«Ночью морозной и тёмной…» Ночью морозной и тёмной Старец бездомный В поле бредёт, замирая. Холод его усыпляет, Снежный сугроб наметает Вьюга седая. Вьюга метёт, Вьюга поёт: «Вихри снежные вью, Песни в поле пою. Люблю я широкий и вольный простор, Степей без конца и без краю. В селеньях людских и в ущелиях гор Я бешено рвусь и рыдаю». Он изнемог. Надвигается мгла, Ветер отвеял от сердца печали, Снежные хлопья его приласкали. Вьюга его обняла. В бешеном разгуле вьюга в поле пляшет, И фатою снежной на скитальца машет: «Нет и нет пути. И куда идти! Я ли не нарядна? Засыпай скорей. На груди моей Отдохнуть отрадно». «Прекрасно всё вокруг, – он грезит, замерзая: Широк простор сияющих небес; В дремоте сладкой ветви наклоняя, Задумался зелёный лес. Обвиты цепкой повиликой Его седые пни; Расцвёл шиповник дикий В его тени, И ландыш белый Цветёт». Померкли грёзы. Труп оледенелый Лежит, а вьюга вихри вьёт, И песни злобные поёт. «Морозен ясный день, а солнце встало рано…» Морозен ясный день, а солнце встало рано. Зима, смирись, – близки весенние деньки. Сквозь тонкую вуаль февральского тумана На солнце яркое смотрю из-под руки. Возносится оно победно и багряно, – Невольно сузились пытливые зрачки. На диске солнечном, как быстрый дым кальяна, Дрожат свинцовые проворные кружки, А книзу мечутся кинжалы золотые. Я опустил глаза, – как призраки цветные, Запрыгали везде лиловые цветки. Вы, солнца красного горячие отброски, Мрак разгоняете, а всё его отростки Живучи и цепки. «Обман и глупый, и смешной!..» Обман и глупый, и смешной! Со всех сторон оклеен ящик Позолоченною тесьмой, И говорит, склонясь, приказчик: «Изображенье там лежит Того, кто вам всего дороже». Вы ящик вскроете, – и что же? Там только зеркальце блестит. Вручает нам ларец красивый Судьба в начале наших дней, И мы с улыбкой горделивой Храним залог любви своей. Когда ж откроет размышленье Ларец в полуночной тиши, В холодном зеркале души Своё мы встретим отраженье. «Золотого счастья кубок…»
Золотого счастья кубок Отдали от алых губок, Погляди скорей вокруг, – От тоски кому не больно ль? Малой капли не довольно ль Для смягченья долгих мук? Если взор твой будет жаден, Скажет совесть, что украден Твой безоблачный Эдем У того, кто пред тобою Шёл дорогой трудовою И безрадостен, и нем. «Росла, росла волна прилива…» Росла, росла волна прилива, To бурно мчалась, то ползла Туда, где, высясь горделиво, Дремала вечная скала. Волна несла в чужую сушу, Забыв родимый океан, Свою изменчивую душу, Свой обольстительный обман. «К светлым стёклам фонаря…» К светлым стёклам фонаря, Яркой радостью горя, Стаи бабочек, Стаи ласточек Летят, – На огненные зовы Слетаются голодные совы, И бедных малюток сторожат. Впереди – погибель На сверкающем сгибе Лёгкого фонаря, Светлого, как заря, Как заря на стекле, Сзади – жадные зевы, Голодные гневы, Разверстые во мгле. «Ребёнок блажит в колыбели…» Ребёнок блажит в колыбели. Капризного нечем унять. Не хочет он песенок слушать, Не хочет он с мамой играть. Блажное, усталое сердце Чуждается так же людей, И, ранено бледною скорбью, Всё ноет о доле своей. «Пусть, кто хочет, веселится…» Пусть, кто хочет, веселится В установленные дни, И смеётся, и дивится На потешные огни. Безотчетному веселью Я души не отдаю, – И вернусь я рано в келью Бедную мою. «Уже не прозрачна…» Уже не прозрачна Лазурь её девственных глаз. В них что-то мерцает мрачно, Что-то таится от нас. Как-то мне странно, Когда затрепещет, нахмурится бровь Над взором, в котором мерцанье туманно, Меж тем как уста улыбаются вновь. Улыбаются, только тревожно Бьётся жилка на этой щеке, Словно боится, что неосторожно Она прикоснётся к чьей-то руке. Страх затаился под тёмные ресницы, Незаконным желаньем взволнованна грудь. Лукавые, синие смеются зарницы, А молниям стыдно и страшно сверкнуть. |
