Алексей засмеялся.

— Это вы здорово меня поддели.

— Поймите, Леша, вас уважают все, и я не хочу, чтобы над вами смеялись.

Матрос медленно покачал головой.

— И все-таки связь может быть… Надо подумать и посоветоваться с главстаршиной. Он не будет смеяться.

— Ну, как знаете, — недовольно сказала Зоя Александровна. — Не будем об этом говорить, а то еще поссоримся… Только зря вы так много думаете об этом. Выеденное яйцо и пустая банка… Интересные люди — военные. Вы не обижайтесь, Алеша, это я, гражданский человек, может быть, недопонимаю. Такая чепуха отнимает вас у меня даже в немногие минуты наших встреч… Скажите, ваши товарищи ничего обо мне дурного не говорят? Ведь я делаю нехорошо. — О чем это вы?

— Что у нас отношения не совсем такие… как у учительницы и прилежного ученика…

«Проклятая робость, ну что мне с тобой делать?» Не найдя слов, Алексей отрицательно покачал головой. Почему-то непрошеные вспомнились слова Григорьева; «Вот я и внес ясность…» — «Нет, ты неправ, Петр, она не такая…»

Как бы в подтверждение этих мыслей маленькая ручка женщины легла на сильную загорелую кисть матроса и сжала ее. Он вздрогнул. Глаза женщины смотрели на него как-то по-особенному. В больших темных зрачках Зои Александровны Перевозчикову почудился испуг.

— Что с вами? — встревожился он.

— У меня ощущение, что сейчас должен войти или Штанько, или мой муж. Он ведь за мной следит. Подозревает. Ревнует… Как я их обоих ненавижу, Алеша. У меня есть идея. Когда хочешь — становишься изобретателен: давайте устроим прогулку на побережье. Коллективную, чтобы не было подозрений. Тогда на нас не обратят внимания. А мы найдем способ укрыться от чужих глаз. Так много хочется сказать вам… Вы, бирюк, ничего не понимаете. Хорошо, если это только от вашей чистоты. Оцените ли вы мою откровенность? — Она сжала руку Алексея, и матрос почувствовал на лбу легкое прикосновение теплых губ. Быстро вскочив, женщина убежала.

Воскресное утро пообещало ведренный день. Рассеялся утренний туман. По спокойной водной глади мерно катили, один за другим, ровные и неторопливые валы океанской зыби. У рифов, на них кое-где вскипали гребни, и чем ближе подходили валы к береговым скалам, тем становились выше и круче, пенистые гребни их загибались и, наконец, с глухим шумом, напоминающим отдаленную артиллерийскую стрельбу, обрушивались на берег немолчным прибоем, рассыпаясь каскадами брызг… В них светила радуга. Пахло морем и солнцем.

— Экая прелесть… — заметил Григорьев, жмурясь, как сытый котенок, под утренним солнцем. — Ты молодец, Алеша. А то наших хлопцев не вытащишь гулять. У некоторых скоро служба кончается, а они толком не знают окрестностей, — продолжал он хвалить Перевозчикова, позабыв свои прежние выступления против дальних прогулок.

— Ну, как, собралась комсомолия? — осведомился вошедший в кубрик Штанько. — Товарищ комсорг, — обратился он к шифровальщику — солидному, медлительному и всегда спокойному сибиряку, матросу Черных. — Старшим назначаю вас. Держаться вместе, соблюдать осторожность. К 14 часам быть на посту. А где же ваш экскурсовод? — старшина недовольно посмотрел на сразу смутившегося Алексея.

У главстаршины были основания сердиться: этой ночью зашел к нему после вахты Перевозчиков и доложил, что он, не подумав, проболтался Зое Александровне о неизвестном передатчике. Матрос рассказал также о консервной банке, найденной им между камнями. Рассерженный Штанько отпустил Алексея на прогулку только под условием, что тот укажет место, где осталась эта банка. Григорьеву поручалось принести ее на пост незаметно для других.

