Более десяти орудий было захвачено и срочно надо было их перенацелить на город, в этом и был весь замысел.

Уничтожить такую добычу не поднималась казацкая рука, грех это великий так с орудиями обращаться! Да ещё когда боезапасу немерено.

Всех вражеских артиллеристов построил Бодров в укрытии и попросил переводчика перевести им свои слова. На этот раз луна постаралась и осветила всю захваченную батарею, угрюмые лица казаков и самого атамана.

— Тот, кто будет стрелять по городу из своих орудий, будет мной помилован, я это обещаю вам. В противном случае смерть вам, ребята, здесь же, на месте. Другого выбора и у вас и у нас нет. Впрочем, вы ещё можете сами пойти под ваши же пули, хоть сейчас идти. Но и там вам тоже не будет пощады, известно, что пуля — дура! А предателей она особо любит.

Всё вам одно и тоже, и там и здесь. Но шанс выжить и у вас и у нас есть, если вы будите стрелять со своих орудий по городу. Сейчас наши и ваши жизни полностью зависят от нас самих. Я — казачий сотник Бодров и шутить с вами не намерен, всё, как на войне — смерть! Зато своё данное слово сдержу в точности, ведь я ни разу ещё не нарушал его, и вы знаете это. Думайте ребята! Шевелите поскорее мозгами, нам время дорого.

Эффект был поразительный. Через секунду маньчжуры были на коленях. Не ожидали они, что сам Чингиз Хан Бодров придёт к ним в гости, да ещё ночью. Но шанс выжить всё же он даёт им, и грех не воспользоваться его добротой. Конечно, они были согласны, ведь и они по всей своей сути не хотели воевать. Крестьяне до мозга костей, им ли заботиться об интересах Маньчжурии. Им бы целыми домой поскорее добраться, да свои многочисленные семьи тяжёлым трудом, а не войной, поддержать. До рассвета ещё было далеко, но атаман решил атаковать город сейчас.

Сотник надеялся, что его поддержат казаки и солдаты, ведь и им было там, на нашем берегу, не до сна. Тяжко находиться в ожидании сигнала Бодрова. Непременно поймут его замысел атаманы и генерал Семихватов. Конечно поймут, иначе не были бы они командирами. И они бы не стали взрывать целые орудия, поступили точно также. Содрогнулась ночь от выстрелов захваченных орудий. Город сразу же начал гореть и на фоне пожара прекрасно вырисовывались другие цели. И пленные маньчжурские артиллеристы под руководством казаков начали пристрелку по другим целям.

Пока их бывшие командиры разобрались что к чему, урон маньчжуры понесли невосполнимый. И именно от своей же артиллерии. Поэтому они решили разделаться, как можно поскорее, со своей мятежной батареей, теперь им это было просто необходимо. Она как кость в горле стояла.

Пришлось поставить почти все свои орудия на прямую наводку и в упор, картечью, расстреливать наседающих на батарею маньчжурских солдат. А их кругом, как саранчи было, видимо-невидимо. Зарождается нежный рассвет, как всегда обычного и доброго дня.

Он, ещё не рождённый, уже трепещет от такого размаха битвы. Было уже такое и ещё не раз будет. И никак их мир не берёт, этих неразумных людишек, крови им хочется. Сама природа тихо возмущается.

Никто не видел, как надел свою поповскую одежду Никодим Черный. И как крест своего отца на грудь повесил. Как демон сверкал он своей казацкой шашкой в полумраке уходящей ночи. Всё колол и рубил наседающего врага, налево и направо. Чёрным и страшным был этот странный казак в ещё более странном, не казацком одеянии. В бою ему не было равных, наверно, и среди многих тысяч солдат, виртуоз он был в этом деле. И все понимали это, и маньчжуры-артиллеристы и наши казаки.

Ещё раньше, чем говорить проповеди, научил его этому делу отец его, бывший Баха, Иван Черный. Теперь очень приходилась эта наука убивать, хотя порой казалась попу совсем не нужной.

По своей особой системе ведения боя, им же придуманной, проходили те давние, его ежедневные занятия с сыном.

