— Ты обещал никогда не вспоминать об этом, — досадливо остановил его Сергунько. — Скажи, Захар, ты сможешь найти сейчас эту дорогу? Очень нужно. Не мне, советской власти нужно.

Старик с сомнением покачал головой.

— Не знаю. Давно было. — Он подсчитал. — Сорок зим назад. Очень давно. Трудная эта дорога. Ноги другие, сердце другое.

— А ты ходил в ту сторону?

— Да.

— Встречал кого-нибудь?

Старый охотник вместо ответа нырнул в темную щель юрты и, порывшись некоторое время под нарами, извлек шкурку крупной лисы-огневки.

— Вот! — с торжеством сказал он.

Сергунько взял шкурку из рук друга и презрительно посмотрел на него.

— Стар ты стал, Захар. Зачем бьешь зверя не в сезон? У нее котята были. И стрелял ты в круп. Только шкурку испортил. Зря пропал зверь.

Темное лицо Захара побурело от этого упрека. Он выругался, схватил ружье и, подняв голову, поискал цель глазами. Белесо-голубое небо было пустынным. Сергунько улыбнулся горячности товарища и обнял его за плечи.

— Не надо, верю.

— Надо слушать человека. Зверь умирал, когда я его нашел. С котятами. Котята совсем маленькие. Рана — здесь, — показал Захар себе на бедро, — добил. Зачем зря мучить? Вижу — пуля вошла, а выхода нет. Рана — слепая. Интересно: кто стрелял? Смотри, — он достал тряпку и развернул ее. На ладони охотника лежала тупорылая короткая толстая пуля.

Сергунько схватил пулю и начал ее внимательно осматривать. Покачал головой.

— Не наша. Царапины на ней. Сильное оружие. Почему же рана слепая? — задумчиво произнес он. — Охотник так бы не стал стрелять… Может быть, рикошет или прилетела издалека? А может быть, ослабела от прохождения через какое-то препятствие… Скажи, Захар, как пуля лежала в ране?

— Носом от входа, — объяснил Захар.

— Пока не посмотрим место, ничего не поймем. Идем! — решительно схватил Сергунько товарища за плечо.

— Куда?

— Туда, где была лиса. Там ты больше ничего не находил?

Старый охотник покачал головой и, ничуть не удивившись, отправился собираться.

Старики шли на север, обходя глубокие, еще забитые на дне плотно слежавшимся снегом провалы между скалами, пробирались сквозь казавшиеся непроходимыми заросли кедрового стланика, с трудом перебирались через бурные, сейчас, в пору летнего таяния горных снегов, потоки. Отдыхали и опять упорно шли вперед. Наконец Сергунько остановился, отер потный лоб и пробормотал:

— Прав ты, Захар, ноги не те, сердце не то. А идти надо.

— Слушай, брат, я все думаю: тот человек — неумный человек. Зачем думал плохое на тебя? Ты советскую власть делал здесь, сам большой начальник у партизан был.

— Тоже, скажешь, начальник. Просто пограмотней других. Спасибо, научился. А следователь, он что — молодой да горячий. Хотя приметил я — честный он, боевой, воевал, видать. Меня спрашивал — я отвечал. Вот кабы он у меня совета спросил — я бы его сразу в ваш охотничий колхоз направил. Может, и сам помог. Вижу — человек добивается дела. А дело серьезное. Пропал ученый. Большая голова был. Только странный: все норовил делать отдельно от других. Значит, никогда не жил в тайге. И еще я приметил, не любил он другого начальника, Рустама Алимовича… — Никифор скупо усмехнулся. — А ты прав, Захар, обида взяла меня на этого следователя. Старые люди, много знают. Вот Рустам Алимович совсем другой. Всегда всех спрашивал, советовался со мной. Местами очень интересовался, всё дороги искал в горах, хорошие стоянки. У него здорово получалось. А следователь этот, — опять вернулся Сергунько к мучившей его теме, — с человеком поговорить по-хорошему не хочет. Ушел я от него, а потом подумал: обида — обидой, а помогать надо. Вспомнил про тебя и пошел. Ты все здесь знаешь, Захар. Отец, деды, прадеды — все здесь жили. Еще когда русских и в помине здесь не было. Вот и пришел — советоваться. Место скоро ли будет?

— Пожалуй, скоро уже.

Через час пути Захар, снимая двустволку, заявил:

— Здесь. — Потом внимательно осмотрел траву. — Однако уходить надо. Хозяйка с детьми по голубику ходит, — указал он на измятые и начисто ободранные кусты еще незрелой голубики. — Перезаряжай винтовку, брат, — посоветовал он, дослав в казенник медвежью пулю.

