Или, говоря без обиняков, антисемит Драйзер ухитрился, как говорится, пережидить жида.

Самое остроумное высказывание в дневнике принадлежит отнюдь не Менкену, а юристу Мурфилду Стори[171]. Как-то разговор зашел об Уильяме Рэндолфе Хёрсте[172], и Стори сказал: «Хёрст женился на проститутке и постепенно опустил ее до своего уровня».

При всех моих претензиях к Менкену читать и его, и о нем упоительно. Один рассказ о нем мне особенно нравится: как-то Менкен сидел в новостном отделе «Ивнинг сан». Какой-то репортер обратился к нему с вопросом: «Кто такой фон Клейст?»

— Китайский спаситель, — выпалил Менкен.

Думается мне, самый живучий из популярных легендарных персонажей в Америке все же не ковбой, а гангстер. Однако, как ни удивительно, в «Оксфордском словаре английского языка» 1961 года издания существительное «гангстер» отсутствует: после «гангсмена» (портового грузчика) идет сразу «гангтайд» (три дня между Пасхой и Вознесением). Эрик Партридж в «Истоках»[173]относит это слово к древнеанглийскому «гангсвег», что значит «исчезновение», уход, а потом вдруг увязает в дебрях аббревиатур. В конце концов я отыскал гангстера в приложении к «Оксфордскому…» за 1972 год, в томе от А до Е. Считается, что впервые данное слово было употреблено в 1896 году в «Ивнинг диспатч» в Колумбусе, Огайо: «Этот гангстер может сколько угодно фокусничать с ящиком для бюллетеней, но в один прекрасный день этот последний с ним поквитается: возьмет да и отправит пинком в сточную канаву». До 1925 года, утверждает «Словарь американского сленга», слово «гангстер» служило для обозначения не преступника, а политика.

В реальной жизни я с гангстерами почти не сталкивался. В 1934 году в нашем еврейском районе в Монреале случились гангстерские разборки: Макса Фейгенбаума по прозвищу Король Севера застрелили у его дома 4510 по Эспланаде, — но следующей расправы с еврейским бандитом пришлось ждать еще двенадцать лет, когда настал черед «лощеного франта» Гарри Дэвиса — поговаривали, что он был пособником Пинхаса Брехера из бруклинской «Корпорации „Убийство“»,[174] как прозвали ее с подачи Гарри Фини из «Нью-Йорк уорлд телеграм».

В общем, подобно большинству людей моего поколения, в вопросах гангстерского этикета я был вынужден полагаться на киногероев — например, на Пола Муни из «Лица со шрамом»[175]. В основном доверие вызывали у меня актеры «Уорнер Бразерс» из знаменитой обоймы тридцатых-сороковых годов: Эдвард Г. Робинсон, тянущийся к револьверу в «Маленьком Цезаре», Джон Гарфилд, Хамфри Богарт в роли Сэма Спейда[176] и, конечно, Петер Лорре и Сидни Гринстрит. А какие завидные подружки и спутницы перепадали этим головорезам: Мэри Астор, Ида Лупино, Клер Тревор, Джоан Блонделл, Энн Шеридан, Барбара Стэнвик! Но главное, в те дни играл несравненный Джеймс Кэгни[177] — помните, как выразительно его герой передергивал плечами?

В «Ангелах с грязными лицами» Кэгни незабываем. Бездельник и убийца, он тем не менее герой в глазах неприкаянных трущобных херувимов с сияющими юными личиками — их играют Лео Горси и «Ребята из тупика»[178]: Бим, Ханки, Пэтси и Краб. Такое положение дел не может не огорчать Пэта О’Брайена, друга детства Кэгни, который стал священником и служит в этом квартале. Когда Кэгни логичным образом заканчивает свой путь на электрическом стуле, его юные почитатели не сомневаются в том, что он твердой поступью «пройдет последнюю милю» и умрет величаво, как герой. Но тут вмешивается О’Брайен. И по его просьбе Кэгни прикидывается жалким трусом, которого тянут к стулу, а он пищит и отчаянно вырывается. К счастью, это самопожертвование (самое благородное со времен Сидни Картона[179], сложившего голову на плахе в «Повести о двух городах») спасло Бима, Ханки, Пэтси и Краба. Отшатнувшись от гангстерской романтики, они выросли и, скорее всего, стали специалистами по спекулятивным облигациям или оборонными подрядчиками Пентагона, а может, основали ссудосберегательные ассоциации.

