— «Слепящую тьму». Когда Рубашов сидит в тюрьме, его водят взад-вперед по двору, это у них такая прогулка, и сумасшедший — он идет следом за Рубашовым, — тоже старый большевик, все твердит: «В социалистической стране такое никогда не могло случиться». И у Рубашова не хватает духа сказать ему, что они в России.

— Очень интересно. Но этот… этот Кестлер, он коммунист?

— Он торговал лимонадом здесь, в Тель-Авиве.

— Это дело другое. Это все меняет.

По примеру туристов, которые приехали увидеть рай земной без малейшего изъяна, без свар и склок, я как можно реже выходил из отеля — в изнеможении лежал у бассейна. В полудреме слушал голоса:

— Если я пошлю письмо моему Стюарту в Торонто, надо еще написать — в Канаду?

— Вы что сегодня наденете — платье с короткими или с длинными рукавами?

И из другого скопления шезлонгов:

— Знаете, сколько продержался бы такой отель в Майами?

— Что-что?

— Шесть дней, а потом с треском обанкротился. Сегодня официант даже не подал мне стакан воды к обеду.

Эти люди — не удивительно, что они пребывали в раздражении: как-никак непривычные кровати, тряские дороги, взвинчивающие цены турагенты, незнакомая еда, — эти люди, явно удрученные тем, что в Израиле их встречают не с цветами, а с презрением, сделали, внезапно осознал я, больше конкретного добра, чем я за всю свою жизнь. Они могли быть и докучными, и вульгарными, и неотесанными, но само существование Израиля со всеми его недочетами говорило об их щедрости. Свидетельства ее я видел повсюду. Больницы, фабрики, леса, библиотеки, школы — все было оплачено как даяниями из жестянок в бакалеях на углу, так и весомыми суммами, опрометчиво пожертвованными в пьянящей атмосфере загородного клуба.

Товия Шлонски как-то сказал мне:

— Чего бы им не жертвовать на Израиль? Денежки-то у них так и так неправедные.

Ну а если неправедные, с какой стати вы их берете? Праведные они там или неправедные, это еще не резон, чтобы жертвовать на Израиль. Каковы бы ни были мотивы жертвователей — уступили ли они давлению общины, возжаждали ли престижа или налоговых поблажек, — результат один; а ведь с таким же успехом они могли эти деньги прокутить.

Один старый поселенец сказал мне:

— Мы что, обязаны американским евреям за их помощь — еще чего. Это плата за кровь. Мы здесь рискуем жизнью. Они не едут сюда, чувствуют свою вину — вот и откупаются.

— Англосаксы здесь очень нужны, — заявил мистер Хайфетц на ежегодном обеде «Ассоциации американцев и канадцев в Израиле» в отеле «Шератон».

И вот вам еще один, причем не самый вызывающий, парадокс израильской жизни: иммигрантов из Канады, Англии и США, нередко покинувших свои страны, так как англосаксы давали им понять, что их присутствие нежелательно, в Израиле словно бы в насмешку называют англосаксами. Поселенцы из Канады и Америки вправе сохранить свое гражданство — и обычно так и поступают, — а значит, как подопрет, у них будет лазейка, и это настраивает остальных израильтян против них. К канадцам и американцам и впрямь относятся с недоверием. Слишком многие из них, убоявшись трудностей, возвращаются восвояси.

Как-то я посетил Мерри Гринфилда, директора «Ассоциации американцев и канадцев в Израиле». Гринфилд — вулкан энергии тридцати шести лет — приехал в Израиль в 1947-м, чтобы вступить в «Хагану», а сейчас, помимо работы в «Ассоциации», он управляет двумя художественными галереями плюс к тому неутомимо торгует недвижимостью.

— Половина канадцев и американцев, приехавших в Израиль, бегут отсюда через два-три года, — сказал он. — Ну а стоит им задержаться, и они на крючке. Почему они бегут? Они думали, что здесь они будут с утра до вечера собирать апельсины и отплясывать хору. Они отправляются в кибуцы и хотят, едва соберут бушель, водить хороводы вокруг дерева. И еще одна причина, почему многие из них возвращаются восвояси, если говорить начистоту: по преимуществу они выходцы из обеспеченных семей, а здесь уровень их жизни существенно ниже. Смириться с этим могут не все. Ну и немало и тех, кто тоскует по родственникам. По мамочке.

