Да-да, понимаем — что ж мы не понимаем? — для немца участвовать в Сопротивлении в военное время означало стать изменником. Евреям не приходилось брать такой грех на душу.

О чем говорить, широта нашей души сегодня такова, что даже телевизионные сериалы начали освещать эту тему более глубоко. «Не менее захватывающий, пользующийся еще большим успехом во всем мире сериал, — оповещает „Гид квалифицированного зрителя“ к телепрограмме на неделю в одном из последних номеров „Санди таймc“[127], — „Охота на человека“ (Ай-ти-ви[128]). Его также отличает неожиданное решение заезженных тем: сержант абвера[129] в нем — не приевшийся злодей, а симпатяга; бежавший из лагеря офицер британских ВВС — истерик и разгильдяй; участница Сопротивления — наполовину еврейка — шлюшка».

А почему бы и нет? Это же свежий подход. Все равно как исполнение Шекспира нагишом.

Теперь еврейское наследие не ограничивается Талмудом, с одной стороны, и — пусть себе Лесли Фидлер[130] (притом что в прозорливости ему не откажешь) шутит сколько влезет — гефилте фиш, с другой стороны. Теперь у нас есть еще и Холокост: Холокост — вот стержень самой серьезной послевоенной еврейской литературы. Холокост — вот что объединяет Маламуда и Беллоу: «Мастер» Маламуда — серьезный нравственный шаг, Беллоу продолжает писать роман о размышлениях и самооправданиях выживших. И это роднит их обоих с Исааком Башевисом Зингером, который унес с собой Варшаву такой, какой сохранил в памяти, и с документальным рассказом о Катастрофе, в особенности с «Истреблением европейских евреев» Рауля Хильберга, и в итоге со свидетельствами Эли Визеля. Роман Эли Визеля «Ночь» о его опыте выживания в Бухенвальде, на мой взгляд, и есть та книга о Холокосте, прочитать которую должен каждый, вместе с тем к другим книгам Визеля у меня сложное отношение. Возможно, беда в том, что бремя его опыта и нашей вины непереносимо, и это чрезвычайно повредило ему, как писателю. Что я имею в виду: хвалить его стиль, его мастерство, значило бы умалить его, да и вообще совсем не о том речь. По правде говоря, когда Визель отклоняется от своего непосредственного опыта, опыта штетла, лагерей смерти и т. д., когда он пускает в ход воображение — вольность, вполне позволительная нашему брату писателю, — меня берет досада. Возможно, я несправедлив, и тем не менее это так.

Когда Герцог[131] вспоминает своего сломленного жизнью отца, вот какие мысли посещают его:

«Эту историю Герцогов, думал он сейчас, я выслушивал, наверно, раз десять в год. Иногда рассказывала мама, иногда он сам. Так что науку беды мы проходили всерьез. Тот крик души для меня и сейчас не пустой звук. Он теснит грудь, перехватывает горло. Хочется открыть рот и выпустить его наружу. Но все это древнее — да-да, это еврейские древности, идущие от Библии, от библейского понимания личного опыта и судьбы. То, что принесла война, упразднило папины претензии на исключительность его страданий. Были приняты куда более жесткие критерии, в очередной раз окончательные критерии, безразличные к личностям. Усердно и даже радостно излился человеческий дух в этот параграф разрушительной программы. Стоит ли помнить эти частные истории, старые были про старые времена. Я помню. Обязан. А кто еще — кому это важно? Миллионы, сонмища людей погибают в ужасных муках. Духовное же страдание им ныне заказано. Личность хороша лишь для юмористической разрядки».

Массовая миграция восточноевропейских евреев в Северную Америку, де голдене медина — «золотую землю», началась в 1881–1882 годы в ответ на прокатившуюся по России волну погромов. Поток эмигрантов усилился в 1891 году, когда евреев выгнали из Москвы и других крупных городов, а в 1903-м, после резни в Кишиневе, городе на юге России, когда сорок девять евреев были убиты и около пятисот покалечены, началось паническое бегство.

