Я никак не унизил их воинский дух, а как можно выше поднял его, чтобы вы сами решили участь своих бывших врагов. Но сейчас они нам не враги, и для них война закончилась. И надо справедливо решить их судьбу!

Возможно, что они достойны и свободы. Вам это решать, мой славный народ!

И сам император удивился своей речи: грандиозной, льстивой и коварной, в очень искусном сплетении — народ ликовал.

— А итогом всего веселья будет их поединок: казаков с нашими добровольцами, с именитыми воинами. Пусть и наши герои готовят себя к поединку. Народ достойно оценит действия каждого бойца, и укрепит этим свой победный дух. Это лучше всякого вина молодит кровь и разум каждого японца. Я верю в мудрость своего народа, и даю ему наивысшее право — быть судьёй. Всё в ваших руках: даже их жизнь, и спасение их.

Устал император от своей речи и присел на шелковые подушки отдохнуть. Не молод он уже, и в отдыхе нуждается. Но ещё больше подрывает здоровье его страсть содеянного коварства, так его изнутри и съедает.

Вытер мохнатой папахой своё лицо Василий Шохирев, жарко ему стало.

— Умереть сразу во сто раз легче бы было. Чем весь этот позорный маскарад терпеть. Жалко господина Тарада, да ещё милую Идиллию. Сколько они натерпелись беды с нами, один Господь Бог знает. Но и их хочет унизить император. Ведь у них свои, давние счёты ведутся. И грех нам с тобой Григорий своих благодетелей в обиду давать.

— Большой грех! И тяжкий он. Только бы на нас не лёг он своим позором.

— Не посрамим мы звания русского казака, Гришка. Святой Георгий Победоносец всегда с нами.

И целует Василий свой крест и лоб свой осеняет крестным знаменем.

И я осеняю себя крестным знаменем и целую два своих Георгиевских креста на груди. Но глаза мои и мысли с моей любимой Идиллией.

— Как ей тяжело сейчас, бедненькой? Как цветочек она хрупка, и нежна перед коварством тирана, и даже нелепого случая, что уже с ножом рядом с нею стоит.

Она одна из всей массы счастливых людей такая опухшая от слёз. Но и она виду не подаёт, не хочет меня расстраивать. Знает она, что сейчас мне во сто крат хуже: я со своей смертью играюсь. И сквозь слёзы Идиллия робко улыбается мне: я с тобой милый навсегда! Слёзы текут по её лицу, уже без удержки.

Всё готово к представлению, и мы с Василием должны показать всё, что мы умеем: свою доблесть и нашу казачью выучку.

Хороших белых лошадей нам дал господин генерал. И что главное — выученных коней, иначе было бы всем весёлое представление. Опозорились бы мы с Василием ещё сразу, в самом начале праздника. На чём и строился весь расчёт императора и его мудрых советников. Тут всё в счет бралось!

А мой Вихрь ко мне своими тёплыми губами тянется, сахару просит. Я его так сам назвал, в честь моего любимого коня, что не раз спасал меня в бою от верной смерти.

— Ну что же, милый, не подведи меня. Кушай на здоровье моё угощенье. Сегодня нам с тобой потяжелее, чем в бою будет. Вон сколько народу на нас смотрит!

И конь меня отлично понимает, его уму позавидуешь. Совсем, как человек он, только сказать всё словами не может. И душа у него, похоже, что русская, иначе все его действия и не объяснишь. Конь, а такой понятливый! И тут же мимолётом меня осеняет вообще дерзкая мысль: может она, эта душа, и вовсе не имеет никаких национальностей, всё до ужаса просто.

С гиком и свистом пронеслись мы с Василием по кругу на своих добрых лошадях мимо восторженных зрителей. Как когда-то лавой надвигались мы на врага. Но нет наших добрых друзей рядом, навечно они остались там, в далёкой Манчжурии.

Ликуют японцы, очень любят они такие зрелища. И понимают они всю тонкость военного искусства, смакуют каждый его удачный фрагмент.

Теперь мы рубим саблями чучела солдат, что поставлены по обе стороны беговой дорожки. Мы с Василием движемся навстречу друг другу. По сценарию мы враги и должны встретиться в конном поединке. И мы рубим, своими острыми саблями, налево и направо чучела. Ни одного пропущенного чучела не должно быть. А их тут понатыкали самураи на совесть. И приходится нам с Васькой волчком вертеться, чтобы не оплошать перед зрителями. И они ликуют от каждого нашего ловкого и разящего удара клинком.