За последние годы алия из Канады и США поредела, это уже не поток, а тонкий ручеек, она исчисляется сотнями.

— Я — крупная рыба в мелком пруду, — сказал Гринфилд, — и мне это по душе. Понимаете, здешние газеты печатают мои фотографии, меня все знают. И занимаюсь я не какой-нибудь ерундой. А кто меня знает в Америке? Кому я там нужен?

Гринфилд вместе с другими англосаксонскими поселенцами, включая Меира Левина[306], пытался основать в Тель-Авиве реформистскую синагогу: его единомышленников тревожили антиамериканские настроения израильтян.

— Опасность, что мы станем не средоточием иудаизма, а независимым нееврейским государством, каких много, все еще не исключается.

В художественной галерее Гринфилда в отеле «Шератон» мы столкнулись с легендарным братом Джоном, калифорнийским миллионером, владельцем огромной скотоводческой фермы, урановых рудников и химических заводов. Брат Джон был из тех христиан, прилежных читателей Библии, которые рвались принять участие в возрождении Святой земли.

Брат Джон — наследник традиции, уходящей аж в девятнадцатый век. В 1844-м Америка послала первых поселенцев в Палестину, аккредитовав мистера Уордена Крессена в качестве американского консула при турецком дворе и «Всей Святой земле». Крессен поселился в окрестностях Иерусалима, а через год принял иудаизм и стал Михаэлем Боазом Израэлем. В 1847-м Израэль основал сельскохозяйственную колонию «Господень виноградник» в окрестностях Иерусалима. Оперируя библейским текстами и руководствуясь своим фермерским опытом, Израэль печатал проспекты и подыскивал добровольцев для осуществления своего плана. За четыре года к нему присоединились двести американцев, из них пятьдесят два — евреи, остальные — перешедшие в иудаизм и протестанты. Колонии, появившейся до времени, не суждено было выжить, зато традиция жива и поныне.

Брат Джон, самый обаятельный из магнатов, поставил себе задачу — пополнять зоопарки Святой земли; раз-два в год он прилетает в Израиль и привозит в дар жирафа, а то и слона. Он уже вбухал тысячи и тысячи в невообразимые израильские инвестиции, но не пал духом.

— Я только что получил мой первый дивиденд в Израиле.

Ревностный читатель Библии, он вложил деньги в новый химический завод потому лишь, что Моисей, как ему помнится, сказал: «Иудея получит из земли этой богатство». Брат Джон постучал тростью с золотым набалдашником по стулу, помахал перед нами акционерным сертификатом:

— И так оно и вышло.

Мы с Гринфилдом откочевали в Маккавейский зал «Шератона», там квартет наяривал ча-ча-ча.

— Что-то мы в последнее время слишком уж разгулялись. Без всяких на то оснований. Но этой безумной стране везет. Когда стали иссякать поступления от еврейских благотворителей, начала платить репарации Германия.

— А что будет, когда и репарации кончатся?

— Очередное чудо, не иначе. Спросите брата Джона.

Во время короткого перелета в Эйлат сперва мы увидели отвоеванную у пустыни зеленую возделанную полосу, затем Беэр-Шеву. А вот между Беэр-Шевой и Эйлатом не увидели ничего, кроме песка и камней. Негев. Безрадостный призрачный пейзаж — дюны, рыжие холмы, оплетенные пересохшими руслами рек. Перед самым Эйлатом — Беэр-Ора с ее рудниками, где еще во времена царя Соломона добывали медь.

Отелем «Эйлат» управлял молодой канадец тридцати одного года Харви Гудман — он вырос на Кларк-стрит, за углом которой находился и мой дом. Гудман переехал в Израиль десять лет назад.

— Все евреи должны приехать сюда. Нас везде ненавидят.

Я запротестовал.

— Это вы бросьте. Разве вам может быть хорошо в Канаде — с ними-то? Они нас не хотят. Мне лично при них не по себе. Чтоб им.

— А вам не интересно, что и как сейчас на Кларк-стрит? Не хотели бы там побывать?

— В этом гетто? С еврейскими мамочками. Ну уж нет.