Герои — вот mot juste[132] для этих почти нищих, грубоватых, но энергичных мигрантов из черты оседлости, этих неотесанных евреев из штетлов, которые на сломе веков плыли третьим классом в «Америку, Америку». Самые творчески одаренные из этих вдохновенных авантюристов основали Ар-си-эй и Си-би-эс[133] (Дэвид Сарнофф, Уильям Пейли) и в буквальном смысле слова изобрели Голливуд: Шмуэль Гелбфиш, он же Сэм Голдфиш, прославившийся под именем Сэмюэла Голдвина; Льюис В. Железник (позже ставший Селзником); Уильям Фокс (бывший Фукс); Луис Б. Майер, неудавшийся наркодилер из Нью-Брансуика; Адольф Цукор; Гарри Кон, создавший «Коламбию пикчерз». Еще одно дитя гетто, Сэмюэл Ньюхауз, впоследствии вырос в гиганта международного издательского дела, а Елена Рубинштейн дала начало огромной косметической империи.

Не могу не поделиться своей любимейшей историей, которую мне поведал хранитель галереи Бивербрук в Фредериктоне.

Елена Рубинштейн заказала Грэхему Сазерленду свой портрет, однако была так разочарована далеко не комплиментарным результатом, что отказалась за него платить. Годы спустя на одном из приемов к ней подошел лорд Бивербрук.

— Я приобрел у Сазерленда ваш портрет, — сказал он.

Елена пришла в ярость.

— Но ведь я велела ему его уничтожить! Что вы сделали с портретом? — накинулась на него она.

— Выставил у себя в галерее в Фредериктоне, Нью-Брансуик.

— А, тогда ладно, — сказала она с облегчением. — По сути, это одно и то же.

В прежние времена шанс убежать от съемных квартирок и каторжного труда имел прежде всего тот, кто мог писать легкую популярную музыку (Ирвинг Берлин, Джордж Гершвин) или же выступать на эстраде (Эл Джолсон, Джордж Бернс, Эдди Кантор, Фанни Брайс, Братья Маркс, Джек Бенни и другие) либо на ринге. Кстати, мы можем похвастаться целым рядом легендарных борцов, чьи имена до сих пор памятны знатокам и ценителям: Абрахам Аттел по прозвищу Еврейчик, Рубен Гольдштейн по прозвищу Руби, Драгоценность Гетто, Макси Розенблюм, которого все звали Макси Шмяк-Шмяк, включенный в Зал боксерской славы Бенни Леонард и великолепный Барни Росс. Вдобавок большинство этих молодчиков рвались мутузиться на Мэдисон-сквер-гарденс под крылышком у Джо Джейкобса, «Мускулистого Юсселя»[134], а зрелищность этих схваток оценивал в «Ринге» реб Нат Флейшер[135]. Должен, однако, по совести признаться, что в моей всеобъемлющей «Энциклопедии еврейских спортсменов» (думается, это единственный сборник атлетических достижений, в котором есть раздел, посвященный шахматам) еврейство «Сумасбродного Макси», Максимилиана Адальберта Бэра, поставлено под сомнение:

На долю тех, кто не умел сладко петь и задорно танцевать и не мог похвастаться убойным хуком левой, оставались альтернативные способы выкарабкаться из нищеты: профессиональный игорный бизнес (великолепный Арнольд Ротштейн, который якобы подкупил игроков «Чикаго блэк сокс», чтобы те во время чемпионата США по бейсболу в 1919 году дали себя обыграть, и послужил Фицджеральду в «Великом Гэтсби» прототипом Мейера Вулфшима) или организованная преступность (Кровавый Цыган, Малыш Твист, Квелый Бенни, Мейер Лански, Голландец Шульц, Псих Сигель, Штукарь Гордон, Долговязый Цвильман, Якоб Гузик по кличке Грязный Палец, Mo Далиц, Соломон Вайссман по прозванию Головоломщик и Макс Хофф по кличке Бо-бо, а также славные «Еврейские морячки» и миляги из «Багровой банды»). Позже возникло бутлегерство — междисциплинарная сфера деятельности, которая в годы «сухого закона» свела вместе энергичных канадских поставщиков и американских уголовников на благо честных, но истомленных жаждой обывателей. Позже моим друзьям-коммунистам этот, как ни крути, союз показался неопровержимым доказательством еще одной максимы Карла Маркса: под сумеречным покровом капитализма предприниматели и преступники сливаются воедино. Разумеется, закон Волстеда, положивший в 1919 году начало «сухому закону» в Америке, был чудовищной глупостью, потачкой суровым аграрным пуританам; и сейчас, в ретроспективе, преступные заговорщики кажутся чуть ли не народными благодетелями, если вообще не исполнителями мицвот.