И вот, мы встретились с Василием. Сверкают наши сабли от мощных ударов. Здесь всё без подвоха, как в настоящем бою. И храпят страшно наши лошади, лиловят свои бешеные глаза. И им жарко и жутко в этой сече. Да и наши с Васькой лица не хуже звериных морд стали. Похоже, что у нас с Шохиревым за всю эту войну мало что осталось человечьего. Зверь в нашей душе побеждает.

А тут ещё мой добрый Вихрь захотел мне помочь. И так цапнул зубами Васькиного жеребца, что бедный конь, обезумев от боли, резко вскинулся на дыбы и чуть не завалился на спину. И только чудом Василий не слетел с коня и не угодил под его острые копыта.

Японцы были в восторге. Они дышали пылом происходящего боя и задыхались от эмоций. Тут никто не мог оставаться равнодушным. Но триумфом номера стала наша ловкость. Мы с Василием рубились на саблях, уже стоя на своих сёдлах. И в какой-то миг мы с Шохиревым ловко поменялись лошадьми, перепрыгнув на круп соседней лошади. Вот тут и нужен тонкий миг, упустил его и лошадь раздавит тебя. Ну и, конечно храбрость.

— Оп! — кричит Василий, и мы уже поменялись конями. И тут же повторили этот номер. — Оп!

Полнейший обвал оваций — шквал страстей, цунами! И мы с Василием едем на своё место, кланяясь зрителям. Русская душа она отходчива и всегда чувствует добро. И мы уже напрочь забыли о дыхании смерти, что в лицо упорно глядит нам. Главное для нас сейчас, что люди нас прекрасно понимают и восторгаются русскими казаками, нашей любимой Россией! И на душе легче стало. Матушка ты наша!

— Ка-са-ки! Ка-са-ки! Ка-са-ки. — скандируют японцы и далее, — Хо-ро-сё. Хо-ро-сё!

Теперь следующий наш номер. На дорожку кладут небольшое куриное яйцо. И я на всем скаку заваливаюсь на стременах до самой земли, пальцами руки подхватываю яйцо с земли. Опасный номер! Не всякий артист способен на такое. Здесь везде риск и расчёт и главное, не разбить яйцо, все похоже на авантюру. Но я стою уже в седле и показываю японцам это яйцо. Оно целое и сверкает своей белизной.

Не знают они, что я мог с земли и саблю подхватить зубами. Но это и среди казаков мало кто сможет сделать, только избранные. Это древнее искусство, им в совершенстве владели наши казаки-разведчики — пластуны. Тут и магия движений, и колдовство, и полёт мысли. Чем и славили они русское казачество.

На глазах у зрителей я кладу куриное яйцо в ладонь другой руки. И начинаю выделывать различные трюки, мчась на лошади. Мой Вихрь меня прекрасно понимает и всячески подыгрывает мне.

Умнейший жеребец! Артист, каких мало на свете. И вот, я уже на луке седла кручу вертушку. Овации не смолкают ни на секунду. Тут я настоящий герой, люблю это занятие. Даже среди бывалых казаков шло восхищение моим искусством джигитовки. Но это всё было до войны. Боже, как давно это было — целая вечность, прошла.

И вдруг — Идиллия! Её чистая любовь, ко мне!

Значит, всё это было! И всё было со мной, и есть наяву! Не верится самому.

И вот я снова стою в седле и показываю зрителям целое куриное яйцо.

Такого быть не может: оно должно быть истёрто в муку. И уже зрители разделились на тех, кто уверен, что в номере есть подвох. И на других, кто уверен, что здесь всё чисто, без всякого обмана.

Через секунду я повисаю на стременах и также ловко, на всём скаку, кладу яйцо на место, откуда и взял его. Теперь очередь Василия веселить народ.

Хоть и японцы они, но тоже народ. Наверно он везде одинаков, во всём мире: и весёлый, и горластый, бесшабашный и до дерзости жестокий. Но пока, он добрый.

Казак берёт в руки плеть и яйцо задвигалось по траве, как живое зашевелилось. А то вдруг стало, как мячик, скакать через плеть. Щелчок — прыжок! Щелчок — прыжок! И нет ему устали, оно как живое движется вместе с плетью.

И яйцо цело и плеть спокойно гуляет под ним, извиваясь в невообразимом змеином такте. И в тоже время тут каждый элемент, сам по себе — веретено. А вместе — цирковое искусство! И плеть как играет — любо дорого посмотреть.