И ещё он сказал, чтобы на празднике вы с Шохиревым тоже были, оба в казацких одеждах и при своих наградах. И при оружии, как и подобает казакам.

— Я опасаюсь, что с его стороны возможно коварство. Брату не нравится моё покровительство вам, и он способен на всё. Он помнит, что его отец обязан моему отцу за трон. И это гложет его самолюбие, не получилось у него чистого царствования. А власть и честь — понятия разные, и часто чего-то одного не хватает. Но он император, и я не смею его ослушаться.

И ещё я решил, что нам надо готовиться к худшему, а лучшее само придёт, так, кажется, у вас, у русских, говорят.

И генерал натянуто улыбнулся.

— А истина всегда там, где народ. Поэтому будем заниматься с вами по полной программе, чтобы не раскаиваться потом, в своём бездействии. И как говориться, не смешить людей. Своё упорство мы противопоставим их коварству.

Неделя срока у нас есть на всю эту подготовку. И это очень хорошо, но несомненно, что времени критически мало.

Надо по возможности восполнить этот кризис времени. Начинать надо сегодня, и немедленно готовиться к грядущим испытаниям.

И мы с Василием послушно удалились за господином Тарада. Он искренне желает нам добра, и грешно ослушаться его.

Слуги привели хороших лошадей и принесли разное оружие. Надо было начинать подготовку.

Легко взлетел в седло Шохирев. Застоялся он без ратного дела. Но скоро дело пошло хуже и хуже, сказывалось его ранение в ногу.

У меня тоже не всё шло гладко, поотвыкли мы от боевых будней. Но сейчас мы снова почувствовали себя казаками. А солёный пот, что заливал нам глаза, был нам в радость.

— Я не буду вас учить вашей джигитовке. Тут и Шохирев сам справится, как никак он командир. А вот искусству боя на мечах я могу вас поучить немного и дать свой урок. Но и здесь главное — тренировка.

На празднике если и будет соперник, то он боец не хуже меня. А вам надо привыкнуть смотреть врагу в лицо, это для бойца много значит. Вот и тренируйтесь со мной, вам надо хорошо выглядеть на празднике и, как у нас говорится, не потерять своё лицо.

И снова я встретился с господином Тарада в сабельном бою. Здесь он был действительно мастер. Моя рука скоро устала отбивать очень точные и тяжёлые удары самурая. Сабля вылетела из моих рук и, описав полукруг, воткнулась в землю.

— Очень плохо! — проронил невесело генерал. — Совсем ты мёртвый.

Я и сам чувствовал, что никуда не годен, даже дрова колоть.

— Давай, Шохирев, руби меня! — ведь ты этого хотел. Настала и твоя очередь. У тебя есть такая возможность.

Взводный тяжело насел на самурая. Его разящая сабля могла достать кого угодно, но не Ичиро Тарада. Тот молниеносно наносил ответный удар. И ускользал от Василия, как демон. Его ловкости можно было позавидовать. Но и Шохирев выдохся. Рука его уже не имела прежней силы, удар стал тягучий и мягкий. Скоро и его сабля описала полукруг и воткнулась в землю, как и моя.

Опустил свою саблю японский генерал. И утёр пот со лба:

— Плохо казаки! Ты тоже мёртвый!

Отдыхали мы не долго, хозяин торопил нас.

— Мало времени, надо работать! Оба пошли в атаку, лодыри!

Тут наше самолюбие закипело и мы, не сговариваясь, насели на самурая. Он блистал в своём великолепии. И скоро я получил сильнейший удар в челюсть жестким кулаком. Искры веером рассыпались по горизонту и мрак поглотил меня. Василий получил удар ногой в грудь и осел на землю недалеко от меня.

— Наработались, хлопцы! — опять удивил нас хозяин знанием русского языка, — Как снопы лежите. Отдыхайте!

Рады бы мы что-то возразить ему, но не могли.

И тут случилось невероятнее. Моя любимая Идиллия. И откуда она только взялась. Подобрала мою саблю, и стала на мою защиту. Прикрыв меня от следующего удара отца в мой незащищённый корпус.

Высоко взметнулась бровь на жестком лице генерала Тарада, и короткий рык раздался из его груди:

— О-о-о!

Это был настоящий зверь, сейчас он не пощадил бы и свою дочь.

