— Повторяю, он может подыхать. И чем раньше, тем лучше. Взамен его пойдет другой. Благо не каждому инженеру, а тем более немцу, выпадает удача сделать такой бизнес: за бездельничанье обеспечить себя и семью на всю жизнь.

— Этой жизни мало остается после пребывания там, сэр.

— Не набивайте себе цену. Компанию это не интересует. Вам платят довольно, а этот инженер исполняет работу сторожа и, черт возьми, имеет оклад чуть ли не такой, как у меня.

— Но он недолго живет…

— Я же не подписываю за него контракт! В конце концов никто их не неволит. Слава богу, у нас свобода договора. Мы и так берем на себя убыток, если договор окажется досрочно расторгнутым из-за смерти нанявшегося. Ну, довольно об этом. Вам предстоит не позднее субботы выйти в море, прибыть в район Северогорска и любыми путями получить у Мюльгарта документ.

— А если он не отдаст?

— Скажете, что по договору всё, что он сделает за время пребывания там, принадлежит Компании. Пообещайте дополнительное вознаграждение.

— А если все же он не согласится отдать?

— Человек смертен…

— А если я не могу, сэр? Ведь это в самом деле чертовски трудно.

— Слишком много «если». Срок давности уголовного преследования за убийство сержанта полиции Янсена при ограблении Вестерн-банка еще не истек…

Бэндит наклонил голову.

— Ясно.

— Дальнейшие инструкции получите в пакете в штабе соединения, у коммодора Грехэма. Туда пойдет очень опытный командир подводной лодки капитан 3 ранга Реджинальд Колдуэлл. Кроме вас, пойдет еще человек… Разведывательное бюро наметило кандидатуру. Вроде вашей… — мстя за вынужденное долготерпение с этим хамом, ехидно закончил Гаррисон.

— Считаю это похвалой агенту.

— Как вам угодно…

Промышленный поселок сегодня — это, в сущности, самый настоящий город, выросший в пяти километрах от Северогорска. Еще пять лет назад на месте поселка в беспорядке были разбросаны дощатые бараки, бесцеремонно названные каким-то безвестным любителем лакировки палатками.

Палатки… Слово как будто новое, а существо оставалось прежним, барачным. Та же неуютная казенная теснота, большие и низкие коробки-комнаты, в которых жили по две-три семьи переселенцев. Отсутствие удобств. Точнее, наличие множества жизненных неудобств. Кто хотел жить отдельно, семьей — сооружал для себя землянку.

В эту пору усиленного строительства верфи люди сколачивали свои временные жилища вечерами, наспех и кое-как. Поэтому получались землянки кривобокими да разнофасонными.

Люди строили верфь. Постепенно, а для постороннего глаза очень быстро, строгие линии причалов сменили прихотливо изгибавшуюся береговую черту; оделась в бетон огромная впадина сухого дока; вдоль берега, на огромной территории, очищенной от дремучей тайги, протянулись аккуратные, выкрашенные в светлые тона цеха северной верфи.

Место было новое, необжитое, и люди, пробывшие здесь два-три года, считались уже старожилами. Такие не мечтали, сколотив деньгу, уехать на запад. По-хозяйски сравнив ставшие уже далекими воспоминания об удобствах запада с тем, что им сулила работа здесь, они оседали в поселке. То один, то другой шагали немощеной, изрытой ухабами дорогой в горсовет за планом и ссудой на постройку дома. Люди сами повели наступление на свои прежние убогие жилища. Безжалостно сносились палатки-бараки, а экскаваторы, деловито лязгая стальными членами, подымали в ковшах пахнувшие гнилью и плесенью останки обшивки бывших землянок. Сначала вдоль трассы, а потом параллельно ей, по обе стороны протянулись кварталы новых зданий. Оделась в бетон и асфальт дорога на Северогорск. И оттуда, со стороны города, все ближе к поселку подбирались аккуратные домики. Люди гадали: много ли времени пройдет до того, как поселок вплотную сомкнется с городом.

И наконец в центре поселка выросло просторное здание нового универмага. Тогда жители бывшего «Копай-города» уже свысока стали посматривать на северогорцев, еще не имевших такого образцового торгового заведения.

