперь, когда моей матери перевалило за пятьдесят и фигура ее после многочисленных родов и застольных излишеств потеряла прежнюю привлекательность, она напоминала простолюдинку. Под ее серо-голубыми глазами – их унаследовала и я, хотя у моих оттенок светлее, – появились темные морщинистые мешки, на щеках – красные прожилки, а ястребиный нос усиливал выражение вечного недовольства. Она продолжала носить дорогой черный бархат, но покрой ее платья уже не претендовал на моду, как и прическа, и старомодная густая вуаль, под которой виднелись седые пряди прежде золотистых волос.

– Она нормально питается? – спросила Ваноцца, словно почувствовала, что я невысоко оцениваю ее внешность. – По-прежнему худа, как уличная дворняжка. И такая бледная, словно солнца никогда не видела. Надеюсь, месячные у нее еще не начались?

– У Лукреции естественный цвет лица. Сейчас такой в моде, – ответила Адриана. – И ей еще нет и тринадцати. Некоторым девочкам нужно больше времени, чтобы достичь зрелости.

Ваноцца хмыкнула:

– У нее нет этого времени. Ты не забыла – она уже обручена. Мы можем только надеяться, что это мудреное образование, на котором настоял Родриго, пойдет ей на пользу, хотя, убей меня, не понимаю, для чего девочке книги и всякая такая ерунда.

– Я люблю книги… – стала было возражать я, но мою речь оборвал звон маленького серебряного колокольчика Адрианы.

Довольно быстро появилась маленькая Мурилла, моя любимая карлица, которую babbo подарил мне на одиннадцатилетие. Она прибежала, неся графин и тарелку с сырами. Муриллу – миниатюрное создание с черной кожей – привезли из далеких земель, где люди ходят голыми, и ее необычность очаровала меня, а потому я с удивлением посмотрела на мать, которая прогнала ее, словно комара. Адриана жестом велела Мурилле поставить принесенное на стол. С того самого дня, как мать явилась будто снег на голову, Адриана словно не замечала, что та презирает слуг, неодобрительно разглядывает гобелены, вазы со свежими цветами и скульптуры в углах – все свидетельства внимания папочки, которым когда-то пользовалась моя мать.

– Монахини заверяют, что Лукреция в учебе сумела добиться многого, – продолжила Адриана. – Она прекрасно танцует, у нее обнаружился талант лютнистки, а ее вышивки выше всяких похвал. К тому же она немного освоила латынь…

– Латынь?! – воскликнула Ваноцца, и из ее рта полетели крошки. – Мало того что она испортит себе глаза чтением, так она еще и петь будет, как поп? Она отправляется в Испанию, чтобы выйти замуж, а не служить мессу.