Идиллия мастерски владела оружием, чувствовалась выучка отца. Но сейчас у неё никого, кроме меня не было, даже отца. И, наверное, отец прекрасно понял это. Обида на время затмила его разум, и сейчас он представлял серьёзную опасность для своей дочери.

Я понял, что оба они не в себе. И не нашёл ничего лучшего, как взять саблю у слуги и стать на сторону Идиллии. И господин Тарада не удивился этому. Он стал ещё яростнее наносить нам обоим свои страшные удары. Сейчас он напоминал смертельно раненого зверя, загнанного в угол. Похоже было, что над всеми нами сейчас властвовал рок, иначе всё происходящее трудно объяснить. Раздавался сабельный звон и стон ярости из нутра бойцов. Но и тут чудеса не кончились. Шохирев, неожиданно для всех нас, стал на защиту генерала. Василий обрушил всю мощь своего клинка на меня и дал возможность самураю передохнуть. Хозяин очень удивился этому странному поступку Василия. И, возможно, это вернуло ему рассудок.

— Прекратить бой! — резко, что выстрел, прозвучала его команда. И он отбросил свой, ставший вдруг ненавистным, меч. И отупевшим взором посмотрел на свои руки, боясь увидеть там кровь, крови на них не было.

Идиллия бросилась мне на грудь и не скрывала своих горьких слёз. Плечики её тряслись от страха, а из бездны чёрных глаз уже воссияло счастье:

— Ты жив, любимый! Это радость для меня.

Только тогда я понял всю глубину её любви. Она и умерла бы с моим именем на устах, я в этом уже ни капельки не сомневался. И даже отец это прекрасно понял и испугался в тот миг.

Шохирев остался на стороне хозяина и вертел уже ненужную саблю в своих сильных руках. Теперь он, по воле того же рока, оказался, как ворона на заборе, для всех лишний. Василий воткнул свою саблю в землю и ушёл в глубину сада:

— Разбирайтесь, господа. Если вы сами не разберётесь, то я вам не помощник.

— Я тоже, к сожалению, лишний! — вздохнул отец Идиллии. — Идиллия выбери время, нам надо с тобой серьёзно поговорить.

И ушёл он понуро, с тяжёлой ношей на душе, в окружении своих слуг.

Все разбрелись по своим углам, только мы с Идиллией не торопились.

Всё теперь стало на свои места, и скрывать нашу любовь было бы глупо. Так и сидели мы до самого вечера в своей любимой беседке. Нам хорошо было без всяких слов. И мы, как ангелы, сейчас были выше земного бремени.

Василий встретил меня настороженно. Ему было стыдно за свой поступок в поединке, и он прятал свои глаза. Объясниться со мной ему было очень трудно. Вряд ли он ожидал, что поступит именно так. А говорить мне про рок было бы тоже глупо. И он решил молчать, может быть, всё само собой уладится, без нашего личного вмешательства.

— Ты поступил благородно, Василий. Такой коварный случай кому угодно заморочит голову, не только тебе. Но тобой руководила твоя благородная душа. Это она подтолкнула тебя в тот миг стать на сторону господина Тарада. И Идиллией тоже руководила душа. И отец был прав, только по-своему. Наверно и я был прав. Вот задача — все правы. А дров чуть не наломали целый воз и ещё больше. Хоть до убийства не дошло, и то ладно.

— Тебя хозяин ждёт. Иди к нему в кабинет, слуга проводит тебя, — нашёлся Василий. — Ты должен успокоить его. Эх, молодёжь, нет у вас проблем! Одним мгновением живёте, как бабочки: солнце, тепло и прохлада воды. И больше ничего не надо для счастья. Но я не осуждаю вас, может вы и правы, ведь войны кругом, а людям жить хочется. Только птица свободна в своём выборе, взяла и улетела, где ей жить лучше и где войны нет. А человек всю жизнь воюет, а потом слёзы льет. А там уже и в могилу пора, не до любви ему. Поэтому и цепляется он за каждый миг любви, как в бездну головой летит. Иди, Григорий! Муторно мне. И душа не на месте, рыдать ей хочется.

Господин Тарада выглядел старее, чем обычно. Рубашка его больше обычного расстёгнута. Ему было душно — хотелось высказаться.

— Я не знал, что так всё получится. Но ты защитил мою дочь, моё сокровище, не убоялся моего гнева. Я уважаю таких людей, как ты. И раз она полюбила тебя, то наверно это и есть её судьба. Нельзя стоять на её дороге, дорого это стоит, а жизнь одна.