Море… Оно рядом. Для ветра на один порыв! Студеное море, штормовое. Кстати, на Двине не скажут «шторм», говорят «падера»…
Рваные тучи успели обложить небо. Солью, водорослями наносил ветер-свежак. Дымку рассеяло, распахнулись дали. Сахаром забелели башни старинного Гостиного двора. Тоненько, точно иголки, проступили мачты шхун, пароходов у причалов.
Катя села к рулю, я за весла. Еле отчалила: окрепший ветер прибивал назад, к берегу.
Карбас, неуклюже переваливаясь, задевал о дно, скреб песок и килем, и бортами. Мелководье, будь оно неладно.
— Ой, боюся! — пищала Нюшка, когда брызги попадали ей в лицо.
Не из неженек наша младшенькая, выросла в карбасе и визжит нарочно, для веселья.
Катя обмоталась платком по брови.
Карбас подавался вперед по-черепашьи. Весла то воды не зацепят — качка, то вдруг рвутся из рук, карбас вздрагивает — бревно, черт его дери, тормозит.
— Сережа, брось, — предлагала Катя. — Переймешь другое, еще получше.
Ну да, переймешь, держи карман шире! Лесозаводы больше оттого стоят, что нет древесины, и мне расстаться с бревном, с верными денежками? Засмеют на берегу, что струсил Едемский перед поветерью, как последний салажонок.
Падера на глазах набирала силу.
Намыленные валы в левый борт, карбас скрипел.
Врешь, не возьмешь! Я уперся покрепче ногами в настил. Р-раз!.. Загреб удачно! Суши весла… Т-так. Заноси их назад… Так! И р-раз… Еще! Еще! Жми, Серега!
Я не на карбасе, я на мостике «Испаньолы». Осколки ядер шипят, остывая в лужах крови, заливающей палубу. Не дрогнет капитан — шляпа со страусовыми перьями, в алмазных перстнях властная рука.
Р-раз! Еще и еще р-раз! Ничком высовываюсь, когда заношу весла. Откидываюсь назад и рывком подаю карбас вперед. Гребу отчаянно. Струной натянулась веревка, разогналось бревно, не сдерживает больше ход карбаса. Берег с кустами ивняка, с валами прибоя начал удаляться.
— Эй, юнга, что тебя не слышно?
— Озябла, — пищит Нюшка.
Держись бодро! Дома, комарик ты наш, тебя ждут горячая печка и кот Мордан, хвост трубой.
Над островом Бревенником вздымалась, росла черная туча. Ее полосовали зигзаги молний.
Дождь нам вообще-то на руку: авось, уляжется под ним волна.
Ставить парус или погодить? Погожу, отсчитаю хоть сто гребков… Раз! Еще раз! Греби! Жми, Серега!
Нет, пожалуй, время теряю. Под парусом мы за час берега достигнем. Еще скорее.
Катя, правь вразрез волне! Так держи!
Я подзамешкался, укрепляя мачту, и только взялся за парус, как от неожиданного толчка чудом не свалился за борт.
Ослепительно, во весь окоем, вспыхнуло, в пронзительном свете я успел поймать, как просверкнули иллюминаторы у буксира в устье Кузнечихи, и река, и небо, и берег провалились в тьму кромешную, до того оглушительно грянул гром.
Неужто молния в карбас угодила?
Э, хуже — это бревно, наплывшее сзади, поддало в корму и разнесло руль! Морока с бревном, и не бросишь — жалко.
— Катерина, бревно оттолкни… Бери весло! Веслом правь!
Не дожидаясь ее, сам схватил весло, рывком поставил карбас, как надо, и он занырял, клюя носом волны.
От руля один румпель цел. Ладно, и был трухлявый руль-то, все собирался его заменить. Бревно, приплавленное к берегу, оправдает ремонт лодки. Лес — он своих денег стоит.
Парус удалось поднять без помех.
Катю я заменил в корме. Нюшка перебралась с носа в середину лодки, жалась к мачте, дрожа и хлюпая носиком. Я бросил сестренкам пиджак, укрылись они и брезентом.
Стемнело, белый свет померк, и хлынул дождь — при ветре, с росплесками молний. Грохотал, раскатывался гром, точно пушки палили залпами.
Спустил бы я парус — рисково им пользоваться при шквальном ветре, — кабы карбас с сосновым кряжем на буксире слушался весел. Набрякший влагой парус отяжелел, лодка погрузнела, то и дело норовила черпнуть через борт. Одновременно стала она рыскливой: чуть оплошай, мигом развернется поперек волны и — моргнуть не успеешь, пойдешь ко дну камушком! Я взялся за шкоты, чтобы осторожно подавать карбас то вправо, то влево, с галса на галс.