— А вон и сам хозяин, — кивнул Сергунько на склон. — Ничего. Он сейчас добрый, ягоду ест.

В пятидесяти метрах выше по склону среди кустов виднелось светло-бурое, почти серое тело медведя. Зверь спокойно смотрел на людей, шумно втягивая воздух бархатными черными ноздрями. Сделал несколько шагов к охотникам, затем, будто раздумав, повернулся и неторопливо пошел в чащу.

— Непуганый, — отметил вполголоса Никифор. — А все-таки здесь был человек.

Старые товарищи двинулись дальше. Один выше, другой — ниже по склону: так, чтобы между ними не оставалось непросматриваемых участков. Сергунько нацепил очки — у охотника была старческая дальнозоркость.

Охотники так и не нашли ничего. Солнце садилось за Восточный хребет. Пора было думать о ночлеге. Друзья выбрались на небольшую площадку, заросшую мелкими жесткими кустиками водяники. Сбоку площадки поднимался отвесный, с подрытым основанием утес, образуя у земли впадину — подобие небольшого грота.

— Остановимся здесь. Темнеет. Искать будем завтра, — решил Сергунько, тяжело опускаясь на траву. — Да, ноги не те. Да и то сказать: пока к тебе дотопал, в обход хребта, почитай, километров двести с гаком, да все по сопкам и скалам.

Изрядно уставший Захар побрел к опушке рощицы и начал собирать сучья для костра.

— Не надо, — тихо вернул его Сергунько. — Здесь ходил чужой. Может и сейчас близко ходит. Дым, огонь — не надо. Спать будем по очереди… — Он, кряхтя, поднялся и направился к гроту. Только вот расчистить надо место.

Охотник начал носком сапога отбрасывать камни, загромождавшие вход в грот. Присмотрелся, нагнулся и поднял белый продолговатый предмет, внимательно рассматривая его.

— Захар, иди сюда, — поманил он пальцем товарища и протянул ему находку. В руках Захара оказалась кость. Он посмотрел на друга и зло пробормотал:

— Я говорил: не надо ходить сюда. Чертова юрта близко… Такого зверя не знаю. Это…

— Да, это человек, — прошептал Сергунько. — Кость свежая. Смотри, еще мясо не истлело в ямочках.

Не сговариваясь, друзья начали внимательно осматривать площадку. На ней ничего не было. Придерживаясь за ветки кедровника, которым густо порос склон, Сергунько спустился вниз. Вскоре его взволнованный голос позвал старого друга. Подойдя, Захар увидел: Сергунько стоит на коленях и рассматривает что-то белое, застрявшее между двумя камнями и потому не унесенное ливневыми потоками к морю. Старый охотник нагнулся. На него глядел, оскалив беззубую впадину между челюстями, человеческий череп с разбитой скуловой костью. В затылке темнело отверстие…

Какая-то незнакомая властная сила ворвалась в ранее такую спокойную и целеустремленную жизнь. Алексей чувствовал: против нее, этой силы, надо воевать, ей надо сопротивляться. Но как? Все пошло кувырком. Пропал интерес к учебе. Даже на вахте он ловил себя на том, что не думает над правильностью приема и передачи текстов. Уже несколько дней Алексею никак не удавалось сосредоточиться на разгадке непонятных радиосигналов.

Раньше все называли его домоседом, а вот сейчас юноше не сиделось в кубрике. Все чаще ноги, будто непроизвольно, вели его с поста. Юноша подходил к ступенькам и смотрел вниз, на площадку маяка. Ловил себя на остром желании увидеть Зою Александровну. Такая удача ему выпадала редко. Вот и сейчас он стоял около лестницы, бездумно глядя вниз, на заветную дверь. Кто-то неслышно подошел сзади, и матрос вздрогнул от звука голоса, неожиданно проговорившего рядом:

— Что это ты туда уставился? — Григорьев заметил Зою Александровну и подозрительно посмотрел на товарища. — Везет же людям. Ну, какой он ей муж? Странные женщины. Вот, знаешь, Леша, мне одна Надя пишет из Хабаровска: «Какая у вас специальность, сколько получаете да сколько будете получать, когда отслужите, что думаете делать, нуждаются ли в помощи ваши родители или нет…» Я прочитал и понял, что не я ей нужен, а мои деньги, то есть то, что я смогу заработать. Вот и эта… Зачем ей надо было выходить за старика? А вот почему: получает много и всегда занят…