– Китайчонок. Чистый китайчонок. Чрезвычайно умный китайчонок. Ты чего такой умный? И чего такой маленький?

– А почему бы и нет? – брякнула я.

Это я частенько говорила, когда не знала, что ответить. Коваленко расхохотался и направился к Ярославцеву.

Я сидела красная как рак. Почему китайчонок? На этот случай у меня тоже был припасен ответ. Если меня спрашивают, что это за национальность, я рублю сплеча и говорю, что вот перед вами последствия татаро-монгольского ига. Все ржут и больше не пристают. Нуда, лицо у меня какое-то монголоидное. По маминой линии все вроде русские, фамилии русские, а лица плоские и с широкими скулами. А с папиной линией я была незнакома. Совсем недавно я случайно узнала, что там все чуваши. Я на четверть чуваш. Моя фамилия – Коржуткина. «Коржутка» – это «корзинка» по-чувашски. Вроде бы кто-то из моих прадедов родился раньше срока и вытепливался вместо инкубатора в корзинке. И так приобрел свое прозвище.

И вот я сидела и на всякий случай готовила ответы. Но Коваленко меня больше ни о чем не спрашивал.

Когда писатели совсем раздухарились, мы засобирались домой. В коридоре курили незнакомый дядечка и Коваленко.

И тут произошло это самое.

Мы покивали дядечке и демонстративно миновали Коваленко. Но он, вальяжно направившись к Чпоксу, сказал:

– Нула-адно, красавица, не обижайся! Глаза у тебя, как у хамелеона. На пол-лица расплылись!

И чмокнул ее в щеку. Ксюха переломилась, выдернулась и ринулась по коридору, работая локтями и приседая на чуть согнутых коленях. Мы обалдело потоптались на месте и бросились ее догонять.

На следующий день после уроков мы не пошли в поэткруж, а собрались у Чпокса дома на совещание, выгнав из комнаты Тощего Мешка.

– Танька, Белка, – сказала Чпокс, – я объявляю Ковалю войну.

Белка нахмурила брови:

– Вот козел! Нет, девчи, это правда так нельзя оставить. Ни фига себе!

– Надо придумать месть, – продолжала Чпокс.

– Страшную, – загорелась Белка.

– А какую? – усомнилась я. – Вы чё, с ума сошли? А Ярославцев?

– А Ярославцеву не скажем. Нет, ну, короче, Танька, это ж копец какой-то. Лезет к Чпоксу со своими поцелуями.

– Меня чуть не вырвало, – горячилась Ксюша и передергивала худенькими плечиками.

Белка вскочила на кровать и затараторила:

– Короче. Возьмем его книжку, сожжем, а обгоревшую обложку вышлем по почте. Или в квартиру подбросим.

– Точно, – подхватила Чпокс, – пусть знает, что стихи у него говно! И сам он говно!

– Будет знать. И во всем остальном, если он к нам припрется или еще что, объявляем Ковалю бойкот!

– Бойкот! – повторила Чпокс.

– Ты с нами? – недоверчиво спросила Белка. – Ты что, Танька, не считаешь, что Коваль козел?

– Я с вами, – проговорила я.

Наталки с нами не было.

Вот уже которую неделю я живу без Ковалена. Первое время друзья позванивали, справлялись, как я там поживаю. Как будто я заболела или еще что. Я действительно первые дни лежала лицом к стене и боялась пошевелиться. На сложенном диване. Лежала и рассматривала переплетения обивки: основная нить, уточная, основная, уточная… Когда Ковален жил со мной, диван всегда был разложен, прямо на полкомнаты. А теперь – зачем? Только место будет занимать.

Потом все сочли, что устаканилось, и теперь иной раз телефон целый день молчит.

Но Федька Евтюхин заходит часто, обычно в пятницу или четверг.

Живет он неподалеку, на Лермонтовском. Полчаса пешком. В Питере это, считай, соседи.

Когда Коваленко был тут, Федька изо всех сил старался отстраниться, приговаривая: «Вы семья, чего я буду лезть». Я, напротив, его уговаривала заходить почаще, потому что мы с Коваленом совсем не видим людей. Ковален очень радовался Федьке и, главное, не ревновал. Федя – гей.

Теперь Ковален уехал, и Федя возобновил свои пятничные и четверговые визиты.

