И вот когда я разрыдалась в одиночестве у его ложа, чувствуя, что все мое существо сломлено, что горе, с которым я боролась изо всех сил, одолевает меня, я услышала его голос. Поначалу я подумала, что мне мерещится. Я моргнула, прогоняя туман из глаз; слезы скатились по моим щекам, а я застыла и уставилась на него, исполненная сомнения.

Лоб его наморщился. Я охнула, подалась поближе к нему:

– Альфонсо?

Он медленно поднял веки. Несколько мгновений смотрел на меня, яркий янтарь его глаз пронзил меня до глубины души. Потом его пальцы шевельнулись, разогнулись, и тогда я, глотая рыдание, потянулась к его руке.

– Я… я люблю тебя, – прошептал он. – Не… покидай… меня…

– Никогда.

Я поцеловала его руку. Он вздохнул и снова закрыл глаза. Я замерла, подумав, что это конец, последний прилив энергии перед…

Я почувствовала, как сжались его пальцы. Глаза опять открылись. Он шевельнул губами. На сей раз ему не хватило сил подать голос. Но я все равно услышала его, словно волчий вой у меня в голове: «Чезаре».

Еще через неделю он уже мог садиться. А вскоре даже начал вставать. Каждый день я помогала ему подняться, чтобы он, прихрамывая, прошелся по комнате. Он был слаб, жаловался на боль в ноге, сильную как тысяча чертей. Я знала: боль почти невыносима, потому что он цеплялся за меня, его пальцы впивались в мою руку, а его мотало, словно пол ходил у нас под ногами. Но он стискивал зубы и заставлял себя идти дальше, пока не научился самостоятельно добираться от своей кровати до окна. Я отказывалась отходить от него, спала на подстилке рядом с его постелью, мылась и переодевалась в передней, пока как-то утром он не совершил эту свою первую мучительную, но самостоятельную прогулку. От усилий пот лил с него градом. Я помогла ему лечь в постель, и вскоре пришла Санча с его дневной порцией еды. Заодно она принесла книги, о которых он просил. Я принялась разбирать стопки, а она вполголоса заговорила с ним.

– Он так сказал? – вдруг зарычал Альфонсо.

Я замерла, глядя на них. Санча сидела рядом с Альфонсо, держа в руках миску с супом.

– Что случилось?

– Твой отец, – ответил Альфонсо. Он поменял положение, поморщился, вскрикнул от боли, и я бросилась к нему. – Черт бы побрал эту ногу!

На его повязках под рубахой опять проступила кровь.

– Ты перенапрягся сегодня. – Я уложила его на подушку, чтобы проверить повязку. – Ее снова нужно поменять.

Он схватил меня за запястье:

– Ты должна это выслушать. Санча, скажи ей.

Его мрачное выражение заставило меня замереть. Мы не говорили о том, что он произнес, когда только пришел в себя, хотя это слово осталось между нами, – роковая реальность, с которой нам придется иметь дело. Не упоминал он и причину перепалки между нами в день нападения на него, но теперь он знал, что Чезаре обманул его, желая рассорить нас. Я убедила себя, что будет мало проку говорить о подспудных течениях вокруг, самое главное сейчас – полностью поставить Альфонсо на ноги. Но теперь, когда я посмотрела на Санчу, мои страхи прорвались наружу.

Она сидела замерев, неуверенная.

– Давай, – сказал Альфонсо. – Она заслуживает того, чтобы знать.

Я попыталась взять себя в руки. Ее сдержанность говорила только об одном: она узнала что-то ужасное.

– Наш посол из Неаполя… – начала она ровным голосом, словно намеренно убрала из него все эмоции. – Он сказал мне, что спросил у его святейшества, верны ли слухи о том, что нападение на Альфонсо заказал Чезаре. Его святейшество, как и прежде, ответил, что считает твоего брата невиновным в злодеянии, только на сей раз он добавил, что если Чезаре и несет ответственность, то у него, видимо, были свои причины так поступить.