И тонко отточенной за все долгие годы скитания и проповедничества по Приамурью. И вот сейчас все эти навыки очень пригодилось Никодимке. Что и было предсказано отцом, ещё в далёком его детстве. Готовил он сына к нелёгкой жизни. Где всё, ещё с самого его сиротского детства, казалось ему очень странным, но доступным и понятным. И думалось тогда, что нет ничего невозможного. Как в мире добра, так и зла, но это ошибка. Всё это одна система — жизнь! И её надо понять, прожить и глубоко осмыслить! Нет там нигде чёткой грани. Одна нелепая ошибка, и ты летишь в тартарары — правда, обидно? И он сам прошёл эту школу жизни.

Невольно пленные артиллеристы были подвластны этому русскому попу-казаку. Русскому и такому чёрному своим лицом. Однако, что-то там, в его лице, было и для них своё.

— Дети мои! Раз вы взялись за оружие и выбрали нашу сторону, то не останавливайтесь на полдороге. Только дошедший путник до её конца может определить глубину своего падения.

Но может быть и так, что он переосмыслит свой поступок. И убедится, что поступил правильно, и не иначе. Тогда и Господь Бог не оставит солдат своим вниманием и не даст вам упасть в бездну предательства, лжи и коварства. Обязательно подаст вам тонкий стебелёк помощи даже травы придорожной. И душа ваша будет спасена раскаянием.

Не перестают удивляться и сами казаки Никодиму Черному.

— Вот это казак! Как славно говорит, тут его и заслушаешься, что песню поёт. Вон, как нехристи его слушают, слова не пропускают, боготворят отца нашего! Со всех сторон силён поп!

Плохо бы пришлось сотне Бодрова, если бы не подоспели конные казаки Лютова и Копчённого.

Конная лавина опрокинула наступающих маньчжуров и повернула их в сторону города. Так на плечах бегущих солдат и ворвались казаки в город. К вечеру десятитысячный гарнизон маньчжуров был разгромлен полностью, город капитулировал.

Построил поп оставшихся в живых пленных маньчжурских артиллеристов. И говорит им свою необычную речь.

— Обещал вам сотник жизнь сохранить, и, как видите, сдержал своё слово. Отпускает он вас на все четыре стороны. А я вам ещё и деньги даю, потому что вы без денег не проживёте. Снова вам надо будет, либо в солдаты идти, либо к хунхузам податься. Поэтому занимайтесь крестьянским хозяйством, и на войну больше не ходите. Крестит поп каждого солдата, и в руку ему деньги суёт, и при этом приговаривает.

— Не как Иуде деньги даю, продавшему свою совесть. А как несчастным солдатам-грешникам. Твёрдо ставшими сейчас на праведный путь, путь мира. И детям вашим подаю, и женам вашим, чтобы на хлебушек им было. И чтобы и они помнили всё это и другим передали. Ибо нам, двум Великим соседским народам, в мире и согласии жить надо. Аминь!

Расходятся маньчжуры по своим домам и низко кланяются отцу Никодиму, у некоторых на глазах и слёзы наворачиваются.

— Никогда не будем воевать с русскими, они теперь нам как братья стали. Спасибо тебе, Чингиз Хан! Спасибо, отец Никодим! Батюшка наш!

Но стал другой не менее важный вопрос, что же делать с тысячами пленных солдат. Их просто некуда было деть, маньчжурских пленных.

Совет атаманов во главе с генералом принял решение. Чтобы пленные не были обузой, распустить их по домам, предварительно разоружив.

— Построить свою армию! — приказал Семихватов маньчжурскому генералу Ван Цзиляну.

Через полчаса все пленные стояли в строю, при полном комплекте штабных офицеров.

— Мы решили всех пленных солдат распустить по домам, но при одном условии, если они больше никогда не будут воевать против русских.

— Хао! — кричат пленные солдаты, и радости их нет предела.

— Я разрешаю вам самим осудить здесь тех своих солдат и офицеров, которые издевались над вами. И людей, которые всегда подстрекают вас на войну с русскими. А часто силой заставляли вас воевать с нами.

— Хао! Хао! — снова кричат пленные маньчжуры.

Офицеры штаба и сам генерал Ван Цзилян ждали своей участи и наконец-то дождались её. Лица их были непроницаемы, что маски. Похоже было, что всё происходящее никак их не волновало.

— А вы, господа доблестные офицеры, сочтите за честь быть сейчас арестованными и пострадать за свой многострадальный народ и императрицу Цы Си.