– Это отличный город, Эйхерн, – сказал Эмблер. – Ты скоро это поймешь!

– О да, это я уже понял, – вежливо согласился Эйхерн.

– Ты ск’ро пр’дешь от н’го в восторг, – с трудом произнес Гарольд, выразительно кивая головой. – Я ’елаю ’се чтоб так и ’ыло.

Он вознес хвалу городу, и Эвелин с чувством дискомфорта подумала о том, что и всем остальным, вероятно, монолог кажется скучным. Но она ошиблась: все слушали его очень внимательно. Эвелин при первой же возможности вмешалась.

– А где вы жили раньше, мистер Эйхерн? – с преувеличенным интересом спросила она. Затем неожиданно вспомнила, что миссис Эйхерн только что рассказывала ей об этом, но для нее сейчас это не имело никакого значения. Нельзя было позволять Гарольду говорить слишком много. Он становился таким кретином, когда напивался!

Но Гарольд все же встрял в разговор снова:

– Ск’жу тебе, Эйх’рн. Снач’ла ты покупаеш’ с’бе дом на х’лме. Купи у Стэрни ил’ у Ри’вея. Д’лжен иметь его, чтобы люди г’ворили «Вот дом Эйх’р’на!». Соли’ный, сам п’нимаишь, э’фект.

Эвелин покраснела. Это была совершеннейшая чепуха. Но Эйхерн до сих пор не почуял ничего дурного, он только серьезно кивал головою в ответ.

– Видели ли вы…

Но ее слова потонули в шуме, который издавал Гарольд.

– Купи дом! Это – начало. Затем узнаешь здешних жителей. Постороннему все они кажутся снобами, но это только до поры до времени, пока они не узнают тебя поближе. Такие люди, как вы, – он жестом указал на Эйхерна, – с женой – то что надо. Здесь радушие проявляют сразу, как только ты перешел за бар… бар… барер! – Он шумно сглотнул и затем произнес: «Барьер», повторив это слово мастерски, как настоящий диктор.

Эвелин посмотрела на своего деверя. Во взгляде ее ясно читалась мольба о помощи; но перед тем, как он смог вмешаться в разговор, изо рта Тома Лоури, забитого потухшей сигарой, которую он сильно сжал зубами, раздалось громкое мычание:

– Хума ума хо хима ахди ум…

– Что? – серьезно переспросил Гарольд.

Повинуясь необходимости, Том с трудом извлек сигару изо рта – точнее, он извлек ее часть, а затем с громким «Тьфу!» остаток полетел в другой конец комнаты, плавно приземлившись на колени миссис Эйхерн.

– Прошу прощения, – пробормотал Том и поднялся со смутным намерением исправить свою ошибку. Рука Мильтона вовремя ухватила его за пиджак, и миссис Эйхерн сама – и не без грации! – не моргнув глазом, сбросила табак со своей юбки на пол.

– Я хотел сказать, – громко продолжил Том, – ’еред ’ем как ’то сл’чило’, – он виновато помахал рукой в направлении миссис Эйхерн, – я говорил, что знаю правду обо всем этом деле в клубе!

Мильтон наклонился и что-то прошептал ему.

– ’ставьте меня в ’окое, – капризно ответил Том, – я ’наю что делаю! Именно поэтому ’ни и пр’шли ’юда!

Эвелин охватила паника, ей никак не удавалось вставить в разговор хоть слово. Она увидела сардоническое выражение на лице сестры; лицо же миссис Эйхерн стало пунцовым. Мистер Эйхерн опустил глаза и перебирал пальцами цепочку от часов.

– Я знаю, кто не пускал вас в клуб, и этот человек нисколько не лучше вас. Могу обо всем ’говориться, ’ог бы и раньше, но не был ’вами знаком. Гарол’ говорил мне, вы чувствовали себя неловко…

Мильтон Пайпер неожиданно и неуклюже встал. Через секунду встали и все остальные, а Мильтон очень торопливо начал говорить что-то о том, что хозяева, наверное, уже устали, что пора и честь знать; Эйхерны присоединились к нему. Затем миссис Эйхерн сглотнула и с натянутой улыбкой повернулась к Джесси. Эвелин увидела, что Том накренился вперед и положил свою руку на плечо Эйхерну, но неожиданно она услышала новый встревоженный голос за спиной. Повернувшись, она увидела Хильду, вторую горничную.

– Простите, миссис Пайпер. Я думаю, что у Джули заражение крови. Ее рука раздулась, у нее высокая температура, она стонет и очень тяжело дышит.