Удается пока! Ничего, главное не теряться.
Волнобой, болтанка, молнии и гром, — ну и что, и похлеще бывало! Охотничья вылазка, к примеру. На Мечку. Льдом нас затерло, потащило в море — хоть матку-репку пой. Пурга выла, льдины громоздились, выжимая карбас, грозя его раздавить. Но — ничего, выкарабкались. И фарт был — отец с первой пули завалил северного оленя-дикаря. Жирен был олешек, до весны мяса хватило.
Дядя Костя, мамин брат, железнодорожник из Котласа, после говорил:
— Ну, Едемские, отчаянный вы народ, — натерпелся с вами страху, сыт по горло. К лодке вашей шагу не ступлю, забери ее водяной.
Сам и напросился, никто не звал в вылазку. Хотел олешков посмотреть. Вот и посмотрел кое с чем в придачу.
На берегу, честно говоря, тоже всякое бывало. Есть у нас с отцом за Юросом заветный глухариный ток. Охотились — сушь, теплынь. На обратном пути застигла непогодь. Снегу навалило по колено, ударил мороз. Двое суток добирались до дому, заблудились и вышли где-то у Экономии…
Ничего-ничего, главное, не теряться!
— Эй, бравая команда, живы?
— Ж-живы, — пискнула младшенькая из-под брезента. — Мокро только, Сережа.
— Громче, не слышу!
— Живы-ы! — напрягая писклявый голосок, повторила Нюшка.
Река кипела, белая от пены, и пену не успевало заливать дождем, хлеставшим вкривь и вкось. Берега исчезли. Рев ветра и грохот залов вместе с шумом дождя сливались во что-то отупляющее: заткнуть бы уши да залезть под брезент, и будь, что будет. Куда нас тащит — поди, разберись! Полоснет молния — ошарашенно таращишься, а следом за молнией гром, от грохота сердце в пятки ныряет.
Карбас вздымало на пенные горбы, он заваливался, ложась парусом к воде, в днище ухала набегающая волна. Внезапно мачта выпрямлялась, нас роняло вниз, пенные валы оказывались выше головы. И снова толчок вверх…
Вниз, вверх. Шкоты режут ладони. Волны заплескивают…
Катя принялась отчерпывать. Было заметно, что вода скорее прибывает на дне лодки, чем убывает.
Течь? Серега, отсохни твой язык… Что ты! Что ты!
Не может этого быть. На днях днище и борта проверены, каждую заплатку я выщупал, заново карбас просмолил.
Поливало, как из ведра, ветер до последней косточки меня вызнобил, — но все равно я почувствовал, как прошибло холодным потом: течь!.. течь!!
На карбасе весь спрос с кормщика, и этот кормщик — я. Раззява, лопух, как мог я допустить течь? Как мог?!
— Девочки, заливает. Катя, бросай!.. Брезент, корзину, посуду… За бо-орт!
Кричу я или только думаю, что надо облегчить карбас?
Я-то выплыву. Час-другой худо-бедно продержусь. Катерина, Нюшка, — они как?
Выступило сквозь стремительную пряжу дождя что-то огромное, черное, высокое.
Пароход!
Нас утащило к рейду. Свет в иллюминаторах. Зажжены штормовые огни на мачте.
Не колыхнется пароход, нипочем морскому речная буря. В тепло бы нам сейчас, обсушиться, согреться у огня в кочегарке, на камбузе чаю хватить горячего…
А-а-а! На помощь!
Перегнулся человек через поручни, вылил помои.
Понял я, куда нас бурей прикачало.
Суда, стоят на якорях суда.
В трюмах белая мука, яичный порошок, тушенка с бобами. Спасение города и губернии от голодной смерти… Спасение, да в корме-то полощется на ветру британский флаг!
Нас заметили. На капитанском мостике люди: штормовая вахта. Они видят нас. Видят полузатопленную лодку! Первый долг на воде — подать руку помощи терпящим бедствие.
Свешивались за борт головы.
Проблеснуло тускло, и в карбас полетела консервная банка.
Приняли нас за попрошаек.
Несло карбас, скрылось судно за стеной дождя…
Гнетущее равнодушие овладело мной, и, как должное, я воспринимал то, что вода, вырвав из-под ног настил, вспучилась горбом, мелькнула белая щепка, и все мы оказались на воле волн.
