– Слушай, Танька. А чего вы Коваля-то не любите? Нормальный мужик.

– Да я тоже та к думаю! – вспыхнула я. – Только видишь, как вышло…

– Мне кажется, что это… что он обижается на вас. Зря вы так.

– Да я сама уже не знаю, что делать! Как бы это все загладить.

– Ну давай что-нибудь устроим, – задумалась Наталка и пошевелила аккуратненьким носиком. – Давай подарим ему что-нибудь.

– Давай! Только что?

Наталка прыснула:

– Резиночки. Давай подарим ему резиночки для хвоста!

Мы свернули к ларькам со всякой китайской ерундой и долго изучали витрины.

Собрав по карманам мелочь, мы приобрели набор резиночек для детских косичек. В целлофановом пакетике сияли красные, зеленые и синие кружочки. Я спрятала их в сумку, с облегчением улыбаясь.

Но случай не представлялся, всякие конкурсы и семинары кончились, Ярославцев в Писательскую не звал… Ну и понятно, что Коваль к нам больше не заглядывал. А уже приближался конец учебного года.

– Давай, слушай, Ната, сами сходим к писателям. Надо же отдать резиночки, – предложила я.

– Конечно пойдем! – обрадовалась Наталка.

И мы собрались в Писательскую.

По пути купили шоколадку. Некоторое время не решались зайти и мялись у дверей.

– А вдруг там нет Коваля? – спросила Наталка шепотом.

– Не, тогда не будем дарить. Надо лично, – решила я.

– Ну как хочешь. Только заходи сначала ты.

Я протиснулась в дверь и первым делом увидела Коваленку. Он сидел у окна и что-то читал. Вообще было тихо, все, кто там еще присутствовал, чем-то были заняты. Ярославцев работал над журналом.

– В гости? – заметил нас Коваленко. – Кеша, к тебе твои девушки пришли.

– Сейчас-сейчас, – отвлекся Ярославцев от рукописей. – Леш, угости их кофе, пожалуйста.

Коваленко схватил кофейник, приподнял крышечку и, видимо, обнаружил там застывшую жижу.

Откашлялся, подхватил кофейник и вышел, наверное, в туалет – сполоснуть.

Мы ринулись к Ярославцеву:

– Иннокентий Саныч! Иннокентий Саныч! А мы тут Коваленке подарочек принесли.

– Что за подарочек? – оживился Ярославцев.

– Резиночки, – захихикали мы.

– Ну что ж… Дело! – одобрил Ярославцев. – Я вам скажу по секрету, что Коваленко очень переживает… что вы так с ним… Я ему рассказал… Зря, конечно, дурак, рассказал… Так что он будет рад, я думаю.

Мы с Наталкой приняли торжественный вид и уселись за стол.

Коваленко вернулся, зашебуршился в кухонном углу. Мы не решались заговорить, и он молчал тоже. Потом чуть сипло объяснил:

– Я за вами молча поухаживаю, ладно? А то болею. Завтра в Израиль еду, боюсь голос сорвать.

Наталка дернула меня за рукав: – Амы вот…

– А мы вот, – перебила ее я, – мы вам подарочек принесли.

Коваленко замер, как бы не веря своим ушам.

Наталка протянула ему пакетик.

Ярославцев тихонько посмеивался в своем углу.

Коваленко взял резиночки и разулыбался:

– Спасибо. Вот синей у меня нету. Завтра в ней и поеду.

И подмигнул мне. Мне, а не Наталке.

Да, столько пить – это, конечно, никуда не годится. Надо сбавить обороты. То Федя до трех часов ночи, а то с Янкой Шинкевич ходили в «Килл Фиш», тоже чуть не до утра. Но от встречи с Янкой я никак не могу отказаться. Потому что мы очень редко видимся. Это из-за Алены.

Кстати вот, не все мои друзья неудачники, как мы с Федькой. Например, Янка Шинкевич – у нее все всегда хорошо.

Когда Ковален уехал, все в один голос стали твердить, что он не вернется. Мама задает каверзные вопросы, типа: «А где он живет? С супругой?»

Сестра прислала мне маленькое блюдечко с пионами. Я долго недоумевала, потому что обычно она угадывает мои вкусы, а туттарелочка с петелькой на донышке… Это чтобы на стенку вешать, что ли? Что за ерунда. Но оказалось, что пионы помогают найти одиноким барышням спутника жизни. Вот так вот, значит, теперь я одинока. А Ковален не считается.

И только Янка Шинкевич уверяет меня в обратном.

– Кевич, он мне совсем не звонит… – скулю я и тереблю ее за рукав.