Сейчас на смену прославленной «Уорнер бразерс» пришло второе поколение гангстерских фильмов, которые расплодились после огромного успеха первых серий «Крестного отца». Дастин Хофман сыграл Голландца Шульца в «Билли Батгейте», а Психа Сигеля воплотил на экране Уоррен Битти. О гангстерском образе жизни мы по-прежнему узнаем из фильмов, и было занятно прочесть в увлекательной биографии Роберта Лейси «Маленький человек: Мейер Лански и гангстерский мир», что и сами гангстеры обращались к Голливуду за подсказками насчет стиля и выправки. «Сезон 1946-го в „Колониал инн“ ознаменовался серией сюрпризов. Кинозвезда Джордж Рафт прибыл во [Флориду], чтобы пообщаться с Бенни [Психом] Сигелем и прочей компанией, и [агент по рекламе] рассчитывал, что актер почерпнет у прототипов своих героев-гангстеров много нового. В действительности вышло наоборот. Это гангстеры пытались перенять у Рафта буквально все: выспрашивали имя его портного и обувщика, который шьет его элегантные туфли ручной работы».

В очаровательной сцене, представленной на завершающих страницах этой на редкость добросовестной биографии, мистер Лейси живописует, как однажды, в 1981 году, Мейер Лански, которому на тот момент исполнилось семьдесят девять, в компании двух десятков уцелевших дружков уселся перед телевизором у себя в Майами, чтобы посмотреть начало «Гангстерских хроник» — мини-сериала Эн-би-си о жизни Счастливчика Лучано, Психа Сигеля и Мейера Лански. Винсент Ало, он же Джимми Синеглазка, огорчился, увидев на экране Сигеля, при пулемете, во главе автоколонны с контрабандной выпивкой из Канады.

— Еврейский мальчик, — сказал он, — за баранку грузовика сам не садится, когда занимается такими делами.

Другой из их компании в тот вечер — Бенни Сигельбаум — хотел подать в суд на Эн-би-си за то, что они изобразили Психа Сигеля тупым и жестоким отморозком.

— А за что тут подавать в суд? — спросил Лански. — В жизни он был еще хуже.

Женщины были в восторге от красавца актера, игравшего Лучано, который в годы своего расцвета пытался создать общенациональную сеть организованной проституции: «Как Эй-энд-Пи»[180].

Лански не шибко верил в так называемое Общество почета.

— Уж такие они такие почтенные, — сказал он как-то раз, — что в мафии никто никому не доверяет.

Случалось, он выдавал убойные реплики.

— Если даже Сократ с Платоном затруднялись дать определение морали, — сказал он однажды, вспоминая о тех днях, когда во времена правления Батисты владел на Кубе роскошнейшим казино, — как могут люди вот так запросто приходить и заявлять, что игорный бизнес аморален?

В другой раз, в разговоре с Фрэнком Костелло[181], выразившим опасение, что всех игроков принимают за гангстеров и бандитов, Лански его успокоил:

— Да не переживай ты. Так всегда бывает. Посмотри на Асторов и Вандербильтов, на всю эту элитную публику. Они были завзятыми ворюгами — а теперь вон куда вознеслись! Это просто вопрос времени.

В одной из многочисленных — и неожиданно забавных — историй, рассыпанных по тексту «Маленького человека», мистер Лейси рассказывает, что, когда фэбээровцы в 1962 году поставили «жучка» в номере Лански в нью-йоркском отеле «Волни», ничего криминального им подслушать не удалось. Зато они изучили вкусы своего подопечного: маца, сардины, сладкое желе, ирландское рагу, ветчина, а на закуску некий исторический труд, учебник по грамматике и сборник цитат французских мыслителей. Телетайп фэбээровцев зафиксировал слова Лански: «Это то, что нужно необразованному человеку, чтобы не запутаться».