- Пошли, Поттер, - вздохнул Драко, - посмотришь, как мы живем.

Они пошли по длинному коридору, по стенам которого висели портреты малфоевских предков, с любопытством глядящие на гостя. Дверей в коридоре было много и почти все открыты, к удивлению Гарри. Вообще особняк создавал впечатление очень светлого, приветливого здания, даже и не подумаешь, что когда-то здесь безумная фанатичка Беллатрикс Лестрейндж пытала Гермиону.

Что-то мелкое промелькнуло у ног Гарри, зацепив мантию, он резко остановился, схватившись за палочку.

- Не дергайся, - успокоил Драко, - это мамин книзл. Их тут полно.

Даже не верилось, что книзлов всего пятеро.

Их пятнистые морды с умными глазами, вечно следящими то с каминной полки, то из-за тяжелой портьеры, выглядывали отовсюду, где только мог затаиться некрупный и ловкий зверек. Уши-локаторы чутко вертелись, улавливая легчайший шум, а длинные лапы уверенно уносили обладателя боггарт знает куда, стоило только Гарри попробовать к ним приблизиться, так что пересчитать их категорически не удавалось.

Нарцисса питала к этим независимым красавцам нежную привязанность, а разрешение получила когда-то на двоих «и их потомков, буде таковые появятся», как было указано в официальной бумаге, подаренной пять лет назад Люциусом горячо любимой супруге. Всем было известно, что в неволе книзлы не размножаются.

Но, видать, Малфоям законы были не писаны – в первый же год самочка книзла принесла первого котенка, а через пару лет еще двоих. В дикой природе мама-книзл может принести и восемь детенышей, но одомашненные обычно бесплодны.

Драко рассказывал это Гарри, которого не впечатлили ни элегантная аристократичность Малфой-мэнора, ни древние диковины и античные статуи, которыми был напичкан особняк, ни поразительной красоты столовые приборы и сияющий благородный хрусталь, зато заинтересовали шустрые зверьки с львиными хвостами и пятнистым ухоженным мехом.

- Ну ты как маггл, - ворчал Драко, до глубины души задетый равнодушием гостя к вековой резьбе дубовых перил и поющим рождественские гимны обитателям старинных картин.

В иное время мэнор казался изысканным, аристократичным и отстраненно-торжественным. Парадный зал и комнаты для гостей, столовая и приемная, малая гостиная, кабинет хозяина – словом, все доступные чужому взору помещения дома были оплотом официоза и соблюдения приличий. И мысли не возникало, что с обитателями старинной усадьбы можно говорить панибратски или, еще того хлеще, быть своими, теми, на кого распространяется неподдельное участие и искреннее расположение семьи Малфоев.

И тем контрастнее стало отношение их к Гарри. Дом словно стал сердечнее, впустив Поттера в свой фамильный круг.

Усилиями домовиков всегда сияющие и прозрачные окна сейчас и вовсе казались отсутствующими, если бы не снег, который бился в стекла. Тщательно вычищенные каминные решетки и кованые каминные наборы, разные у каждого камина, аккуратные, доверху наполненные дровницы и повсюду веточки вечнозеленых растений, со вкусом вписанные в интерьер, там и сям толстые зажженные свечи и яркие открытки, из которых доносились голоса малиновок, рождественские песенки и выпадали крошечные вересковые прутики, перевитые красными и серебряными ленточками, тонкий перезвон стеклянных игрушек, развешанных под потолком и на елке.

Ах, эта елка! Не в богатстве украшений было дело, не в звезде, сияющей мягким переливчатым светом, не в бантах и изящно украшенных тоненьких свечах, и даже не в коробках, горкой стоящих под ней.

На елке висели старинные, бережно хранимые на протяжении многих поколений шары, на которых традиционно каждый год писались пожелания друг другу членами семьи. Старинная орфография, иной раз нечитаемый почерк, но любовь была видна в каждой букве.

Улыбающийся Гарри с каким-то трепетом коснулся шарика, на котором каллиграфическими буквами было выведено «Любимая, очень жду сына! 1979».

В углу гостиной стоял какой-то музыкальный инструмент, в котором Гарри так и не опознал клавесин, но долго удивленно рассматривал тончайшую роспись на поднятой крышке, а к ножке, выполненной в виде лапы гиппогрифа, пристроил плюшевого медвежонка, сидевшего там и случайно упавшего на бочок.

Столовая находилась рядом с гостиной и была украшена ничуть не хуже, а на каминной решетке время от времени менялся узор.

Стол, покрытый роскошной скатертью, был уставлен освященными традицией фаршированными индейками и плам-пудингами, в которых прятались серебряные сикли; угощения были искусно изукрашены изюмом, орехами и марципаном. Конечно, украшением праздничного обеда стала фаршированная кабанья голова таких размеров, словно какими-то неведомыми путями сюда перенесся вепрь Дамиана, о котором, разумеется, никто из сидящих за столом не знал.

Книзл Перышко вспрыгнул на колени к хозяйке, был нежно оглажен по ушкам и передан чрезвычайно обрадованному этим Поттеру. Слегка недовольный книзл оперся лапками о грудь Гарри, подозрительно обнюхал его губы, был нежно прижат к груди и обласкан под одобрительными улыбками семьи, а потом вдруг, словно убедившись, что это вихрастое существо безопасно, свернулся клубком на коленях у Поттера, заурчал и прикрыл янтарные глаза.

Тем временем стол преобразился. На нем появился чайник, сливочники, тарелочки с ароматно пахнущим печеньем и конфетами в блестящих обертках, а рядом с левой рукой Драко возникла некая коробка, на которую никто не посягал, а Гарри сделал вид, что не узнал. Ее он переслал с совой еще вчера.

Время от времени из коробки, на стенках которой весело резвились коричневые лягушки, раздавался характерный стук, на который старательно не обращали внимания.

Неожиданно раздались подозрительные шорохи и шебуршание; Гарри повернул голову и увидел, что стена между столовой и гостиной преобразилась – возле нее появился кукольный театр. Гарри чуть не подавился чаем: домовые эльфы, надев на руки перчаточные куклы представляли некую пьесу, в которой Гарри с трудом опознал нечто библейское и с явной моралью.

Вероятно, у Малфоев подобные представления были не в диковинку, потому что Нарцисса время от времени кивала головой, по всей видимости прекрасно понимая смысл демонстрируемой назидательной истории, но Поттер, не привыкший к подобным продвинутым театральным постановкам, несколько потерял нить повествования. Но в конце концов он опознал демонстрируемую историю, хоть это было непросто.

Более-менее всё стало понятно, когда размахивающая конечностями, живописно печалящаяся группа кукольных человечков красиво разошлась в разные стороны, оставив фигуру в дамском наряде как бы скованной, на берегу как бы реки (на скорую руку намалеванной на полотенце и скрывавшей под собой кого-то не очень большого).