При моих последних словах настороженность исчезла с лица Лины, и на нем промелькнуло что-то похожее на сострадание, но я подумал, что не должен обольщаться. Это естественный порыв, который быстро пройдет, после чего она начнет рассуждать здраво и поймет, что от меня лучше держаться подальше. Лучше и безопаснее.
– Иногда, – добавил я, слегка откидываясь назад и глядя в звездное небо над собой, – я пытаюсь представить себе человека, который спустил на Марию собаку. Передо мной мелькают самые разные лица, но поводок всегда держат одни и те же руки, и эти руки мои. И, как бы я ни старался, мне вряд ли удастся смыть с себя этот грех… – Я с силой провел рукой по лицу. – Сейчас где-то здесь бродит юный наивный паренек, который пытается подражать самым крутым гангстерам, которых он видел в кино. На первый взгляд его действительно можно принять за решительного, сильного, уверенного в себе мужчину, но на самом деле ему страшно, больно и одиноко. Нет, я не собираюсь оправдываться, да и не могу… Я виноват в том, что Мария, которую я люблю больше всего на свете, была ранена и едва не осталась калекой. То, что случилось с Сэлом, – тоже дело моих рук, и я не хочу еще больше увеличивать груз, который лежит на моей совести. Вот почему ты должна знать, кто я такой, откуда я взялся и что я могу с собой принести.
Лина пошевелилась в кресле и скрестила руки на груди, но ее лицо не выражало ни страха, ни тревоги, ни отвращения. Она казалась… задумчивой. Наконец она спросила:
– Скажи, есть ли что-то такое, что… чем ты мог бы гордиться?
– Что-о?.. – Я даже ушам своим не поверил. – Разве ты не слышала, что́ я только что тебе рассказал?
– Я все слышала, и тем не менее я прошу тебя ответить на мой вопрос.
Я пожал плечами, потом неожиданно улыбнулся:
– Да, пожалуй, есть одна вещь, но только одна.
– Какая же?
– Ты действительно хочешь знать?
– Конечно. Иначе я бы не спрашивала.
– Лет шесть или семь назад я должен был забрать груз на Кубе. Для меня в этом не было ничего необычного или сложного – я рассчитывал смотаться туда и обратно часов за двенадцать. И вот, когда я уложил пакеты с порошком в тайники под палубой и уже отчаливал, на берегу вдруг появился какой-то человек в грязном костюме и с мешком наличных – кубинских песо и долларов. С ним были жена и трое детей. Он показал мне деньги и объяснил на ломаном английском, что им необходимо как можно скорее бежать с острова. Сегодня, сейчас, потому что завтра будет поздно. Я спросил, есть ли у него какие-то документы, но он только покачал головой. Даже не знаю почему, но я сразу вспомнил о том, что у Колина есть в Майами друг или, точнее, партнер, который за некоторую сумму может «организовать» вполне легальные документы. И вот я посмотрел на мужчину, посмотрел на его напуганную жену и детей и спросил: «Что же ты натворил, что тебе нужно так срочно сматываться?» А знаешь, что́ он мне ответил? Он тоже посмотрел на свою семью и сказал только три слова: «Я не сдался». Не знаю, какой смысл он вкладывал в эти слова, но для меня в тот момент этого оказалось достаточно; я жестом показал им на свой катер, и через минуту мои беженцы уже скрылись в каюте. Я понятия не имел, что я буду делать с ними дальше, поэтому, едва отойдя от берега, сразу позвонил Колину… Когда мы подошли к флоридскому берегу, он уже встречал нас со своим приятелем – специалистом по документам. Насколько мне известно, сейчас Хуан – так теперь зовут этого мужчину – торгует восточными коврами в Южной Флориде и даже процветает. Я иногда сталкиваюсь с ним в кубинском кафе в южной части Майами. Хуан покупает мне чашечку кофе и долго рассказывает про свою старшую дочь, которая учится на врача в университете штата. Когда мы расстаемся, он крепко жмет мне руку, а в его глазах стоят слезы… – Я кивнул. – Вот этим я горжусь.
– Хорошо, – сказала она. – А теперь расскажи, чего ты больше всего стыдишься.
Я отпил глоток воды из бутылки, стоявшей на полу возле наших шезлонгов.
– Лина, я торговец наркотиками, а не продавец сладостей, поэтому…
– Тогда выбери что-нибудь одно.
– Как-то у Колина возникли трудности с доставкой груза из Аргентины. Во флоридском таможенном управлении сменилось начальство, и те, кто нам обычно помогал, боялись, как бы не попасться. Тогда я сам отправился в Аргентину и перекупил у местных поставщиков сотню голов скота, который должен был отправиться на забой в Штаты, купил, разумеется, с переплатой, но это был пустяк по сравнению с тем, что мы собирались наварить на порошке. Перед самой отправкой я упаковал груз в плотный пластик и вставил коровам в… ну, ты понимаешь.