И пусть иногда были трудности и не все еще было устроено по вине равнодушных к своему делу людей. Население Промышленного поселка все росло и росло. Строители верфи становились ее основными работниками, ибо трудно оторваться рабочему человеку от того, что создано его руками, как трудно оторвать крестьянина от земли, которую он заставил цвести… Поселок благоустроился, в аккуратных палисадничках у домов появились цветы, а по улицам бегали под щедрым летним солнцем мальчишки, самозабвенно, до хрипоты, крича о чем-то, интересном только для них, совсем так же, как где-нибудь в Симферополе или Курске, Харькове или Владивостоке.

Словом, поселок рос настолько быстро, что постоянно озабоченный зав. жилищно-коммунальным отделом горсовета только почесывал в тягостном раздумье то место на голове, где и у него когда-то, в пору исканий, ярких чувств и небрежения неудобствами росли кудри.

Дальний Восток, чем щедрее раскрывает свои богатства, тем больше требует людей. Могучие лайнеры привозили из Владивостока и Находки крупные партии рабочих. Все равно не хватало.

Среди тех, кто поначалу осторожно и даже робко ступал на землю Северогорска, были разные люди. Вместе с мечтателями — первыми поселенцами каждого нового места — на берег сходили и такие, чья нечистая совесть была предметом особого внимания органов милиции где-нибудь в Одессе или, скажем, в Архангельске. Такие узнавались по режущим уши жаргонным словечкам, по пристрастию к бутылочке и убежденной ненависти ко всякой организации. Такие даже считали, что самим фактом появления здесь они осчастливили край.

Устраивались они по-своему. То тут, то там, нарушая слаженную трудовую жизнь и порядок, возникали драки. Появилось воровство.

С этим нельзя было не бороться. Те, кто создал поселок и сейчас трудился на верфях, начали войну. В нее втянулась молодежь — наиболее энергичная и непримиримая часть населения поселка.

В тот самый день, когда майор Трофимов ломал голову над вопросом: что еще следует предпринять для раскрытия дела об исчезновении профессора Левмана, на побережье обрушился тайфун, усердно очищая улицы от прохожих, заставляя людей, припадая к заборам, спешить домой.

Вот уж — казалось дежурному по поселковому отделению — в такой вечер бригадам содействия милиции нечего будет делать. Это свое соображение младший лейтенант милиции высказал сержанту Волощуку. Дежурный был новичком. Он только месяц назад прибыл, по окончании школы, из Хабаровска. Сержант милиции Волощук знал больше. Ведь именно здесь на зенитной батарее над Промышленным поселком четыре года назад началась служба тогда еще совсем зеленого парнишки из далекого украинского городка.

Волощук не стал возражать дежурному. Он был озабочен другим: в недавно открытой чайной на дальнем, в сторону океанского берега, конце поселка за последнее время были отмечены три драки среди недавно прибывших рабочих-строителей. А сегодня у строителей получка. Стало быть, наверняка, будут пьяные. Сержант нетерпеливо посмотрел на часы.

— Почему-то бригадмильцы задерживаются, — вслух выразил он свое опасение. — Через четверть часа начало дежурства.

— Погода такая, сержант, — ответил дежурный. — Можно извинить опоздание.

И опять промолчал сержант. За годы военной службы твердо усвоил командир орудия — сержант Волощук, что нигде и никогда на службе нельзя извинять задержек. Тем более в такой важной службе, как милицейская. Демобилизовавшись, Волощук не уехал домой, а, к немалому удивлению своих сослуживцев по батарее, перенес свой немудрящий солдатский скарб в комнатку Клавы Дороховой — крупнотелой и рассудительной фрезеровщицы механического цеха, — исчез сам, а через неделю появился на батарее в новой, с иголочки, милицейской форме.

Немного смущаясь скрипа своих мундирных ремней и блеска веселых глаз замполита, сержант пригласил своих бывших командиров на свадьбу.

— Как, нельзя отказать сержанту? — лукаво глянул замполит на своего командира.