– Куда он денется! – повторяет она.

И тогда мне на какое-то время легчает, как от анестезии.

Шинкевич я зову просто Кевичем. И даже сопрягаю с мужским родом: «Кевич пошел, Кевич сказал…» Но это просто так, к ориентации не имеет отношения. Хотя ориентация у Янки, как и у Феди, нетрадиционная.

Что с того, если у Янки все всегда хорошо! И с карьерой, и с личной жизнью. Тем более она недавно купила квартиру и решила бросить пить. А до этого выдувала семь банок «Козела» перед сном. Каждый день по семь банок, и так много лет. Ну, тут вы, конечно, скажете, что семь банок для хрупкой девушки, да еще и каждый день, и много лет – это ужас какой-то, с ума сойти можно, клиника, лечиться пора.

Но вы не знаете Янку. Мозгов у нее столько, что она смело может пить дальше. Надолго хватит. Янка, между прочим, кандидат наук и все такое.

Нет, конечно, иногда у нее побаливает сердце. Но куда страшнее, по-моему, то, что Янка засыпает в кресле. Я пару раз видела, как она засыпает в кресле с зажженной сигаретой в руке.

Она не всегда зарабатывала много денег. Некогда она читала на томском филфаке античку и вела латынь. Получала она, дай бог памяти, пять тысяч рублей и снимала квартирку в деревянном доме на Черемошниках. Особо не разгуляешься.

Я очень хорошо помню, как увидела Янку первый раз. Это, ребята, было одиннадцать лет назад. Первый урок латыни, и вот эта странная преподавательница с общей тетрадкой под мышкой. Стремительно прошла за свой столик. Аудитория была такая тесная, что столик этот упирался прямо в первую парту. Я за первую никогда бы не решилась сесть. Так близко к Яне Александровне?

Движения у нее казались резкими. Она как-то выкидывала коленки в сторону, как будто взбиралась в гору. Рубанет ладошкой по воздуху, а потом вдруг этой же ладошкой что-то такое певучее выдаст, плавное. Стрижена Яна Александровна была под мальчика, волосы красила в бордовый цвет. Губы тоже были крашены бордовым. Я не решалась смотреть ей в глаза, поэтому следила за мельканием губ. Улыбка у Яны Александровны была бандитская, один передний зуб наезжал на другой. Этот зуб меня гипнотизировал целый семестр. Однажды мне приснилось, что вместо зуба у нее черный провал. Нет зуба. Когда я потом рассказала об этом Янке, она рассмеялась, вынула зуб и положила его в стакан. Или в коробочку. Куда обычно складывают зубные протезы?

Ну ладно, это к слову. Перед Москвой Янка себе все зубы отремонтировала и все, что нужно, приладила. Теперь у нее голливудская улыбка, а вся бандитская харизма пропала. Зато Янка может открывать зубами пивные пробки.

…Переехав в Москву, она вообще ходила объявления срывала – за деньги. Вроде того, что очищала водосточные трубы – отличное начало московской карьеры. «А что, – говорит Янка, – зато Москву узнала как следует. Опять-таки, пешие прогулки…»

Ну а потом всякие журналы, корректура, то-сё. Вот уже Янка и выпускающий редактор. А вот ее пригласили преподавать в МГУ.

Янка поработала там полгода, а потом сбежала в Питер к Алене, большеглазой носатенькой девушке с мраморной кожей и литой прической. «Ну его, – сказала, – этот МГУ. Мне моя личная жизнь дороже».

Янка часто приговаривала, что плевать она хотела на научную карьеру и что она лучше будет клеить коробочки на досуге, чем впахивать двенадцать часов в сутки, пусть даже и за сто тысяч рублей. Но я думаю, если Кевич возьмется клеить коробочки, то это, наверное, будут какие-то золотые коробочки…

Так Янка двинулась в сторону фриланса и дауншифтинга. То есть, по-русски говоря, удаленной работы и жизни в свое собственное удовольствие. Тут надо сказать о Янкиных удовольствиях и о ее патологической удаче в любви. С личной жизнью у Янки всегда все о'кей. Собственно говоря, она у нее всегда есть – личная жизнь. В отличие от меня или Феди…

Это Янка себе однажды загадала. В общем, первая любовь у нее выдалась какая-то не очень счастливая, и Янка, как это бывает в нежном возрасте, решила покончить со всем разом и съесть баночку папиных антидепрессантов. Заглянув на донышко, Янка подумала, что надо оставить пару таблеток для папы. Они пригодятся, когда он обнаружит свою мертвую дочь. Это решило дело: до смертельной дозы не хватило аккурат двух таблеток.