– У Джули?! – резко переспросила Эвелин.

Вечеринка неожиданно отошла на второй план. Она быстро повернулась, нашла глазами миссис Эйхерн и скользнула к ней:

– Прошу меня извинить, миссис…

Имя вылетело у нее из головы, но она продолжила:

– Моя маленькая дочь заболела. Я спущусь вниз, как только смогу.

Она повернулась и быстро пошла наверх, удерживая в памяти печальное зрелище клубов сигарного дыма в центре комнаты и звуки громкой беседы, грозившей плавно перерасти в отчаянный спор.

Включив свет в детской, она обнаружила Джули бьющейся в жару и издающей странные тихие стоны. Она дотронулась до щек дочери. Они горели. С восклицанием она засунула руку под одеяльце и нащупала там руку. Хильда сказала правду. Палец и кисть раздулись, а в центре была маленькая воспаленная ранка. «Заражение крови!» – застучало у нее в голове. Бинт сполз с ранки, и в нее попала грязь. Она порезалась в три часа, а теперь было одиннадцать. Восемь часов. Не может быть, чтобы инфекция распространялась так быстро! Она бросилась к телефону.

Доктора Мартина, жившего на соседней улице, не было дома. Семейный врач Фулк не брал трубку. Она ломала голову, придумывая, кому бы позвонить, в отчаянии набрала номер своего отоларинголога и яростно кусала губы, пока он искал в справочнике номера практикующих врачей. Эта минута показалась ей бесконечно долгой; она слышала громкие, доносившиеся снизу голоса, – но сейчас она находилась в другом мире, в иной Вселенной… Через четверть часа ей удалось наконец дозвониться до врача, который раздраженно с ней переговорил, рассердившись на то, что его подняли с постели среди ночи. Она побежала обратно в детскую и, взглянув на руку, обнаружила, что та распухла еще сильнее.

– Господи! – крикнула она, встала на колени рядом с постелью Джули и погладила дочь по голове, чтобы хоть как-то ее успокоить.

Ей показалось, что нужно – необходимо – принести сейчас же горячую воду; она поднялась и бросилась к двери, но кружева ее платья зацепились за резную спинку детской кроватки, и Эвелин снова упала на колени. Она изо всех сил дернулась вперед, бешено стараясь освободиться от нежданной помехи – кроватка дернулась, и Джули застонала. Затем – уже не так неистово – неловкими пальцами Эвелин нащупала шов на платье, оторвала весь кринолин и выбежала из комнаты.

В холле она услышала всего один громкий и настойчивый голос, но и он уже затих, когда она добежала до лестницы. Хлопнула входная дверь.

В поле ее зрения попал музыкальный салон. Там находились только Мильтон и Гарольд, растянувшийся на стуле; его лицо было бледным, воротник расстегнут, а челюсть двигалась неестественно свободно.

– Что случилось?

Мильтон с явным беспокойством посмотрел на нее:

– Маленькие неприятности…

Затем Гарольд заметил ее и через силу начал говорить.

– ‘Скорбил мою с’бственную к’зину в моем с’бственном д’ме! Проклятый нувориш ‘скорбил мою с’бственную к’зину…

– Том хотел проучить Эйхерна, а Гарольд вмешался, – пояснил Мильтон.

– Господи, Мильтон, – воскликнула Эвелин, – неужели ты не мог их остановить?!

– Я пытался; я…

– Джули заболела, – прервала она его, – у нее заражение крови. Уложи его спать, если это тебя не затруднит.

Гарольд посмотрел на нее:

– Джули больна?

Не обращая на него внимания, Эвелин стремительно удалилась из столовой, случайно бросив взгляд на ту самую большую чашу, все еще стоявшую на столе: лед растаял,

и вода смешалась с остатками пунша, – у нее по спине от страха пробежал холодок… Она услышала шаги на лестнице – это был Мильтон, помогавший Гарольду подняться в спальню, – а затем услышала, как Гарольд бормотал себе под нос:

– Что она ск’зала, с Дж ли вс’ в п’рядке.

– Не пускай его в детскую! – крикнула она.

Последовавшие часы превратились в сумрачный кошмар.

Доктор прибыл около полуночи и на протяжении получаса с помощью ланцета исследовал рану. В два часа он уехал, дав ей телефоны двух сиделок, которых можно было вызвать среди ночи, и обещав заехать еще раз в половине седьмого. У девочки действительно началось заражение крови.