Я не могла сказать ни слова, не могла набрать в легкие достаточно воздуха. Наконец я услышала собственный шепот:

– Он, вероятно, не понял. Мой отец никогда не мог сказать такое…

Мой протест был встречен молчанием. Я вспомнила, как папочка отправил Джулию развлекать Хуана и моего мужа, как он приказал убить Пантализею и Перотто. Я убеждала себя, что Джулия солгала, а смерть слуг была необходима, чтобы защитить меня, но я больше не могла отрицать ужасную правду, как бы мне этого ни хотелось. И я больше не могла найти утешения в воспоминаниях детства, когда папочка был для меня всем в жизни. Ради власти он совершал ужасные вещи. Он шел к папскому трону, как разбойник, и пожертвовал нашим благополучием ради своих амбиций.

А теперь предоставил такую же свободу Чезаре.

Альфонсо рассвирепел:

– Я не стану дожидаться, когда они нанесут следующий удар. Я думал о том вечере. Не могу сказать наверняка, кто были те преступники. Они набросились на нас в темноте, выскочив из-под плащей: делали вид, что спят под ними, как нищие. Лиц я не видел, на них были маски. Но вероятно, поблизости их ждали лошади, маршрут отступления был спланирован, потому что они исчезли, как только появились стражники. Они поджидали меня. Знали, каким путем я пойду. Поначалу я сбил их с толку, потому что из палаццо Санта-Мария в Ватикан прошел через Сикстинскую капеллу. В противном случае я бы никогда не добрался до зала и не поговорил бы с Чезаре. – Он помолчал. – Его святейшество и пальцем не пошевельнет, чтобы спасти меня. Моей жизни по-прежнему угрожает смертельная опасность.

– Тогда мы должны нанести удар первыми. – Санча посмотрела на меня. – Чезаре заслужил смерть за все, что он сделал и еще сделает, если его не остановить.

Опасайся того, кто алчет.

Будто сам мой брат прошептал эти слова мне в ухо, возникнув из облака страха в моем сердце. Я услышала его предупреждение и поняла. Больше всего в жизни он жаждал не власти или славы, даже не папочкиной благосклонности – он желал меня. Он хотел убить Альфонсо по той же причине, по которой убил Хуана: ему была невыносима мысль о том, что я принадлежу кому-то другому.

– Вы с Санчей должны оставаться здесь, – сквозь ком в горле выдавила я. – Ни в коем случае не выходите отсюда. Я поговорю с отцом. Добьюсь от него обещания обеспечить нашу безопасность. Я его дочь. Он не сможет мне отказать.

– Если ты это сделаешь, то лишь предупредишь их. Они удвоят стражу у наших дверей, и тогда мы будем в ловушке. – Альфонсо путался в простынях, пытаясь встать. – Уехать должен я. Может быть, если его святейшество убедится, что у меня нет желания ни оставаться в Риме, ни противостоять Чезаре, он дважды подумает, прежде чем…

Я попыталась объяснить ему, что это бесполезно. Что бы отец ни обещал, Чезаре борется за меня, боится потерять. Он будет мстить Альфонсо за то, что тот увез меня. Я – единственная, кого он любил. Я и должна положить конец его безумствам. Но неожиданно голос за дверью оборвал мои возражения.

Миска выпала из рук Санчи, ударилась о пол. Я услышала шум, резкий выкрик отданных приказов. Я не успела пересечь комнату, как Санча бросилась ко мне и сунула что-то в мою руку. У меня не было времени посмотреть, что это, но, сомкнув пальцы, я ощутила усаженную драгоценными камнями рукоять, по которой узнала ее кинжал – она размахивала им перед лицом Джованни Сфорца. Когда дверь распахнулась и на пороге появилась крупная фигура, кинжал показался мне детской игрушкой.

Вошедший наклонил голову:

– Мадонна… – Его рот искривился в гримасе, растянув уродливый шрам на верхней губе. – Надеюсь, вы здоровы.

– Что… что вы здесь делаете?

Я стояла спиной к кровати, с которой пытался подняться мой муж.

– Альфонсо, держись за мной, – взволнованно говорила ему Санча. – Держись за мной!

– Его святейшество просит вас явиться к нему. – Глаза Микелотто сверкнули. – Он хочет знать, как долго вы собираетесь оставаться здесь, тогда как у вас есть обязанности и сын, который требует вашего внимания.

– Мой сын в безопасности. В отличие от моего мужа, и это прекрасно известно его святейшеству.

– И тем не менее мне приказано проводить вас к его святейшеству и обыскать эту комнату. У нас есть основания подозревать заговор против моего господина.