Все прошло, как мы планировали. Когда коровы без проблем миновали таможню, мы извлекли наркотик, а самих коров продали одному флоридскому ковбою, который владеет сетью стейкхаусов на юго-востоке.
– Ну, и что тут плохого, если, конечно, не считать сам факт контрабанды?
– Понимаешь, во время перевозки пара пакетов лопнула, и матросам пришлось скормить коров акулам.
– Ты спокойно относишься к тому, что люди гробят себя кокаином, но жалеешь двух коров, которых через неделю все равно должны были пустить на бифштексы?
Я покачал головой:
– Ты спросила, чего я больше всего стыжусь, и я рассказал то, что первым пришло мне на ум. Что касается наркотиков, то до недавнего времени я считал, что мы не делаем ничего особенного, только поставляем препарат тем, кто считает допустимым расслабляться подобным образом. В конце концов, никто же не винит продавцов вина в том, что у людей появляются проблемы с алкоголем? Мне хотелось спать спокойно, поэтому я старался не думать о последствиях нашей деятельности и не замечать тех клиентов, чья привычка к белому порошку переросла в зависимость. Если кто-то не способен преодолеть тягу к наркотикам, это его трудности, не мои. Мы с Колином, словно бутлегеры времен сухого закона, поставляли людям то, что они хотели, пусть даже для этого нам приходилось действовать нелегально. Да, наркотики – это яд посильнее, чем спиртное, он отравляет всех, но мне казалось, что на нас он не подействует. Что мы каким-то образом останемся невосприимчивы к этой отраве. И, возможно, поначалу так и было, но потом… Нет я вовсе не имею в виду, что мы сами начали нюхать или колоться, однако торговля наркотиками сама способна превратиться в привычку, в потребность, справиться с которой очень нелегко.
На верхней губе Лины выступили бисеринки пота, но голос ее звучал твердо:
– Нет, Чарли Финн, меня ты не испугаешь, – произнесла она. – Я понимаю, что́ ты хочешь мне сказать, но… Тебе просто невдомек, что человек, которого видишь в зеркале ты, и человек, которого вижу я, отличаются друг от друга. Они не только не похожи друг на друга, но и до некоторой степени являются антиподами. За последние дни я много раз видела, как моя дочь берет тебя за руку или взбирается к тебе на колени или на плечи, словно ты – живой спортивный снаряд. А еще я знаю, что ты возместил ущерб владельцу отеля на берегу, хотя даже не собирался в нем останавливаться.
– Но… как ты узнала?.. – растерянно пробормотал я. Ее осведомленность застала меня врасплох.
– Я уже говорила тебе, Чарли: быть может, я не богата, но я – не круглая дура. Когда владелец отеля вышел из конторы, чтобы проводить тебя до машины, все это было написано у него на лице, так что… Ты спускался в колодец, из которого не собирался пить, и по нескольку часов подряд врубался в спекшуюся глину, хотя за десять лет ни один из местных жителей так и не захотел этого сделать. Ты каждый день отправлялся прочесывать побережье в поисках подростка, который тебе даже не родной… А еще ты каждый день смотрел на меня и гадал, сможет ли такая женщина, как я, когда-нибудь полюбить такого, как ты… Так что извини, Чарли, но я просто не могу согласиться с тем, что́ ты мне только что сказал, потому что я вижу… вижу другое.
На протяжение нескольких минут я молчал, то расстегивая, то снова затягивая ремешок часов. Я просто не знал, что сказать. Наивная вера Лины в то, что на самом деле я совсем не такой, как казалось со стороны, только доказывала, насколько я преуспел в искусстве лжи и обмана. В противном случае ее бы здесь уже не было. Должен признаться, в эти минуты мне очень хотелось рассказать ей всю правду – открыть, какую роль я сыграл в банкротстве «Синко Падрес», и посмотреть на ее реакцию, – однако по причинам, которые я и сам не мог бы назвать, я был не в силах заставить себя произнести роковые слова. Возможно, мне была невыносима мысль о том, что мой образ жизни приведет к тому, что я потеряю еще и эту женщину. Возможно, я надеялся, что когда-нибудь сумею измениться. Да и не хотелось мне причинять Лине новые страдания. К чему ворошить прошлое? Ничего хорошего из этого все равно не могло получиться. Сколько бы раз я ни оглядывался назад, на свою прошлую жизнь, пытаясь разобраться, что было не так, я каждый раз натыкался только на одну причину, на один общий знаменатель, подводивший черту под моими отношениями с Амандой, с Шелли, а теперь и с Линой. Этим общим знаменателем был я сам, следовательно, проблема была не в них.