Вот уже лет десять мы с ним говорим об одном и том же. О том, что надо вести здоровый образ жизни и добиваться, понимаешь ли, каких-то успехов. То есть надо бросать пить и курить. Надо заниматься спортом: делать гимнастику, бегать по вечерам… Я даже взяла у него гантели, но меня хватило раза на три, и теперь они пылятся под диваном.

Правда, позапрошлым летом мы катались с ним на роликах. У Федьки уже были, а мои мы выбирали вместе. Нацепив ролики, я держалась за Федьку и неуклюже балансировала.

– Кажется, жмут.

– У тебя какой размер?

– Тридцать шестой.

– Ну так это он и есть. Бери!

Но я выбрала тридцать седьмой.

К концу лета я продала ролики через объявление. Они оказались велики. Сначала я себе говорила, что куплю своего размера, но, разумеется, так и не собралась. А Федька катался один, возя в рюкзачке вместо воды бутылку разбавленного вина.

А потом вообще стало казаться: я и ролики? Я на роликах? Ну смех же просто.

Хотя никто на меня пальцем не показывал на улицах.

Ну и вот так со всем остальным: я – и каждый день делаю гимнастику? Да ладно, через неделю забью ведь. Я – и делаю себе овощные салаты, вместо того чтобы сожрать пачку зефира на обед? И два сникерса на ужин?

Ну и: я – и не выпью с Федей в выходные?

Вчера Федя позвонил и сказал, что всё, Таня, сегодня у нас первый забег.

Я решилась.

– Встречаемся у гостиницы «Советской», – предложил Федя.

Сначала бежать было легко, даже весело. Но за первым же поворотом дышать стало тяжелее, и я сбавила темп. К гостинице я притащилась мокрая как мышь, кровь пульсировала в ногах и руках и даже где-то на спине, как после бани.

Федька стоял у «Советской» со скакалкой.

– Давай-ка, подружка, от целлюлита очень помогает.

И протянул мне. К скакалке я оказалась вовсе не способна. У меня даже закружилась голова. Я с завистью смотрела, как легко он скачет, то перекрещивая руки, то на одной ноге…

– Ни фига себе даешь!

– Да ты что, я в свое время был чемпионом двора.

Я никогда не была чемпионом двора. Я ходила в музыкалку, в художку и в поэткруж. А от физкультуры меня каждый год освобождала мама.

Обратно я бежала так медленно, что Федька просто шагал рядом со мной. Старались не смотреть друг на друга: обоим казалось, что виду нас глупый.

В магазине мы купили две бутылки вина.

– Давай, – подколола его я, – бегом и как с гантелями: раз-два, раз-два.

Федя засмеялся, прикрывая зубы рукой, и изобразил упражнение. А потом стыдливо спрятал бутылки в рюкзак:

– Спортсмены, ёптыть…

И вот мы сидим у меня на подоконнике, пьем вино, разбавляя водой. И курим в открытое окно.

– Танька, давно хотел тебя спросить… Неужели я такой какой-то плохой человек? Могу же я совершенствоваться.

– Да можешь, конечно. Никакой ты не плохой. Ты очень хороший.

– Вчера опять Младшему дал по морде…

Федька живет с двумя братьями: Младшим и Средним. С самого детства он возил их в колясках, забирал из садика… Когда мама умерла, Младший еще был несовершеннолетним. И Федька оформил над ним опекунство. С тех пор он постоянно занят их проблемами: «Средний опять уволился», «Младший пришел ночью бухой. Я ему говорю: ты что, скотина, издеваисся?».

Я всегда перебиваю и говорю: «Ну а ты-то сам? Ты им какой пример подаешь?»

Федя пьет с регулярностью, как большинство, – в конце недели. Он работает инженером, проектирует мебель. К среде начинает томиться и мечтать о пятнице. В пятницу приходит веселый, праздничный, с вином и курицей гриль. Мы выпиваем, делимся новостями. После этого Федька едет в гей-клуб и там тусит до утра. В субботу утром оказывается пьяным у кого-то в гостях и от ужаса продолжает пить дальше. В воскресенье болеет. В понедельник болеет тоже и потому на работу не выходит. Выходит во вторник. В среду начинает томиться… И так по кругу. Его коллеги даже заключают пари: выйдет в этот понедельник Евтюхин или нет?