Алексей понимал: он еще будет наказан. Впервые за службу. В душе после знаменательного откровенного признания Зои Александровны он не придавал никакого значения этой дурацкой консервной банке. Тем более отказывался видеть какую-нибудь связь между обнаружением банки и радиопередатчиком. Он не винил Зою Александровну ни в чем. Сам виноват. Болтун. И еще одно: юноша берег свою тайну — любовь к молодой женщине, жене маячного механика. Берег так, как это могут только молодые, полюбившие впервые: беззаветно и самоотреченно. Робко и неуклюже: так, что тайна сразу угадывалась. Он не желал, чтобы на любимую женщину упала хотя бы тень подозрения… Зато очень плохо, что у него не хватило духа рассказать Штанько о разговоре с Зоей Александровной после ухода главстаршины и о своем чувстве к ней…

Двигались гурьбой. Алексей шел поодаль и рассеянно слушал, как Зоя Александровна перечисляла горные породы, попадавшиеся на пути, историю их образования, называла растения… Матрос смотрел на знакомые и такие милые сердцу места. Он досадовал на товарищей, оторвавших от него любимую женщину.

Да, это правда. Он любил ее…

Видя, что товарищ отстал, Григорьев тоже замедлил шаг. Алексей вполголоса сообщил товарищу приметы места, где им была найдена консервная банка, и незаметно показал ветвистый куст рябины, куда Зоя Александровна забросила ее. Григорьев побежал вперед, к весело болтавшим товарищам. Алексей продолжал идти сзади. Матросы проходили вдоль невысокого обрыва, подножье которого было устлало осыпавшейся сверху землей и поросло густой щетиной вейника.

Зоя Александровна захромала и остановилась.

— Вы идите, товарищи, я вас догоню, мне надо привести в порядок обувь!

Она уселась на камень и начала вытряхивать из босоножки песок. Когда подошел Алексей, она сунула ему свою сумочку, легко вскочила и побежала вверх по расселине, шепнув:

— Догоняйте! Убежим от них.

Очертя голову Алексей бросился за ней. Учительница ловко карабкалась наверх, останавливалась, чтобы передохнуть, оборачивалась, призывно махая Алексею рукой, и вновь бежала. Белое узкое платьице все время было перед глазами Алексея. Матрос еле поспевал за учительницей, и догнал, когда молодая женщина выбралась наверх и остановилась над обрывом. Глядя смеющимися глазами на юношу, она схватила его руку и притянула к своей груди. У юноши разом пересохло во рту.

— Слушайте, как бьется сердце. Это из-за вас… — Она порывисто обняла юношу и прижалась губами к его рту. Алексей почувствовал, как под его руками внезапно ослабло ее тело. Женщина бессильно опустилась на траву.

— Алеша, любимый… — Она обняла юношу и начала целовать его зло и с отчаянием. — Почему ты такой умный, зачем? Зачем тебе все это нужно? Если бы ты знал, мальчик, как мне жалко нас обоих, — шептала она. — Хорошо жить не думая, зачем ты все время думаешь? Не могу… Душно… Пить хочу… Дайте сумку, — приказала она вконец растерянному недоумевающему Алексею.

Овладев собой, Зоя Александровна глубоко вздохнула, начала суетливо расстегивать непослушный замок сумки. Затем достала дрожащими руками плоскую флягу и уже почти спокойно защебетала:

— Видите, я запасливая. Все мы, женщины, такие. Вот женитесь, узнаете цену женской заботливости. Пейте первым, — протянула она ему флягу. — Это тоже у нас, женщин, полагается. Вы мужчина. Вам будет первый кусок и первый глоток в доме…

— Да я не хочу пить, Зоя… — Алексей так и не сказал отчества учительницы. Она заметила это и тряхнула кудрями.

— Так и надо, любимый. А теперь пей. Я хочу, чтобы ты был бодрым и сильным.

Она напряженно следила, как Алексей поднес флягу ко рту. Юноша удивленно посмотрел на нее. Его поразили глаза женщины: испуганные и злые. Он опустил руку с фляжкой.

— Почему ты так смотришь на меня? — неумело обратился он к женщине на «ты». Она опустила ресницы, со щек схлынул румянец. Потом Зоя Александровна подняла уже спокойные глаза на Алексея.

— Я представила себе, как о тебе будет заботиться и ласкать тебя другая. Подруга или жена. Пей, любимый. Я хочу выпить после тебя. Неужели ты забудешь меня? — в голосе ее слышалось рыдание.

— Никогда ни на ком не женюсь, кроме… — пробормотал юноша и машинально выпил воду.

— Лешенька, смотри, мак! — воскликнула женщина и быстро вскочила на ноги. — Ой, какая прелесть!